Фото Алексея Лапина
Прокопченная временем змейка пассажирского поезда «Приобье-Свердловск» затейливо петляла среди сосновых боров да клюквенных болот, заботливо укрытых сейчас белоснежной искристой пелериной. Похрустывая на стыках всеми своими натруженными металлическими суставами, вагоны нехотя влекли к Уралу разношерстную публику: «челноков», студентов, бабушек, командировочных и прочий, невесть куда стремящийся, люд.
Насколько диким может показаться иностранцу нутро отечественного плацкартного вагона, пропитанное запахами чеснока, жареной курицы, табака и несвежего белья, настолько оно кажется родным и комфортным всякому советскому гражданину, росшему по законам общаг и коммуналок. «Западному» пассажиру важно ехать комфортно, нашему – важно просто ехать.
На сей раз моими соседями оказались два студента, лысый гражданин не первой свежести и замкнутая женщина лет сорока пяти. Она в неспешных дорожных разговорах – неизменных спутниках любой поездки – участия не принимала. Сидела, отстраненно упершись взглядом в окно. Иногда, словно спохватившись, раскрывала книгу в мягкой обложке, принималась ее перелистывать, но быстро забывала и вновь надолго замирала.
Меж тем жизнь обитателей вагона из стадии знакомства и общения плавно перешла на новый этап – как всегда, у всех разом разыгрался аппетит. Зашелестели бесчисленные пакеты и на свет Божий появились заботливо упакованные «энзе» и «сухпайки». Вы замечали, что у нашего человека с собой всегда один и тот же «джентльменский» набор продуктов: жареная курица, картошка, вареные яйца и главная драгоценность – любовно запеленатый и хранимый почти у сердца заветный шматок сала? Не совместимы с российской ментальностью сэндвичи и хот-доги…
Соседи-студенты в целях экономии денежной массы позволили себе лишь холодный картофель с несколькими стрелками зеленого лука, командировочный раскошелился еще и на пару яиц. Женщина с нижней полки ограничилась стаканом чая.
Я с любопытством поглядывал на соседку и мысленно примерял к ней различные судьбы: «челночница», едущая за товаром? Бабушка, гостившая у внуков? А, может, к мужу, в зону? И почему так боязливо зыркая на студентов, прячет она под ноги большую сумку? Когда она ее открывала, рассмотрел внутри массу баночек и свертков, палку копченой колбасы, и не будь я сибиряк, если не распознал до боли знакомый аромат присоленной красной рыбки.
«Во жмотина! И чего так трясется над едой, могла бы хоть студентов угостить», – подумал о сразу ставшей неприятной женщине. Как бы в отместку ей угостил парней домашними пирожками и, с умыслом поглядывая на «мешочницу», завел разговор о человеческих добродетелях. Не обращая на нас никакого внимания, соседка опять уперлась невидящим взором в грязные сумерки окна…
Студенты оказались общительными и словоохотливыми. Рассказывали о забавных случаях, страшных историях, любовных приключениях, ругали политиков, плетя незамысловатые кружева обычного дорожного трепа.
— Не-а, от армии я закосил. Чего я там не видел? Только и слышно: там убили, там издевались, а мне еще пожить охота. Пусть тупые служат, если учиться мозгов не хватает. Как закосил? Ну, это очень просто – берешь, например, хлебные шарики, пропитываешь их чернилами, глотаешь — и на рентген. Врачи на снимках видят подозрительные затемнения в ливере и – все: комиссии, анализы там разные, а годы-то идут. Неплохо еще дуриком прикинуться. «Швейка» читал? Ну, вот, почти так же. А медики страсть как придурков боятся, комиссуют их сразу же. На крайний случай можно недержанием мочи «застрадать», только стремно это. А вообще-то способов закосить – море. Я так считаю: лучше уж с девочками в баре пивко потягивать, чем в казарме перловкой давиться.
Внезапно неприятная соседка резко поднялась со скамьи и спросила у пробегавшей мимо проводницы:
— Простите, в соседнем купе как раз место освободилось. Я могу туда перейти?
Тетушка в засаленной темно-синей шинели, мгновенно прокачав ситуацию, полуутвердительно спросила:
— Конфликт с соседями?
Соседка обожгла студентов ненавидящим взглядом, медленно проговорила:
— Еще нет, но скоро будет.
— Хорошо, перебирайтесь. А вам не тяжело будет наверх карабкаться?
Женщина лишь пренебрежительно махнула рукой и поволокла по узкому проходу сумки. Ошарашенные студенты не сразу пришли в себя:
— Чего это она взбрыкнула? Кажись, и не выражались при ней.
— Не бери в голову, братан. Не врубаешься, что ли – проблемы у бабы, вот она и бесится в присутствии нормальных мужиков.
Парни демонстративно захохотали, достали измочаленную колоду карт и принялись лупить ими по многострадальному столику.
Поздно вечером на освободившиеся места в купе, куда перешла вздорная тетка, сели двое солдатиков – длинные, нескладные, в мешковатых мятых «хэбэ» и стоптанных кирзачах. Воины первого года службы сняли шинели, ремни, и, не сговариваясь, отправились за кипятком. Достали из вещмешка полбуханки ржаного хлеба и по кубику бульона «Галина Бланка», уселись рядышком, шумно прихлебывая. Внезапно зашевелилась на верхней полке скупая женщина, скользнула на пол и стянула за собой сумку.
«Неужели и эти попутчики ее не устраивают? – подумал с неприязнью. – Или так переживает за свои шмотки?» А она тем временем сноровисто выкладывала перед опешившими солдатами свои запасы: колбасу, сыр, домашние салаты, варенье, пирожки…
— Кушайте, кушайте, сыночки, не стесняйтесь. Что же вы такие худенькие-то? Слава Богу, матери вас такими не видят…
Рано утром столкнулся с ней в тамбуре и не выдержал, стыдливо отвел глаза. Она первая заговорила, опустив голову и словно в чем-то оправдываясь:
— Сын мой, Сережа, в армии служит. Вернее, в госпитале лежит, в военном. Он вместе с другом в патруле был, когда возле какого-то бара пьяная драка случилась. На свою беду разнимать ее кинулись — молодые, сильные, спортсмены оба. А там «золотая молодежь» оттягивалась, детки новорусские гуляли, сволочи.
Казенным вафельным полотенцем она смахнула набежавшие слезы:
— Володю, друга евонного, насмерть застрелили, а Сереже пуля грудь пробила. Три дня между жизнью и смертью висел, еле вытащили врачи с того света. По гроб жизни буду за них молиться. А мне он только потом написал, когда опасность уже миновала…
Вскоре женщина вышла, оставив дрыхнувшим еще солдатикам груду еды. Стоя в тамбуре, на зыбкой границе спертой вагонной затхлости и кристально чистого, как слеза Снежной Королевы, воздуха маленькой лесной станции, я долго глядел вслед матери. А она, не оглядываясь и все ускоряя шаг, уходила прямо на восходящее солнце…
1998
