Воспоминания бывшего комсомольца

На фото: Реполовский совхоз, 1938 год

Прежде чем рассказать о рождении и деятельности первой комсомольской ячейки в селе Реполово, нужно сказать, как и когда докатилась весть о революции 1917 года в наше село (действия контрреволюции, которая пыталась огнем и мечом ликвидировать, уничтожить революционные элементы, это были последние, предсмертные потуги колчаковщины), как различные слои населения относились к этим событиям и какова была общая обстановка в которой комсомольцы тогда начинали работать.

Зимой 1917 года стало известно, что рабочие и солдаты Петрограда низвергли царизм и образовалось Временное революционное правительство.

По-разному было воспринято это сообщение. Многие не верили, считали, что это вымысел. Как можно жить без царя? Ведь совсем недавно, кажется, в 1914 году торжественно отмечалось 300-летие дома Романовых. «Царь это бог на земле», — говорили старики и старухи.

Сначала местные купцы и кулаки тоже возмущались, но когда они узнали, что Временное правительство находится в руках буржуазии, то успокоились. Бывшие солдаты, вернувшись с фронтов империалиста ческой войны искалеченными и израненными, говорили: «Так и надо, давно пора свалить царя». Многие мужики не высказывали своего мнения — еще не успели разобраться. Попы продолжали по-старому призывать молиться за «царя и отечество».

Так было до конца зимы и все лето 1917 года. Уже зимой, с установлением пути, докатилась в деревни и села Самаровской волости весть о Великой Октябрьской социалистической революции. Ее привезла почта и демобилизованные солдаты. Мы узнали о том, что сверг­нуто Временное буржуазное правительство.

Купцы, кулаки и попы проклинали большевиков, всячески поносили и ругали и объявляли большевиков антихристами, внушали трудовому крестьянству, что насту­пает светопредставление. Они ратовали за свергнутое пра­вительство Керенского, а затем стали горой на сторону Омского правителя Колчака и всякого контрреволюционного сброда.

Солдаты, вернувшиеся с фронта, особенно из бедноты, маломощных середняков, да и из средних слоев крестьян не жалели Временное правительство, которое этих солдат с таким же упорством и ожесточением, как и царизм, гнало на фронт, на убой. Солдаты в своем большинстве были за большевиков, за Ленина, выведших Россию из империалистической войны, распустивших солдат по домам, объявивших, что фабрики и заводы передают рабочим, которые на них трудятся, а землю передают крестья­нам, которые ее обрабатывают.

Совершенно простая и ясная политика большевиков, вождя большевиков В. И. Ленина доходила до самого сердца каждого труженика. Батраки и бедняки начали сочувствовать большевикам.

Но не успели еще искры ленинских идей овладеть массами крестьян и разгореться пламя революции на Крайнем Севере, как контрреволюция с помощью международ­ного капитала по всей Сибири захватила власть в свои руки. Колчаковщина начала душить, ликвидировать не успевшее организоваться и сколько-нибудь окрепнуть революционное движение среди крестьян. Колчак огнем и мечом искоренял идеи большевизма, аресто­вывал, без суда и следствия вешал, топил в Иртыше и рас­стреливал всех большевиков и сочувствующих Советской власти. Карательные отряды Туркова, Волкова и других офицеров — выходцев из буржуазии, зверствовали по все­му Северу. Это был страшный террор. Это была месть буржуазии. Месть за посягательство на ее право эксплуа­тировать народ. Месть за то, что трудовой народ попытался поднять голову, посмел мыслить о свержении рабства, о своей свободе.

Не было, пожалуй, ни одного села, деревни или юрт, где бы колчаковские каратели не арестовывали, не отправляли в тюрьму или не расстреливали, не замучили крестья­нина, обвинив его в большевизме.

