…Одинокий силуэт белоснежной «Зари», задорно поднявшей нос, целеустремленно прочертил зеркальную гладь седого Иртыша и вскоре скрылся в сору. В столь ранний час река ещё не приобрела своего обычного сурового вида, еще не гневалась на сотни судов, бороздящих ее чело, на тысячи тонн человеческой гадости, отравляющих чрево. За ночь Иртыш угомонился, и сейчас умиротворённо играл с солнечными бликами и шустрыми щуругайками, блестящими торпедами вылетающими из толщи воды.
Валя стояла на песчаной косе, полого уходившей в реку, и бездумно улыбаясь смотрела на совсем по–летнему пригревающее солнышко, на желтеющий на другом берегу лес, на маковое зернышко одинокого орлана, парящего в невообразимой вышине.
— Ага, попалась! — сзади неслышно подкрался Игорь — шалопутный парень из параллельной группы — и схватил за плечи.
— Пусти, дурак, напугал ведь!
Игорь примирительно взял в руку ее ладонь:
— Прости, Валюша, я не хотел. Пойдем вечером за голубикой? Местные говорили, что за третьим логом её пропасть…
В поселке Пихтовом сборный отряд студентов работал уже неделю. Девушки собирали в черной, вязкой земле картошку, парни ссыпали ее в мешки и грузили на тракторные тележки. Трудились споро, с шутками-прибаутками, скоротечными и пылкими романами, гулянием до третьих петухов.
На постой молодежь распределили по всему поселку — часть жила в стоящемся детском садике, другие — в домах гостеприимных жителей. За последнюю неделю сонное и умиротворенное бытие Пихтового нарушилось, студенты принесли с собой смех, непривычные запахи и звуки, незнакомое обращение. Для того чтобы не выглядеть «деревней», местные парни варили в синьке выцветшие джинсы «Тверь», выматерившись, почему-то краснели и извинялись, и даже перешли на благородную водку вместо плебейского самогона.
Общее легкомысленное настроение передалось даже уважаемому председателю сельсовета. Вместо кепки Илья Яковлевич стал носить выгоревшую соломенную шляпу, а недавно — неслыханное дело! — даже подарил директору совхоза Тамаре Федоровне букетик иван-чая…
В этот предутренний час Илья Яковлевич, заядлый рыбак и охотник, заглушил мотор на видавшей виды «Казанке» и шагнул на топкий берег. Поддернул шлюпку подальше от воды, защелкнул ее на навесной замок, обмотав цепочкой вокруг ближайшей коряги. Не торопясь, зачехлил старенькую «тулку», подхватил рюкзак и, тяжело ступая, стал подниматься к поселку.
Попыхивая папироской, улыбался в усы и представлял, как порадует наваристой похлебкой живущую у него в доме студентку. Валя ему сразу понравилась — уж больно напоминала старшую внучку, живущую в далеком Хабаровске. К тому же квартирантка была уважительна, не по-городскому отзывчива и трудолюбива. «Надо же, прежде чем в избу зайти, даже у суседки попросилась, как положено!» — не к месту вспомнил председатель.
Вообще-то в этот старый, с резными наличниками на окнах, дом их распределили вдвоем с подружкой, но нетерпеливая и впечатлительная Тонька убежала на следующий же день.
— Всю ночь не могла уснуть. То как будто навалится на меня кто-то, то под печкой страшно дышат. А ты все храпишь себе! — с обидой выговаривала она Вале. Девушка в ответ улыбалась:
— Говорила я тебе — прежде чем ночевать в чужом доме, обязательно скажи: «Вот тебе, суседушко-батанушко, гостинцы от меня. Аминь», и угости домового куском хлеба да стопочкой. Тебе всё хаханьки, а у меня бабушка много чего знала, всякое рассказывала.
— Да брось ты, Валек, ерундой заниматься. Дом у председателя старый, пыли много, мышами воняет, вот и не спалось. Между прочим, подружка, заметила, как на тебя вон тот местный все время пялится? А он ничего…
Подходя к своему двору, Илья Яковлевич услышал протяжное, требовательное мычание Марты.
— Ужо сейчас, кормилица моя, и подою, и напою. Вот только утей в избу занесу.
Войдя в дом, скинул сапоги, повесил ружье, а рюкзак с добычей положил на старинный окованный сундук цвета слоновой кости. Через полчаса корова уже отправилась на ближайший луг, благодарно помахивая хвостом, а хозяин принялся процеживать и переливать ароматное парное молоко по стеклянным банкам.
В прошлом году померла жена председателя, с которой они прожили душа в душу без малого пятьдесят лет. С тех пор он все делал сам: косил траву, сажал картошку, стирал, стряпал. Звали старика к себе сыновья, живущие в разных концах необъятного Союза, да он отказался, не смог бросить родительский дом и хозяйство.
