Мария Дернова
В канун 75-летия Великой Победы мы все чаще вспоминаем героев Великой Отечественной войны, которыми гордится Россия, Югра, город Ханты-Мансийск. Один из них – поэт-фронтовик, выпускных первой школы Алексей Степанович Смольников.
У Алексея Степановича Смольникова есть замечательная автобиографическая повесть «Сотворение Родины». В ней он так пишет о своем детстве: «Я родился на Каме, в городе, стоящем на красивейшем ее берегу, с высоты которого, кажется, до самого Урала на восток и до Волги на запад просматривается планета.
И все-таки я никогда не чувствовал волнения, подъезжая к этому городу: меня увезли оттуда двухлетним.
Моими стали другие берега — обские и иртышские.»
В детстве Смольникову пришлось много поездить по Оби — семья часто переезжала. Далекая сосьвинская фактория Сартынья, Березов, куда когда-то был сослан князь Меньшиков, рыбацкие деревеньки Малый и Большой Атлымы, Шеркалы, затем старинный, основанный еще по указу Бориса Годунова — со своим гербом и наместником — город Сургут.
В Сургуте Алеша Смольников пошел в школу. Его учителем был замечательный педагог-подвижник Аркадий Степанович Знаменский. Именно он привил будущему поэту любовь к литературе. Вот как вспоминает об этом Смольников в повести «Сотворение Родины»: «Не помню уж когда именно «приехал» к нам в Сургут Гек Финн. Во всяком случае, в библиотеке, где Гек остановился, он не жил. Он быстро переселился на нашу улицу. За две недели мы перезнакомились с ним все. Почти два года я любил его как великого озорника и выдумщика. Но с храбрым и справедливым рыцарем Гекльберри Финном свел меня Аркадий Степанович. Для меня была откровением их давняя взаимная любовь. Для меня стало целью быть в этой компании третьим. Я не откажусь от этой чести и сегодня.»
А вот как воспринимал Смольников в детстве своего учителя Знаменского: » В школьные годы я был искренне убежден, что благороднейший человек и ученый капитан Немо был срисован иллюстраторами Жюля Верна с Аркадия Степановича. Теперь я знаю, что это не так, но зато никто не разубедит меня в том, что они — люди одной породы.»
Когда Алексей закончил 7-й класс, семья переехала в Ханты-Мансийск, таким образом, с восьмого по десятый класс Смольников учился в первой школе. Вот как вспоминает об этом поэт: «Когда началась Великая Отечественная — наша — война, я перешел в восьмой класс. Все это было уже не в Сургуте — километрах в трехстах пятидесяти от него, в Ханты-Мансийске. Другие учителя обучали меня тому, чему не успел научить Алексей Степанович».
«Последний школьный экзамен мы сдали десятого июня 1944 года, — вспоминает Смольников. — Одиннадцатого утром нам выдали аттестаты, а через день — тринадцатого — мы уходили в армию.
На выпускном вечере, он был одиннадцатого, мы впервые закурили. Закурили не украдкой, как сделали бы, наверное, еще день-два назад, и не на школьном дворе, не за сараем, а в самой школе, где курить не положено.
Вечер наш затянулся. В физкультурном зале, где он был, уже убрали столы после ужина — мы целый месяц припрятывали продовольственные карточки, чтобы он был у нас, этот прощальный ужин, — уже проводили гостей, младшеклассников и родителей, уже трижды мигнули лампочки, предупреждая, что электростанция заканчивает работу, уже устал играть патефон, под который мы танцевали, а нам все не хотелось расходиться. Это оказалось трудным — взять вот так и уйти. Пока он продолжается, этот вечер, мы все один класс и школа эта — наша школа. Если мы уйдем сейчас, мы уже не вернемся.
В общем, мы закурили.
В зале еще кружились принарядившиеся наши одноклассницы, и усталый директор — танцевать он не мог, он пришел с фронта, из-под Сталинграда, с одной ногой, — усталый директор, один из всех учителей оставшийся с нами за полночь, распорядился принести керосиновые лампы и сел около патефона, чтобы сменить нам пластинку. Очевидно, он заметил непорядок: девчата танцуют, а нас нет. Он заметил это и встал.»