В нашем небольшом селе Реполово колчаковцы аресто­вали и отправили в Тобольскую тюрьму Лаврентия Ефи­мовича Худякова. Его обвинили в связи с большевиками. В Тобольске держали его в камере смертников. Затем от­правили в барже смерти на Томск, и старику буквально чудом удалость спастись.

Был такой случай: пароход с отступающими на Томск из Тобольска белыми не остановился на пристани в с. Реполово, видимо, опасались партизан и большевиков. В Реполовских юртах пароход сделал остановку. Тогда некоторые крестьяне — мужчины и женщины и особенно молодежь, побежали прямо дорогой через лес к месту остановки парохода и на лодках перебрались в Реполовские юрты. Многие рассчитывали встретить родных знакомых, солдат, мобилизованных Колчаком, которые кстати сказать, на каждой пристани и при малейшей воз­можности дезертировали и скрывались в тайге. Пришел на пристань и Сургутсков Владимир Петрович. Он рассчитывал встретить какого-то родственника или знакомого и, действительно, встретил. При разговоре со своим приятелем он посоветовал ему бежать, сказав, что дело колчаковцев проиграно. Этот разговор подслушал какой-то подлец и сообщил офицеру-контрразведчику. Мужик немедленно был арестован и приведен на пароход. Затем на лодке, под покровом ночи, белогвардейцы перевезли его на другой берег Иртыша и там в лесу учинили зверскую расправу. Труп его, исколотый штыками, был обнаружен только через неделю.

Подобные факты имели место и в селах Батово, Тюли, Базьяны, Самарово, Елизарово и многих других дерев­нях и юртах.

Но ни зверские расправы с населением, ни агитация купцов, кулаков, попов, меньшевиков и эсеров за Омское правительство, ни помощь международной интервенции и, в первую очередь, японцев и чехов не помогали колчаков­щине.

Идеи ленинизма, лозунги большевиков были настолько понятны, правдивы, близки трудовому народу, что они, эти идеи, быстро овладевали крестьянами и превращались в непобедимую материальную силу. Слово большевиков, ленинскую правду невозможно было арестовать, заковать в кандалы и посадить в тюрьму, за решетку, в камеру или баржу смертников. Ее нельзя было утопить в бурных во­дах Иртыша, повесить, расстрелять, сжечь в огне. Люди гибли, а ленинизм жил, распространялся в массах. На сто убитого, замученного пытками одного большевика или

сочувствующего коммунизму, становились все новые и новые люди, десятки людей, сотни, тысячи…

В конце лета 1919 года Колчак попытался провести еще одну большую, можно сказать, всеобщую мобилизацию населения в свою армию. Призывалось все мужское насе­ление Крайнего Севера от 17 до 50 или 60 лет. Во все де­ревни, села и юрты прибыли специальные карательные от­ряды, чтобы отправить призывников на сборный пункт. Под охраной белогвардейцев нас везли на специальных пароходах до г. Тобольска.

Вместе с пожилыми мужиками везли и нас, семнадцати­летних безусых юнцов, не знавших ужасов войны, не ню­хавших, пороха битвы между людьми. Как только мы при­были в Тобольск, сошли с парохода на берег и размести­лись на постоялых дворах, немедленно стали распростра­няться слухи, что Красная Армия совсем недалеко от города, что не надо являться на призывной пункт, где собира­ются из нас немедленно сформировать воинские части и бросить в бой против Красной Армии, против наших братьев-рабочих и крестьян, а вместо этого необходимо бежать в лес, в тайгу и пробираться на родину — в свои де­ревни и села. Как потом выяснилось, это действовала Тобольская подпольная большевистская организация. Аген­ты контрразведки шныряли среди нас, старались подслу­шать разговоры, расспрашивать, делали обыски, искали большевиков и сочувствующих им, но безуспешно. У нас народ таежный — неразговорчивый. Молчали или пере­брасывались изредка короткими фразами и то только с теми, кого хорошо знали. И было что-то грозное в этом молчании.