Поставив молоко в холодильник, Илья Яковлевич вышел в огород, неторопливо умылся. С хрустом выдернул из земли тяжелое тулово редьки размером с два кулака, помыл в бочке с водой и с удовольствием вдохнул едкий запах. Внезапно вспомнил о птице и с досадой хлопнул себя ладонью по колену:
— Мать честная, совсем про уток забыл! Вот старый дурак, вот дурак! — заторопился в избу.
Подхватил рюкзак и недовольно поморщился — аккуратного и педантичного хозяина неприятно кольнул вид нескольких рубиновых пятен крови, вытекшей из побитых дробью свиязей и крякв на матовую поверхность сундука. Вытерев крышку насухо чистой тряпицей, вынес рюкзак на улицу, сноровисто ощипал и выпотрошил уток.
Проходя в очередной раз через сени, вдруг с удивлением заметил, что темное маслянистое пятно, оставшееся на сундуке, потихоньку расползлось, заметно увеличившись в размерах. «Ну и ну, никогда такого не видел, ровно промокашка кровь впитывает. Из какого же дерева отец этот сундук делал?..»
Когда Валя вернулась домой, по избе уже гулял ни с чем не сравнимый аромат дошедшей в русской печи дичины и свежевыпеченного деревенского хлеба.
Ночью девушке не спалось. Никогда не страдавшая бессонницей, на этот раз она ворочалась с боку на бок, вздрагивая от шорохов и скрипа старого, иссохшего дома. Не мог уснуть и хозяин — Валя слышала, как он кряхтел на печи, вставал покурить, брякал банкой с квасом. Какой-то тяжелый, сладковатый запах будил древние человеческие страхи…
К вечеру следующего дня Игорь забежал к Вале, но застал дома лишь Илью Яковлевича.
— Нету ее, с девками на пристань убежала. Там седни плавмагазин пришел, женскому полу на радость. Ты вот чо, паря, дождись ее, обскажи: мол, деда срочно в район вызывают, буду только завтрева. Пусть затемно корову выдоит, она умеет, и прогонит в стадо, а пойло я сейчас наведу. Ты, паря, не обижай Валечку, она девка хорошая, добрая. Смотри, ежели узнаю чего — утоплю собственными руками, как кутенка!
Дожидаясь Валю, Игорь бродил по комнатам, перебирал безделушки на пузатой этажерке, дурачился с висящим на стене ружьем. Зайдя на кухню, выловил из банки и схрумкал ядреный соленый огурец, долго вертел в руках иконы, размышляя — ценные они или нет. Наклонившись за упавшими спичками, заметил под печкой граненый стакан со знакомой тяжелой жидкостью, накрытый ломтем черного хлеба.
«А, так вот где Валюха домового прикармливает! Щас мы над ней подшутим!» Парень аккуратно вытащил стакан, одним залпом опрокинул его содержимое в рот, поморщился. Стал прикидывать, куда деть хлеб — есть черствый кусок неохота, а в подпол бросать жалко. Наконец додумался — сунул его в ведро с коровьим пойлом.
От выпитого сразу захмелел, начал подумывать — не пойти ли одному в клуб на танцы. Внезапно на глаза попался огромный сундук: «Интересно, что дед там хранит? Может, открыть его потихоньку?» Отбросив все сомнения по поводу крутого характера председателя, Игорь опустился на корточки. Проведя пальцами по гладкой поверхности дерева и узким полоскам железа, неприятно поразился какому-то тягучему сладкому запаху, исходившему от крышки. Будь Игорь немного грамотнее, он бы назвал его смесью восточных благовоний, ладана и крови…
Откинув защелку, юноша приподнял крышку. Голова внезапно стала пустой и легкой, откуда-то издалека до него донеслось, как застонал старый дом, а где-то внизу пронзительно заверещала кошка. Медленно-медленно он заглянул внутрь.
Ему уже доводилось со стороны видеть содержимое сундука — чистые деревянные стенки, стопки белья, папки с документами и газетными вырезками. Сейчас все удивительным образом изменилось. Словно во сне Игорь увидел обитые белоснежным атласом стенки, банты из георгиевских лент, шашку в темных кожаных ножнах с серебряными бляшками и чье-то тело в форме казачьего офицера царской армии, смотрящее на него пустыми провалами глазниц…
Напевая песенку из репертуара Эдуарда Хиля, уже в сумерках Валя вприпрыжку заскочила в дом. На скорую руку, состряпав себе салатик из помидоров, лука, зелени и густых, как масло, сливок, села есть. Перебивая аромат укропа и лука, в нос шибал какой-то неприятный запах. Недовольно поморщившись, Валя не выдержала и отставила тарелку.