» Всего на мгновение кто-то из девочек сделал нам в дверях «страшные» глаза : » Директор!» Но было уже поздно. Я услышал за спиной скрип половиц и постукивание костылей.
Директор наш — Георгий Тарасович Величко — был строг. Каждому посмотрел в глаза. Мы держали притушенные самокрутки в руках — ни спрятать, ни бросить их некуда. Директор заметил это; мы видели, что заметил. » В учительской…у меня есть папиросы…»- сказал он.
Конечно, это лучше той махорки, но курить нам расхотелось.
Тогда он сам, наш директор, закурил, зачем-то молча посмотрел на нас, опять каждому в глаза, стал рассказывать, как был ранен под Сталинградом, как пришел в себя в палате, в санитарном батальоне, как болели у него после операции ступни, а была — ступня…»
Позднее эту самую историю Смольников повторит, уже в стихах, в поэме «Мальчишки»:
Нас было в классе шестеро ребят,
И пятерых на фронт зовет дорога.
И нам в глаза пронзительно и строго,
Танцуя, одноклассницы глядят.
А патефон поет, поет, поет,
Мы кружимся с девчонками своими.
Мы в снайперском в Осоавиахиме
Уже отзанимались целый год.
И где-то там все жарче, все слышней
Грохочет фронт, и нам на запад надо.
Директор наш уже из Сталинграда —
Одна нога и пара костылей.
Он смотрит вслед, играя костылем,
Пластинки нам задумчиво меняет —
Он здесь один, наверно, понимает,
Какие мы экзамены сдаем…
В тот вечер закурили мы. Не раз
И прежде мы курили, но украдкой.
Тут в коридор мы вышли для порядка —
Все шестеро, все шесть мужчин, весь класс.
Мы курим, мы не прячем папирос,
Лишь изредка на двери взглянем косо —
Мелькают челки девичьи и косы
(Тогда еще была эпоха кос).
Из двери кто-то машет нам рукой,
Тревожные сигналы подавая.
По стуку костылей уже мы знаем,
Кто к нам идет, мы чувствуем спиной.
Но мы стоим — не видим, не хотим,-
Он в лица нам заглядывает зорко:
-В учительской есть у меня махорка.
Здесь все же классы. Покурите там…
Открыты окна в полночь. Три стола.
Сукно в чернилах. Классные журналы.
Уже мы курим нехотя, пожалуй,
Поскольку с нас заносчивость сошла.
А он присел у лампы, у огня,
Вдруг рассказал, как где-то там, на Волге,
Был ранен, и в палате долго-долго
Ступни болели, а была — ступня…
И вновь строки из повести «Сотворение Родины»: «Тринадцатого утром у военкомата собрался почти весь поселок. Районных призывников построили, нас тоже поставили вместе с ними, а те, кто пришел провожать, столпились перед этим строем.
Моя мать не пришла, опаздывала. Она где-то взяла муки и затеяла испечь мне в дорогу пирог. Почему-то ей хотелось, чтоб я взял горячий. Я все высматривал ее в толпе, а ее не было. Наверное, у нее плохо топилась печка.
Мать передала мне пирог уже во время митинга. Он большой, запеленатый в полотенце, его передают из рук в руки. В мешок он не помещается. Мы с Колькой переломили его пополам, снова завернули в полотенце, тогда уж положили. Наверно, мы положили его второпях к задней стенке мешка, потому что пока я стоял и слушал, что говорят с трибуны, он все пригревал мне спину — теплый-теплый, будто я прислонился к нашей печке.»
В поэме «Мальчишки» Смольников рассказывает об этом дне, 13 июня 1944 года, так:
Мы уходили утром, через день.
Нас выстроили у военкомата.
Остриженные наголо ребята —
Весь наш район, кепчонки набекрень.
Сейчас начнется митинг. Военком
Прихрамывая, ходит возле строя.
И тишина, и лишь над головою
Нам кто-то машет издали платком.
Лишь матери моей все не видать.
Она взялась пирог испечь в дорогу.
И я в толпе ищу ее с тревогой —
Наверно, печь упрямится опять.