Только сынки купцов, попов и кулаков поспешили на призывной пункт и явились к нам в новенькой военной форме английского образца с офицерскими погонами. Они предлагали нам скорее явиться к воинскому началь­ству, призывали вставать в ряды защитников православ­ной веры, Колчака и Отечества. Их слушали и молчали. А глубокой темной осенней ночью, как будто бы по чьей-то команде тихо поднимались, будили соседа, забирали свои котомки и снова молча, тихо один за другим выбирались во двор и по каким-то грязным темным переулкам, за ка­ким-то вожаком, добрались до горной лесной части г. Тобольска. Потом тайгой, не по дорогам (дорогой было опасно, она охранялась белыми), небольшими группами и в одиночку брели на север, вниз по Иртышу к с. Медведчиково.

И когда в Тобольске настал день, а карательные отряды белых с раннего утра оцепили все постоялые дворы с тем, чтобы под охраной отправить нас в казармы, они нашли только одиночек — сынков богатеев, кулаков, чиновников, которые спокойно спали и ничего не знали, куда девалась остальная масса.

Погоню за нами, видимо, устраивать боялись: было поздно. Трудно было собирать людей, рассыпавшихся группами и в одиночку по необъятной лесной тайге, ко­торая тянется по правой горной стороне Иртыша на север вплоть до тундры. К тому же белое командование вынуж­дено было поднять и бросить весь гарнизон на защиту Тобольска, на который очень интенсивно наступали части Красной Армии.

Таким образом, расчеты колчаковцев на то, чтобы ис­пользовать жителей северных сел и деревень в обороне города и в организации контрнаступления на Красную Армию, провалились.

Это, естественно, ослабило силы белых соединений, ко­торые защищали город, ускорило его падение, а затем и паническое бегство офицерства и местной тобольской буржуазии вниз по Иртышу с расчетом выбраться через Самарово на р. Обь, а потом подняться через Сургут, Нарым до г. Томска и соединиться с белыми войсками.

Растерявшаяся тобольская буржуазия вместе с раз­громленными белыми бандами офицеров и небольшим ко­личеством солдат в панике бежала по этому пути, захва­тив оставшиеся пароходы, баржи и просто рыбачья лод­ки. Многие из бежавшей буржуазии не достигли цели, так как наступали осенние холода и Иртыш замерз. Они вынуждены были остаться до зимнего пути в деревнях и се­лах у местной буржуазии, попов и кулаков. Офицерство поснимало погоны, перерядилось под мужика и пробира­лось в Томск к Колчаку. Остатки солдат по дороге разбе­жались.

Мы же, выбравшись из Тобольска в тайгу, шли по ней на север. Брели звериными тропами. Перебирались через многочисленные речки и протоки на плотах. Доставали рыбачьи лодки и по ночам плыли по течению Иртыша, по­ка не достигли своих сел.

— Как только мы прибыли домой, наступили морозы и Ир­тыш сковало льдом. На несколько дней остановилось вся­кое передвижение.

В нашем селе тогда вынужден был остановиться не­большой транспорт, на котором бежало несколько белых офицеров и тобольских купцов. Офицеры скрылись, а буржуа с семьями разместились у местных кулаков, решив здесь отсидеться…

Красная Армия еще не пришла к нам, советская власть не установлена. Действовало старое волостное управление, во главе которого стоял местный кулак. Теле­графа не было, телефон был за несколько десятков верст за Иртышом в горе, где проходила линия. Во время распутицы никакой связи не было ни с Тобольском, ни с Самарово — соседним волостным, где был телеграф. У местной власти была полная растерянность.

Закончился период осенней распутицы, в Реполово прибыла часть партизанского отряда Зырянова. Вскоре за ним прибыла вторая группа партизан под командой т. Башмакова. Они в Реполово не задержались, в их задачу входило ликвидиро­вать остатки бежавших на Север белогвардейских частей и карательных отрядов.

