«Нас водила молодость…»

Сюжет рассказа основан на реальных событиях

…Припекало умытое росой утреннее солнце. С трудом преодолевая искушение искупаться, Николай шел по-над берегом. «Сначала займусь делом, — без особого успеха убеждал он себя. — Вот найду эту бабку, пару минут потреплюсь с ней ради приличия — и на реку!»

Дело, ради которого он шел на встречу, было действительно пустяковым. Николай, вчерашний студент, а ныне корреспондент «районки», получил задание собрать материал о местном герое гражданской войны Константине Оленеве.

Каждый житель района слышал о его бессмертном подвиге во время подавления кулацко-эсеровского мятежа. Оленев тогда ушел в партизанский отряд защищать завоевания революции. Однажды он получил задание разрушить телеграфную линию и прервать связь между вражескими отрядами. Рискуя жизнью, парнишка выполнил приказ, но недалеко от деревни Иволгино был схвачен белобандитами. Головорезы атамана Сытина предали коммунара лютой смерти: искололи штыками, вспороли живот, набили его зерном, заморозили и выставили на перекрестке дорог…

После восстановления Советской власти Оленева посмертно наградили орденом Красного Знамени, поставили ему памятник на центральной площади городка, а имя присвоили пионерской дружине и пассажирскому теплоходу.

А сейчас Николай шел к очевидице тех давних событий – местной жительнице Надежде Филипповне. В те суровые годочки семнадцатилетнюю Надю бандиты силой заставили себе прислуживать, именно она, по слухам, видела героическую гибель юного партизана.

Николай сшибал тонким прутиком головки ромашек и любовался пасторальной красотой заиртышских далей. Весь окружающий мир был соткан из оттенков голубого и зеленого, высоко в небе блеял бекас, под берегом плескались щурогайки, и даже не слишком досаждали пауты. Сердце парня переполнила любовь — к безбрежному разливу лугового разнотравья, к себе, такому молодому и талантливому, к колхозникам — добрым и работящим, не покладая рук трудившимся на благо «Продовольственной программы»…

Внезапно его громко окликнули. Впереди нарисовались представители местной фауны: два небритых мужичка пилили на дрова пачку бревен — в перерывах между процессом опустошения бутыли с самогоном. Управившись с половиной и того, и другого, они в полном изумлении сидели на песочке, и неожиданному развлечению в виде заезжего гостя были весьма рады. Один из них, очень похожий на артиста Брондукова, преувеличенно вежливо спросил:

— И откуда это к нам такой красавец пожаловал? Глянь-ко,  при пинджаке, очках и портфеле, — он презрительно сплюнул себе на штаны. — Не иначе, из объединения начальник. Или, может, из райкома? Отвечай, когда тебя народ спрашиват! — Сельский труженик неожиданно разъярился. — А то идет, на рабочего человека не смотрит. Тебя бы щас на покос отправить, копна таскать. А то вон, ряшку-то наел!

Достигнув той интересной стадии опьянения, когда умиление и любвеобильность плавно переходят в неуемную агрессию, мужичок со второго раза поднялся на ноги и по синусоидальной траектории направился к Николаю. С трудом дойдя до цели, он для устойчивости уперся грязным пальцем собеседнику в живот и продолжил свой монолог:

— Приезжают тут всяки проверяльщики, а потом нам план добавляют! Ты, очкарик, пробовал на одной раме по тридцать кубов за смену выдавать? Пиломатерьял вам гони, а о запчастях и разговору нету, даже гамеров новых не допросишься! Кривизна, видите ли, у нас большая, бахромы много! А ты сначала пилоточа нормального найди, а не Ромку косорукого!

Доставая едва до груди Николая и ведя разговор больше частью с его пупком, мужичок выглядел очень комично. Во избежание эскалации напряженности, журналист попытался обойти вонючее препятствие. Неожиданная потеря точки опоры привела к закономерному итогу: колхозник угрожающе накренился и шмякнулся ничком на землю. Не имея сил подняться, он беспорядочно сучил ножками, сплевывал песок и кричал вслед парню:

— Ты, значит, драться, етить твою налево!? Бить трудящегося человека?! Погоди, вот я поставлю пузырь Павлуше, он тебе враз накостыляет! Думашь, нету на тебя управы? Да я в сельсовет жаловаться пойду! Гад, очкарик, морда городская! — неслось вслед.

Тяжело вздохнув по поводу падения нравов среди деревенского населения, Николай продолжил свой путь. Действительность не хотела быть безоблачной, алкаши и хамы оказывается, встречались не только среди городских помоек. Мысли Реполова приняли совершенно иное направление, и он уже обдумывал сюжет едкого фельетона, в котором пропесочит этого выпивоху и склочника.