Он припоздал, дорожный мой пирог.
Он в полотенце запаленат туго.
Его весь строй передает друг другу,
Пока он попадает в мой мешок.
Уже с трибуны кто-то речь ведет.
Трибуна эта наспех сбита грубо.
Вздыхают тихо духовые трубы,
Готовые напутствовать в поход.
Минута, две минуты. Сколько глаз!
О, как они, девчонки наши, близки —
По-женски, нет, почти по-матерински
Они глядят в молчании на нас…
А там, в мешке, к спине, наверно, лег
(Так к печке прислонялся я спиною) —
Домашнее, знакомое такое,
Свое тепло мне отдает пирог…
До пристани дорога шла горой.
Я помню, как тут просеку сквозили,
Как рвали пни и как песок возили
Почти что перед самою войной.
А вдоль нее — не тронут лес, тайга.
И по тропинке хвойной не пробиться:
За нашим строем — все хотят проститься! —
Идут, толпясь, и просека узка.
Все говорят и говорят кругом.
Все спрошено, все сказано, все ясно,
И говорить уж, кажется, напрасно,
И кто-то предлагает: запоем?
» Россия, любимая земля,
Родные березки и поля…»
Земля в тот день подсохла, чуть дымит.
И не березы машут нам ветвями —
Когда смолкаем, слышно, как над нами
Седой кедрач шумит, шумит, шумит…
Пароходы у нас по Иртышу и Оби ходили большие, двухпалубные, и дебаркадер там, в Самарово, около которого нас уже ждал теплоход, был большой. Но и нас было немало. Мы шли вниз по улице с оркестром, люди выглядывали из окон, выбегали из дворов на музыку, и колонна наша все обрастала и обрастала, пока наконец улица не стала тесной и не стало очевидно, что на дебаркадер мы все не войдем. Нас провели на дебаркадер через какие-то боковые ворота. Мы сложили вещмешки и чемоданы к ногам, стали перед белым, шумно отдувающимся пароходом. Смотрели мы не на пароход, который должен был нас увезти, а туда, за высокий дощатый забор, где шумела, раскачивалась, подпирала оставшаяся толпа.
Женщины голосили, и кругом были только эти блестящие глаза и зареванные лица — до самого трапа, куда никого уже, кроме нас не пустили. Близкий трубный, закладывающий уши гудок — он раздался как раз в это время — будто отрезал нас от всех.
Мне не забыть, наверно, этих дней.
Уж сколько лет, а все передо мною
И палуба, и мы на ней стеною,
И пристань, и толпа ревет на ней.
И у девчат заплаканы глаза,
И кто-то буквы на ладошке пишет,
И нам кричит, а видно — только дышит:
Сквозь шум уж ничего сказать нельзя.
И медленно осевший пароход
Отходит от осевшего причала.
Как нехотя та пристань уплывала,
Когда он уходил за поворот…
Поэму «Мальчишки» Алексей Смольников написал в 1966 году. Тогда же появилось стихотворение «Мы уходим на фронт», которое является своеобразным продолжением поэтической летописи военной жизни поэта:
Мы уходим на фронт, и у нас не поверка — примерка:
Нам ботинки дают, нам обмотки дают, вещмешки.
И шинели на нас — необмятые, как этажерки,
И еще гимнастерки — на две шеи воротники.
Рядом госпиталь был, привезли их, наверно, со склада —
С них отстирана кровь и застрочены дыры на них.
И ворчит старшина: измельчали вы, что ли, ребята?
Или там матерьяла излишки у этих портних?
Мы уходим на фронт. Мы уже не курсанты — пехота.
Смотрит вслед нам казарма в последний, наверное, раз.
И какая-то женщина крестится часто в воротах:
-Да куда ж вас, сынки?
-Все туда же, на «практику» нас.
Стонет гулкий булыжник, метель за забором клубится,
Маневровый на станции тонко рассыпал гудок,
И мальчишки, мальчишки за нами бегут вереницей,
Лишь коленки мелькают да облаком снег из-под ног.
Мы идем и поем, и глядит инвалид с тротуара —
Костыли подобрал и глотает махорочный дым,
И какие-то бабы нам семечки тащат задаром,
Будто мы им родня, будто все мы знакомые им.