Вскоре вслед за партизанами приехали два товарища из Тобольского укома комсомола.  Они рассказали о том, что колчаковщина ликвидирована и установлена Советская власть, что в городах и селах из молодежи соз­даются организации, которые должны защищать Советскую власть, и быть впереди.

На этом собрании выступил первый большевик, которого я видел собственными глазами впервые в жизни. Этим коммунистом был Константин Кропотин, Тобольский моторист с катера, который зимовал

в с. Реполово. Он был членом Коммунистам партии с 1917 года.

Только теперь нам стало понятно, почему у Кости Кропотина (так мы его звали тогда) произошла «авария» ка­тера и белые должны были бросить его в нашем селе, а Ко­стя кое-как спасся от расстрела. Только теперь нам стало ясно, почему он завел дружбу с беднотой и молодежью из бедняцко-середняцкой среды. Он много нам рассказывал о том, почему надо было свергнуть царизм и капита­лизм и установить Советскую власть, кто такие большеви­ки и их вождь В.И. Ленин.

На нашем собрании была почти вся крестьянская моло­дежь комсомольского возраста. Пришли и сынки местной буржуазии и кулаков. Многое было нам непонятно. Сиде­ли до глубокой ночи и решили создать реполовскую ячейку РКСМ. Тут же открыли запись желающих вступить в комсомол. Много, очень много записалось тогда в члены РКСМ, кажется, человек 45-50. А на другой вечер Кон­стантин Кропотин собрал нас, комсомольцев, на первое собрание.

На этом собрании мы избрали председателя ячейки РКСМ и товарища председателя (бюро или комитет тогда не избирались). Товарищем председателя комсомольцы избрали меня.

Между тем, местные купцы, священнослужители и ку­лаки, распускали злостные слухи о том, что Советская власть пала или вот-вот упадет, что на борьбу против Со­ветов поднялся весь мир, что не сегодня-завтра в село придут сильные карательные отряды, поймают и повесят большевиков, комсомольцев и всех сочувствующих Совет­ской власти с их семьями, а дома и имущество их сожгут.

Что мы могли противопоставить этим злостным прово­кационным слухам? Газету мы получали в ячейке комсо­мола раз-два в месяц. Радио тогда не было. Мы стара­лись читать эти газеты для всех комсомольцев и молоде­жи, но нам говорили, что это старо. А слухи все ползли и ползли. И многие мужики верили купцам, кулакам, осо­бенно попу, ибо народ у нас был религиозный и темный. Атмосфера накалялась все больше. Родители стали требо­вать, чтобы их дети вышли из комсомола. Кулаки и подку­лачники стали угрожать комсомольцам расправой. Были случаи, когда темной ночью встречают тебя два-три подлеца, закутанные в зимние одежды, как ряженые на свят­ках, покажут тебе нож и прокричат: «Или ты завтра убе­решься из комсомола, или перережем тебе горло и спустим в прорубь Иртыша, а там поминай как звали». Отдельных комсомольцев по ночам начали избивать те же неизвест­ные лица. Мы перестали ходить в одиночку. Стали чем попало вооружаться. Многие упали духом. Константин Кропотин всячески нас поддерживал, поднимал в нас бод­рость, старался организовать. Это он предложил нам не холить ночью в одиночку, вооружиться, кто чем может, каждый вечер просиживал с нами в ячейке РКСМ и про­вожал последнего из нас.

Собирались все вместе мы почти каждый день, но если на первое собрание пришло много комсомольцев, то на по­следующих их было все меньше и меньше. Вместо этого мы стали получать заявления о выходе из комсомола. Это было страшно тяжелое время для Реполовской ячейки РКСМ. Товарищ Кропотин и мы, несколько комсомольцев, пытались убедить ребят, что они поступают неправильно. Но это не помогло. Кулаки и попы сумели запугать и самого председателя.

