Из писем владыки Германа (Рященцева), изданных отдельной книгой Православным Свято-Тихоновским институтом в 2004 году. С 1923 по 1925 г.г. владыка отбывал ссылку сначла в с. Самарово (ныне Ханты-Мансийск), затем в юртах Чучелинских. Адресат — Наталья Александровна Верховцева.
«…За время пути мы не видели ни неба, ни воздуха. Можете отсюда судить, какая радость наполнила нашу душу, когда мы вышли на берег, увидели перед собой могучий Иртыш (к югу) и к северу красивый горный кряж, покрытый могучим хвойным лесом, главным образом кедрами. К подножия этого кряжа, который тянется несколько верст, приютилось Самарово с правильными улицами и переулками, с большей частью двухэтажными чистенькими домами, деревянными тротуарами, напоминающими больше пригород у города и совсем не похожее на наше великорусское село. На самой крутой горе высятся мачты радио.
В этот же день мы взобрались на гору, где радио, и, купаясь в лучах яркого и ласково греющего солнца, любовались огромной равниной, расстилавшейся перед нами на многие десятки верст, большей частью покрытой листвой уже начинающего золотиться леса и изрезанной всюду извилинами Иртыша и его маленьких притоков. Вдали на горизонте (от нас двадцать-тридцать верст) виднеется гористый, покрытый пурпурно-золотым убранством лиственного леса берег могучей Оби. У наших ног расстилается и Самарово. Над домами, как у нас обычно галки, кружились и стрекотали бесчисленные сороки. Около нас по деревьям сновали весело, напевая свою задорную песенку, синицы. Кричали и смело на нас поглядывали красивые сорокопуты (немного меньше вороны), прыгали белки, вились горные орлы и стаи чаек-рыболовов, на горизонте носились такими же стаями, как у нас осенью скворцы, дикие утки и гуси; кедры дышали на нас своим смолистым дыханием, небо – своей бездонной глубиной, воздух – своей чистотой. Со всем только пережитым был такой резкий контраст, а для меня была такая близкая душе моей красота природы, что без слов молилась душа Богу и благодарила Его за посланный отдых.
Стоит такая дивная погода, что я буквально умиляюсь, и каждый день спешу изучать и горы, и берег реки и леса. Но много здесь не находишь. В лесу жутковато (это не наш лесок), так как медведи водятся в большом количестве и в нынешнее лето уже скушали несколько коров. Недалеко от нас, по так называемой полуденной горе, покрытой лиственным лесом, водятся олени и лоси. Белок множество, порядочно лисиц, волков мало. Ни в одну сторону нет даже намека на колею. Лошади уходят из дома ранней весной и придут домой поздней осенью, когда они потребуются для зимней езды. Сообщение только водой, или с трудом можно пройти пешком или верхом на лошади до ближайших селений от нас (и обычно) верстах в тридцати-сорока. Это считается здесь пустяковым пространством. Сибирская лошадь легко в сутки делает по сто верст.
Начинаю постепенно восстанавливать разбитый болезнью свой молитвенный чин. Самое радостное, что привели здешнего новостильного батюшку (молодой, искренний, простой) в единомыслие. 9-го (преподобного Иосифа) служил попросту. Завтра, быть может, буду служить с некоторым оказательством, которое по моей мысли смастерила Таня (митра). Со мной и такая драгоценность, как мантия владыки Макария. Как-то не верится, что оторванные от центров, мы так тесно придвинулись к могучей природе и, главное, если только не разленимся, будет возможность заняться духовным ремонтом и стать присными Богу. Помолитесь, чтоб помог в этом Господь».
11 ноября 1923г.
«…А у нас такое уединение, что совершенно не чувствуется большого села (всего 880 человек) и можно без особого рассеяния отдаться духовному деланию… Но так называемые верующие к храму очень холодны, хотя любят заказывать литургии об усопших в дни их ангела (на которых, сами, однако, отсутствуют), часть причащают детей, все же помогают заезжим, довольны просты, хотя и независимы во взаимных отношениях. Они к празднику (престольный праздник Покрова Божией Матери) и к служению заезжего архиерея совершенно равнодушны. Кроме двух мальчиков, никто не хочет даже стоять в алтаре. Молодежь (подростки) – в комсомоле, и особенно на женщинах заметно огрубляющее действие безрелигиозности. Они все курят, стригут волосы, на каждом слове чертыхаются и с утра до ночи щелкают, подобно белкам, кедровые орехи. Но это не мешает им очень хорошо и со вкусом одеваться, и вообще они в домах (хотя, как я заметил, это является не столько потребностью гигиены, сколько желанием пустить пыль в глаза) очень чистоплотны… Деньги здесь не имеют никакой цены. Главные деньги – масло…Слава богу, и здесь уже есть добрые люди, которые выручают и керосином, выручат, когда будет в этом нужда, и другим».
Канун Николина дня 18 декабря 1923 г.
«Условия настоящей жизни, правда, удивительно хороши в смысле материального благополучия и телесного покоя, но здесь опасность другого рода: все же среда ее теперешняя очень груба, первобытна, во многом совершенно язычески живущая и настроенная. Равнодушие такое поразительное, что, как плесень, оно может лечь и на добрую душу порывистой Маси (владыка Герман так называет себя в письмах). Около нее нет никого, кто бы христианской тишиной и непорочностью своего сердца и не порывами только, а глубоким неудержимым стремлением ввысь непосредственно влиял и исправлял шероховатости ее характера и темперамента».
23 марта (по старому стилю) 1924 г.
«У угла моей комнаты стоит телеграфный столб, на котором сходятся линии из Березова и Тобольска. Как раз против южных окон – почта. Иногда, особенно по ночам, он как будто вслух думает какую-то глубокую, тяжкую и бесконечную думу, вздыхает и стонет, и иногда он так могуче звучит, как отдаленный красный звон бесчисленных родных храмов. И часто, мне кажется, он отражает мою душу с ее тягучими, стонущими думами об уходящей с земли и собственного сердца лучезарной красоте Духа и истины – и гораздо реже- с ее солнечными радостными переливами тех неизрядных светлых зовов, которым отдано самое лучшее и от которых самое радостное и ликующее. И вся эта средопостная неделя, с кротко-грустной песней Креста и робкими предзорними хвалами занимающемуся за облежащим нас облаком испытаний и смущений и рыдающими далями «Страстей» грядущему нареченному Дню, как-то особенно живо родит в душе отклики на эти вечные светотени. Они, видимо, неминуемы в жизни мира и в жизни отдельного человека, и как блажен тот, кто в этих слияниях и сцеплениях света и тьмы, добра и зла не ошибается в распознании незримой сути того, что действительно есть добро и жизнь и что действительно есть зло и смерть. Еще более счастлив тот, кто, узнавши верно, будет верен этому в своих настроениях и жизни, у кого сердце станет светоносным престолом Вечного Слова и Света, а все его помыслы и сверхчувства будут вокруг этого престола, как многоокие херувимы и пламенные серафимы, послушные каждому велению Того, Кто есть тайна и разгадка всех веков. Какое счастье и какая бесконечная и неизживаемая радость быть хоть отчасти участником тех язв, какими все исцелены, и хоть маленькой частицей той могучей Вечной Силы, указавшей всей твари вечной древний и вечно новый путь к Воскресению через самоотречение и любовь…»
Подготовила Светлана Поливанова
