Фото Вячеслава Гончаренко https://club.foto.ru/user/112206
…Сдружились мы с Михой быстро и крепко, хотя был он мне полной противоположностью — резкий, обаятельно-развязный, всегда и обо всем имеющий свою особую точку зрения. С девушками он был нахален и грубоват, с друзьями – честен и бескорыстен, со всеми остальными – насторожен и хитер.
Одним из четырех самых больших увлечений в его жизни был рукопашный бой. Уж не знаю, что всему было виной – наличие в его деревне чудо-сенсея, «поставившего» ему неплохую технику, или природный талант парня, но в драке он был молниеносен, пластичен и смертоносен. Каждый вечер в «красном уголке» общаги он проводил своеобразные тренировки – собирал всех желающих и часами показывал блоки, удары, ката, проводил спарринги.
В обычной, повседневной жизни Миха был прост, как… как питекантроп, что ли, или как древний монгол. Когда он хотел есть, мы шли в магазин за майонезом, хлебом и зеленым горошком. Когда он хотел любви, он по-хозяйски брал за попу ближайшую девушку (свое второе большое увлечение) и вел ее целоваться в дальнюю комнату. Когда его широкая душа требовала развлечений, мы покупали пару бутылок красного, а потом Миха начинал искать себе противников, желательно побольше и помногочисленней. Уставится, бывало, на оппонентов наглыми, широко открытыми, немигающими глазами, заведет привычную «волынку» в лучших традициях советской гопоты, а через секунду его кулак со стремительностью кобры уже летит в челюсть…
Кстати, Михины кулаки – это отдельная песня. Они сразу выдавали в нем опытного бойца, так как на них полностью отсутствовали костяшки. И-за постоянных жестких тренировок суставы на руках заросли какой-то роговой тканью, вроде той, из которой формируются копыта у быка. Один удар этим «копытом» валил с ног так же уверенно, как лобовое столкновение с бульдозером…
Но, в сущности, Миха был очень добрым парнем, а свои шатуны-кулаки пускал в ход исключительно против превосходящего противника. Другу он легко мог отдать последнюю рубашку и даже не вспомнить потом об этом. Правда, с той же бесцеремонностью он мог и снять ее с «чужого». Помню, однажды вечером он завалился в кожаных обтягивающих штанах, которые были ему явно велики. На наши расспросы – откуда? – сначала скромно отнекивался, а потом признался, что «одолжил» штаны у здоровенного амбала из соседней группы…
Я называл Миху архаичным словом «кум». «Кум, у меня рубль есть! Айда в салон!» — и Миха бросал все дела, чтобы отдаться своей третьей страсти – просмотру «видика». Будь его воля, он бы сутки напролет проводил в вечно переполненном «видеосалоне», пожирая глазами все подряд: боевики, ужастики, комедии. А потом рассказывал окружающим:
— Прикинь, там у одного чувака козлы дочку украли, а он их всех из пулемета: тра-та-та-та! А когда с негритосом в гостинице махался, такой красивый маваша-гери провел по корпусу!
В качестве иллюстрации обычно следовал молниеносный пируэт, с грохотом лопалась дверца ни в чем не повинного платяного шкафа, а мы с кумом опрометью удирали от бдительного ока коменданта…
Чтобы завершить жизнеописание моего другана, упомяну еще одно страстное увлечение Михи – спиртное. Алкоголь он уважал крепко, во хмелю бывал разговорчив, весел и предприимчив. Для него не составляло труда под влиянием минутного порыва связать вместе несколько простыней и по ним с обезьяньей ловкостью перекарабкаться в окно девушек-соседок. А окна, между прочим, находились на пятом этаже…
После учебы разошлись наши пути-дорожки. Он вернулся к себе в деревню, меня же захватили сумбурные постперестроечные годы и всласть потаскали по жизни. О куме я вспоминал редко, стороной узнавал, что он по-прежнему живет в деревне — одинокий, безработный, пьющий. А через двадцать лет прихотливые журналистские стежки-дорожки привели меня в родной михин околоток…
Там как раз с привычной югорской помпой встречали участников очередного международного конгресса-форума-съезда-фестиваля. В качестве «сибириан экзотик» гостей у нас всегда вывозят «на пленер» с непременным задабриванием водкой местных духов, ухой, клюквой и песнями народов Севера.
Импортная публика одобрительно взирала на концерт, сидя у импровизированной сцены, а поодаль толпились местные, которым начальство строго-настрого запретило вступать в любого рода сношения с иностранцами. Я несколько раз подходил к аборигенам с вопросом о Михе. Те крутили головами и заверяли, что тот только что здесь стоял, а куда делся – неведомо. А потом один из автохтонов вдруг заорал хриплым прокуренным голосом:
— Мишка, б…, иди сюда, на…! Тут тебя, с…, человек спрашивает! Кому сказал, д…!
Я оторопело уставился на существо, к которому он обращался. Несомненно, это был Кум… Внешне он изменился мало, разве что совершенно поседел, похудел и сгорбился. А вот внутренне… Он стоял в двух шагах, смотрел в упор – но меня не видел. В его по-прежнему круглых совиных глазах цвета молодой бражки напрочь отсутствовало хоть что-то прошлое, человеческое.
— Чо вылупился, п…? Иди к Петровне, нацеди банку. Быстро, я сказал! – и Миха безропотно затрусил вдоль пыльной улицы…
Признаюсь, я сбежал из деревни. Праздник еще продолжался, но я напросился на какой-то случайный катер, направлявшийся в город. Я готов был ехать куда и как угодно, лишь бы больше не встречаться с этим пустым чужим взглядом.
Я сидел на палубе «Ярославца», смотрел на проплывающие мимо обские красоты и не видел их. Обжигающий стыд терзал мою душу. Стыд за себя, за гнилое время, за неблагодарную суку-Родину, которой всегда было плевать на своих непутевых детей…
2012