А тропинка тем временем тихонько свернула с берега, вильнула между сарайками и затерялась на широченной и прямой деревенской улице. Загребая туфлями искрящийся желтый песок, журналист подошел к крайнему дому, утопающему в буйно разросшейся черемухе. На столбике у калитки сидел здоровенный рыжий котище с наглой мордой и перебитым в драке ухом. Николай хотел было походя смахнуть его на землю, но котяра утробно мявкнул, угрожающе поднял лапу, и парень опасливо обошел зверя стороной.

Зато хозяйка домика оказалась бабушкой душевной. Усадив незваного гостя в передний угол, она сноровисто нарезала тарелку помидоров и огурцов, поставила блюдо со свежими шанежками и литровую банку молока.

— Ешь, ешь, милок, опосля поговорим. Ишь, тощщой-то какой, даром что кость широкая. Поди, не с мамкой живешь — уж она бы тебя подкормила. Можа, бражки с устатку выпьешь? У меня своя поспела, — со всей бесхитростностью незлобивого деревенского человека хлопотала над ним Надежда Филипповна.

Когда Николай, отродясь не страдавший излишней скромностью, утолил голод, то речь перешла на события шестидесятилетней давности.

— Как жа, помню я его, помню. Ко мне уже и из города какой-то писатель приезжал, и учительша наша поначалу приходила, да быстро отступилась. Я ведь правду рассказываю, врать-то смолоду не приучена. Да и стара уже стала, бояться нечего, разве что гнева Господнего…

В те годочки все убивали друг дружку, каждый за свою правду на смерть шел. Это уже потом определили: кто хороший был, оказывается, а кто ворог лютый. А тогда все непонятно было.

Зря говорят, что меня силком заставили к «бандитам» уйти. Просто у Сытина парнишечка один воевал, Степан, я за ним согласная была идтить и в огонь, и в воду… В том отряде, почитай, полдеревни наших мужиков было. Конечно, стирала я им, кашу да суп варила, раны перевязывала — все по доброй воле. И ни разу не слышала от них грубости или охальства какого, наоборот, только ласку да доброе слово.

Об Оленеве много чего потом понаписали. Он совсем пацаном тогда был, моложе меня, почитай. Когда мятеж этот зачался, Кинстентин, от большого-то ума, зачем-то начал телеграфные столбы пилить на линии Тобольск-Самарово. Его свои же, иволгинские, поймали, привели к Сытину и спрашивают: чо с пакостником делать? Иван Федорыч приказал пару раз огладить его плетью пониже спины — и домой, к мамке, отправить.

Моему Степушке как раз поручили его проводить. На середке реки они расстались, и Оленев по льду к деревне пошел. А у берега возьми да провались в пролубь… Там с вечера рыбаки сети проверяли, сверху полынью снежком припорошило, со стороны и не видать. Степушка крик услышал, да пока добежал до пролуби, от Оленева уже и пузырей не видно…

Вот так на самом деле все было, милай. Это потом уже из него героя сделали — живот, мол, бандиты резали, хлеб внутрь пихали. Сытинцы нехристи чо ль какие, живую душу так мучить? Не было этого!

А для наших мужиков все плохо кончилось. Сытина красные в оборот взяли, он потом в Забайкалье ушел, там, говорят, его и заарестовали. А Степушку мово под Язевкой пуля какого-то голодранца, прости, Господи, нашла. Аккурат под сердце. Там я его в лесочке и схоронила…

Пригорюнившись, бабушка замолчала, промокая выцветшим голубеньким платочком такие же выцветшие усталые глаза. Николай давно уже ничего не записывал. Потеряно смотрел, как одинокая проворная муха с тупым усердием все бьется и бьется в треснутое стекло окна…

…Через два дня в пыльном парке районного городка Николай первый раз в своей жизни напился. Он с омерзением глотал теплую водку у памятника герою гражданской войны Оленеву, громко орал песню «Нас водила молодость в сабельный поход, нас бросала молодость на иртышский лед…», что-то спрашивал у гранитного пацана, кому-то грозил кулаком…

По странному стечению обстоятельств, в этот вечер на него наткнулся тот самый мужичок, похожий на артиста Брондукова. Принаряженный в пахнущий нафталином пиджак и помятую шляпу, он долго всматривался в лицо спящего на парковой скамейке парня, наконец обрадовано хлопнул себя по ляжкам и зачастил скороговоркой:

— Гляди-ка, оказывается, и начальство у нас может на простых человеков походить! Расскажу кому — не поверят. А еще на меня пьянью обзывался! Ладно, паря, как говорится, кто старое вспомянет… Давай, я тебе помогу. Так- так, уже хорошо. Нет, голуба, ты уж сам держись на ногах — лосяра здоровый, а я тебе буду направление указывать. Надо же, в кои-то веки выбрался в райбольницу, и сразу же знакомца встретил! Бывает же такое!

…Через месяц в районной, а потом и в областной партийной газете появился очерк Н. Реполова о Константине Оленеве, славном герое, отдавшем жизнь за восстановление Советской власти на Тюменском Севере…