И мальчишки, мальчишки — все реже и реже их стая,-
Поспевая за нами, пылят, и пылят, и пылят…
Мы уходим на фронт. Мы идем и поем, не смолкая,
Мы поем, не смолкая, девятую песню подряд!
Война навсегда останется в памяти и в сердце поэта. Об этом стихотворение «С войны не возвращаются. Не лги…»
С войны не возвращаются. Не лги,
Что будто бы с нее вернуться можно.
Она лишь затаится осторожно,
Когда , вернувшись, скинешь сапоги.
Она как в рукаве пустом рука:
Ее уж нет, а все болит к ненастью.
Она — слепой осколок твой, что, к счастью,
До сердца путь не отыскал пока.
Подписывают мир не для солдат.
Одним лишь павшим он сигнал к отбою.
А тот трубач, что в бой нас вел с тобою,
Он все трубит — и нет пути назад.
В 60 — 70 годы Алексей Смольников, живя и работая в Москве, часто приезжал в родной Ханты-Мансийск, приходил в свою первую школу. Об этих встречах со школой — строки из повести «Сотворение Родины»:
» Старая наша школа — теперь она не единственная, а просто средняя школа №1, — она совсем спряталась за березами. Лет двадцать назад мы сажали в палисаднике тростинки. Мы копали ямы, ставили саженцы, а кто-то из учителей говорил: «Вот вы кончите учиться, разъедетесь, а они вырастут и остануться. И будут напоминать о вас.»
Напоминать о нас тут, пожалуй, некому: из всех тогдашних остался в школе один — теперешний ее директор Юрий Георгиевич Созонов.
В школе только что покрашены полы к новому учебному году. Иду вслед за Юркой, за Юрием Георгиевичем, по каким-то доскам и газетам. А Созонов рассказывает:
— Актовый зал. Узнаешь?
Да, вот и надпись, что актовый. Мы звали его физкультурным.
— А здесь у нас радиоузел, — продолжает Созонов.
А я гляжу в приоткрытую дверь — конечно, здесь — я помню — я сидел в восьмом «А». В сорок первом году. Передо мной сидела Анка Слепцова, и я как-то кнопкой приколол к парте ее косу… А радиоузла у нас не было.
В коридоре наверху портрет Героя Советского Союза, нашего давнего выпускника. А вот мемориальная доска — имена тех, кто не вернулся: Вадим Грищенко, Алексей Кобяшев, Сергей Лялин, Анатолий Романенко… Эти уходили при мне, я их помню, я знаю их лица. Список длинный, длиннее, чем я мог бы предположить…
Открыли эту доску к двадцатилетию со Дня Победы. Совсем недавно. Открытие было торжественным.
— Твои стихи прочел, — говорит Созонов. — Помнишь?
В нелегкий год мы родились,
Нелегкой шли дорогой.
В мальчишках мало были мы,
Зато в пехоте много.
Ровесники, ровесники,
Не так легко вас встретить.
Вас больше мертвых, чем живых,
Осталось на планете.
Алексей Смольников, как и Юрий Георгиевич, постарался сделать так, чтобы мы не забыли их погибших друзей. Это именно Смольников сумел заказать в Москве наш первый памятник, нашего Алешу, который стал теперь частью мемориала в школьном сквере.
Закончить нашу сегодняшнюю беседу хочется опять же словами из повести Алексея Степановича:
» Я стоял в нашей школе перед этой, перед нашей мемориальной доской. Их не стало — тех, чьи имена там написаны. В коридоре пахло свежей краской, поблескивали эмалью подоконники. Было пустынно и тихо перед началом нового — не нашего — учебного года.
Я стоял, и мне очень хотелось заглянуть в глаза тем, которые учатся в этой, в нашей, школе сейчас. Ребятишки сами делали эту доску, писали эти имена. Что они обо всем этом думают? Не прошлогодняя ли трава мы для них? Я бы, наверное, и не спросил их об этом, я бы только посмотрел в глаза.»
Выпускник школы, поэт, солдат Великой Отечественной войны Алексей Смольников умер в Москве в 2000 году.
