Были. Яков Рознин

…Большая комната свежерубленного дома, стены еще сочатся смолой, внутри пусто, лишь висят портрет Сталина и несколько транспарантов: «В странах капитализма миллионы трудящихся обречены на голод и нищету», «В СССР власть освободила труд рабочих и крестьян», «Да здравствует ленинская национальная политика!». Сильно накурено, бычки топорщатся в единственном цветочном горшке с чахлой геранью и в паре блюдец.

Длинный стол, тщательно выскобленный, на нем груда разнообразных бумаг, папок, карандашей. На длинной лавке помещаются несколько мужчин, по виду – руководители невысокого ранга, в потертых пиджаках и косоворотках. Они молча слушают Рознина. Он – средних лет, с правильными чертами лица, выделяются высокий «сократовский» лоб с залысинами, пышная грива волос «а-ля Карл Маркс», плотно сжатые губы и тяжелая нижняя челюсть, говорящие об упрямстве их обладателя. Одет в добротную и чистую гимнастерку, перепоясанную ремнем.

Рознин нервно ходит по комнате, хрипловатым голосом, привычным к митингам на свежем воздухе, громко рассуждает, при этом то и дело рубя воздух правой рукой.

— Безобразие! Мы с вами строим новый социалистический город, который должен стать примером и образцом, а у нас не хватает всего: гвоздей, стекол, мануфактуры, ложек, мисок, одеял! Почему до сих пор не расчистили площадку под третий дом? Я тебя спрашиваю, прораб Пайвин! Изволь держать ответ!

Поднимается худощавый мужичок с редкими щетинистыми усами, приглаживает волосы. Говорит негромко, но уверенно:

— Ты, Яков Матвеич, не шуми. О страшной недостатке рабочей силы ты знаешь — мне нужно хотя бы четыреста человек, а в наличии имеется половина, не хватает сотни плотников, да полсотни столяров, да хотя бы десятка печников, а где взять каменщиков, стекольщиков, маляров? Будем ждать, когда самаровские бабы их нарожают?

Рознин остановился и поморщился, помассировав область сердца. Задумался, а потом обратился к пожилому массивному усачу, единственному, сидевшему в кожанке:

— Товарищ Петров, обычным путем мы не сможем сформировать рабсилу для строительства окружного центра. Надо, пожалуй, на оргбюро поставить вопрос организации особого поселка из спецпереселенцев. Скажем, в составе пятисот-шестисот семей. Разместить их можно в бараках за дальним логом.

Петров не счел нужным вставать на ноги перед предокрисполкома. Он подумал, пошевелил усами и хмыкнул:

— А чо – запросто! Запрошу область, глядишь, через месячишко пришлют нам еще пару партий спецконтингента. Предыдущие чего-то мрут, как мухи. Одно слово – вражье семя!

В разговор встрял еще один вертлявый и смешливый мужичок с глазами навыкате:

— Не говори кума – у самой муж пьяница! Пора уже из колонистов поселок организовывать! Я и название придумал – Перековка!

Рознин удивился:

— Почему – Перековка?

Вертлявый захихикал:

— Как почему? Мы ж их перековывать будем! Трудом, крепким рабочим словом, а где и наганом! Правда, товарищ Рознин?

Тот улыбнулся краешком губ и громко скомандовал:

— Так, товарищи, на этом совещание будем считать законченным. Всем – за работу!

И обратился к «кожаному»:

— Товарищ Петров, ты к себе? Пойдем вместе!

Они вышли на улицу, которая представляла собой сплошную вырубку. Кое-где были видны рабочие, рвавшие корни пней, то и дело с грохотом падали столетние ели, тут и там поднимались дымки костров, раздавались голоса и команды «Раз, два – взяли!»

Рознин и Петров углубились в чащу тайги, поднимаясь по склону увала. Рознин продолжал увлеченно рассуждать:

— Необходимо объявить беспощадную войну прогульщикам, рвачам и летунам! Сознательные рабочие прекрасно осознают важность момента, представьте себе, они сами – САМИ! – решили поднять трудовую дисциплину и производительность труда, улучшить качество работы. Они отказались от выходных дней, сократили время на обед – и все ради того, чтобы быстрее выполнить задачу, поставленную перед нами партией!

Внезапно он остановился и вновь схватился за сердце. Петров забеспокоился:

— Яков Матвеевич, вам плохо? Может, фершала кликнуть?