В очередной раз проходя через сени, девушка вдруг заметила неплотно прикрытую крышку сундука и клочок знакомой темно-зеленой ткани, свисавший с его края. Сердце ухнуло куда-то глубоко вниз и там замерло, руки сами вцепились в твердое дерево и подняли крышку… Истошный крик потряс старые стены дома — едва завидев спину лежащего навзничь человека в болоньевой курточке, Валя разом ощутила ужас, мгновенно застудивший в жилах кровь. Откуда только силы взялись — девушка схватила Игоря за плечи и с натугой перевалила холодеющее тело через край сундука.
Ее взору открылось искаженное гримасой лицо юноши, вцепившегося руками в свою шею, словно силившегося разорвать невидимые узы. Сквозь льющиеся ручьем слезы Валя вдруг ощутила какое-то движение и подняла глаза. Возвышаясь над краем сундука, к ней поворачивалась голова скелета с выбившимися из-под косматой папахи седыми локонами.
«Нет, так не бывает, я просто сплю!» — пыталась убедить себя девушка, рывками отступая от страшного мертвого воина, встающего из небытия. А он молча, на негнущихся ногах вышагнул из сундука и со змеиным шипением потянул из ножен шашку. Как всегда случается с людьми в экстремальных ситуациях, Валя отчетливо видела мельчайшие детали нежити: темные потеки на рукаве, два Георгиевских креста, красный с золотом темляк на эфесе — и бездонные глазницы, отверстия в космос, в иной мир, в ничто…
Валя понимала, что ей не уйти от неотвратимой смерти, ни бежать, ни кричать не было сил. Сердце билось как испуганная птичка, силясь наверстать навсегда упущенные удары. И вдруг — словно клубок рыжей шерсти метнулся наискосок через сени, внезапно вырос в размерах и кинулся на мертвеца. Страшный вопль раздался из безъязыкой глотки, две фигуры, не имеющие четких очертаний, слились в вихре смертельного танца.
Сбросив оцепенение, девушка почувствовала, наконец, свои ноги и попятилась к двери, не в силах отвести взгляд от схватки двух потусторонних сил. Выскочив на улицу, обессилено прижалась спиной к дощатой двери сарая. Ей показалось, что весь поселок вымер — настолько было тихо, лишь заливались по дворам собаки и испуганно мычала в стайке Марта.
А дом вдруг разом, как свечка, вспыхнул голубоватым пламенем и стал на глазах сгорать. Появились какие-то люди, принялись метаться по двору, пытаясь затушить неугасимое пламя. Все было тщетно, уже через несколько минут от просторной пятистенки остались дымящиеся развалины. Рядом с Валей остановился высокий худой старик, опиравшийся на суковатую палку. Молча понаблюдав за происходящим, он заговорил высоким надтреснутым голосом:
— Надо же, никогда не видел, чтоб так изба горела. Вот Илье горе, вот горе, избу-то ещё его отец рубил. Да и обстановку жалко, вещи там остались. Сундук, например, видела? Я ведь под началом его бати, Якова, в партизанском отряде был, вместе кулацко-эсеровский мятеж давили. Здеся, недалеко, мы у беляков пароход отбили. Когда стали трофеи глядеть, нашли в трюме гроб. Оказалось, белоказаки своего любимого атамана хоронить везли. Он где-то в Барабинской степи лютовал, там его и укокошили. Евонные люди из какого-то редкого дерева гроб изладили, тело набальзамировали, хотели в родной земле хоронить. Яков, когда гроб увидал, прямо задрожал весь — он ведь столяром прежде работал, не мог спокойно мимо редкой деревяшки пройти. Выбросил он, значит, мертвяка в воду, а из гроба сундук сделал. Жалко его, вещь ценнейшая…
На следующее утро Валя уезжала. Стоя в ожидании «Метеора» на дебаркадере, она вдруг, словно вспомнив о чем-то чрезвычайно важном, решительно поставила на землю свой чемоданчик и побежала в поселок.
На пепелище было тихо, кое-где еще курился еле заметный дымок. Остановившись у черной границы, девушка явственно услышала тихое жалобное мяуканье, доносившееся из-под развалин печки. Валя бросилась на звук, не обращая внимания на сажу, копоть и торчащие гвозди, стала откидывать головешки. Под последней доской сидел маленький рыжий котенок, грязный, исцарапанный, с разорванным ухом. Сдерживая дрожь во всем теле, Валя в пояс поклонилась плачущему зверьку и сказала:
— Хозяюшка-господин! Пойдем в новый дом, на богатый двор, на житье, на бытье, на богатство! — потом подхватила котенка на руки, изо всех сил прижала к груди и побежала на пристань, куда уже подваливал трудяга-«Метеор».
А над притихшей землей вставал огромный лик выцветшего осеннего солнца, всепонимающего и всевидящего: реку, тайгу, посёлок, старый сарай на берегу, в котором под слоем полувековой пыли стояла шкатулка из странного дерева цвета слоновой кости…
2000