Рознин успокаивающе коснулся его руки и с трудом произнес:

— Нет-нет, благодарю, сейчас отпустит, не в первый раз. Просто надо отдышаться…

Он несколько раз глубоко вздохнул.

— Ну, вот и отпустило.

Они стояли на вершине горы, не замечая, что в десятке метров от них сидит на поваленном кедре могучий, но исхудавший мужик, рядом со свежим холмиком воткнута лопата и лежит плотницкий топор.

Меж тем Рознин громко сказал напарнику:

— Следует твердо помнить, товарищ Петров, что спецпереселенцы есть социально-опасный элемент, который находится на известном режиме людей, лишенных гражданских и политических прав. Расценивать их как местное население не следует. Человеколюбие и мягкость мы с вами будем проявлять когда-нибудь потом, когда ослабнет напор классовой борьбы. Надеюсь, это понятно?

— Все ясно, Яков Матвеич!

Петров пожал Рознину руку и ушел вниз по тропе, а председатель окрисполкома остался обозревать окрестности. Услышав его последние слова, дюжий мужик сузил глаза, его ноздри раздулись от гнева. Он по-звериному ловко вскочил на ноги, подхватил поудобнее топор и мягкими шагами двинулся к Рознину. Между ними оставалось всего пара метров, когда руководитель округа что-то почувствовал и оглянулся.

— А-а-а, Рашев, это ты… Слышал про твоего отца – прими мои соболезнования. Хороший был плотник и человек разумный. Похоронил?

— Похоронил… — глухо ответил тот, глядя в землю.

Рознин пристально посмотрел на него, покачал головой.

— Ты, братец, зла на власть не держи. Сам знаешь, что раскулачили вас поделом – вся страна жилы рвет, к светлому будущему тянется, а вы, подкулачники, готовы робить только на свое брюхо. Ефима, конечно, жаль, но ты пойми, что не зря он помер!

Рознин порывисто обернулся и показал вниз, где раскинулось таежное море. Он горячился, говорил быстро и яростно:

— Смотри! Год назад здесь медведи самаровских коров драли и волки выли, а сейчас – город строим! Дом туземца подняли, Дом Советов  заложили. Шутка ли — три этажа, семьдесят комнат, десять тыщ квадратных метров! Ты когда-нибудь видел такие избы, а? Через пару лет ты не узнаешь это место, дома – повсюду! Улицы! Скверы! Через полвека тут фонтаны бить будут, трамваи ходить, дирижабли летать! Эх, Рашев, какая же тогда замечательная жизнь будет! Не жизнь, а сказка!

Он стоял, подавшись вперед, словно всматриваясь в видимое только ему будущее, его грудь взволнованно вздымалась, ветерок шевелил львиную гриву. Рашев стоял рядом и чуть сбоку, пристально глядя на Рознина. Оглянулся — вокруг не было ни души. Он медленно поднял топор, приноровился – и нанес резкий удар, способный разрубить шею быка. Лезвие топора глубоко вошло в ствол ели. Рашев одним движение вырвал его из дерева и принялся методично рубить ствол…

Камера снимает крупно увеличивающийся разруб, капли стекающей смолы, потом отодвигается и постепенно поднимается вверх, показывая панораму сказочного Ханты-Мансийска XXI века. Голос за кадром:

— За три года работы на Севере Рознин ни разу так и не взял отпуск и трудился с колоссальным напряжением сил. После очередного сердечного приступа в сентябре 1933 года состоялся консилиум врачей. В «Акте экстренной врачебной экспертизы по осмотру тов. Рознина» появились такие строки: «Страдает кардиопатией в тяжелой форме и нуждается в срочном направлении на специальное лечение». В мае 1934 года президиум окрисполкома рассмотрел вопрос «Об отпуске по болезни тов. Рознина». Через несколько дней Яков Матвеевич скончался от сердечной недостаточности. Могила его не сохранилась…

Рознин Яков Матвеевич

Родился 28.04.1896 в Шадринском уезде Пермской губернии. Образование низшее, окончил курс в училище. Член РКП(б) с 1919 года. Служил в армии, работал в советских учреждениях, в том числе председателем райисполкома, заведующим земельным управлением. В феврале 1931 года назначен председателем Оргбюро по организации Остяко-Вогульского национального округа; с 3.03.1932 – председатель Остяко-Вогульского окрисполкома. Умер 13.05.1934.