На очередное собрание комсомола нас пришло не более 10 человек. Это были ребята, которые твердо решили под влиянием Константина Кропотина остаться в комсомоле, сохранить организацию, теснее сплотиться, не поддавать­ся провокации и бороться, а если нужно будет, уйти в лес и пробираться в Тобольск. Мы поклялись тогда во что бы то ни стало быть комсомольцами, помогать всеми силами большевикам, Советской власти, В.И. Ленину.

Товарищ Кропотин — этот неутомимый и бесстрашный большевик (к сожалению, не знаю, где он теперь, так как я потерял с ним связь в 1937 году) от имени Коммунисти­ческой партии, от имени В.И. Ленина принимал от нас, комсомольцев, эту священную клятву. Он говорил нам: «Ребята, будьте стойкими, не поддавайтесь на провокацию. Борьба будет длительная, кровавая, но победа неизбежно будет за нами, за большевиками, за В.И. Лениным, за трудовым народом. Но если кто-то боится, трусит, пусть уходит сегодня из комсомола. Все равно мы победим, по­бедим обязательно».

Мы обсудили основательно создавшееся положение. Никто из нас не пожелал уходить из комсомола. Все выс­казали мысль, что лучше пережить все бури, невзгоды, не­счастья и радости, но в комсомоле. Лучше умереть комсо­мольцем — помощником большевиков. Тогда мы порешили сохранить ячейку РКСМ и избрать новое руководстве ячейки. По предложению товарища Кропотина, ребята из­брали тогда председателем ячейки меня. Помню, как сей­час, — поздняя темная зимняя ночь. На дворе бушевала вьюга. Мы сидели в большой полупустой комнате второго этажа купеческого дома Пластининых, слабо освещенной керосиновой лампой, проводили свое, можно теперь ска­зать, историческое комсомольское собрание. Буря завывала на разные голоса, то угрожающе, то жалобно, то сви­стела, как в старинных сказаниях соловей-разбойник, то ревела, как страшный зверь. Но силы природы нас не пугали. Мы, сибиряки, таежники, люди привыкшие к свое­му суровому краю. Мы любили его. Страшнее для нас бы­ло вражеское окружение в селе. Нам казалось, что мы сидим в маленькой крепости. Здесь мы как-то защищены. А на дворе, за воротами, на улице нас подстерегает без­жалостный враг, который из-за угла в темноте может на­нести смертельный удар в спину. Боялись. Героями мы не были. Порох еще не нюхали. Драться не умели, но надо было идти на все.

Когда кончилось наше собрание, т. Кропотин предложил нам спеть  «Интернационал» — этот пролетарский гимн, и как бы закрепить нашу клятву на всю жизнь. Мы условились каждый вечер, если у ребят свободное время, собираться. Он обещал нам ежедневно заходить и беседовать с нами на политические и другие темы. К тому же из Тобольского укома РКСМ мы получили большую почту. В ней было много газет (кажется, за две недели), несколько плакатов, брошюрок. Все это надо было прочитать и осмыслить. Мы были рады, что о нас знали в уездном городе, что нас там не забыли, что Совет­ская власть там жива.

Чтобы не порвать связь с бывшими комсомольцами, мы решили продолжать дружить с ребятами, ходить на молодежные вечерники, но там держаться ближе один к другому, следить за обстановкой и в случае какой-ли­бо провокации действовать организованно, дружно, ес­ли надо будет, то и драться.

Уходили мы с этого комсомольского собрания как-то по-новому воодушевленные, поверившие более в свои силы, чем раньше, когда нас было в четыре раза больше. Это было потому, что мы, кажется, впервые в жизни поверили в силу и мощь организации и организован­ности. Т. Кропотин нам рассказывал в тот вечер о В.И. Ленине, о его речи на II съезде партии. Он нам тогда говорил примерно следующее: «Не бойтесь, ребята, что большинство ушло из комсомола. Дело ведь не в коли­честве, а в качестве людей. Из партии тоже уходили, но она живет и будет жить. В.И. Ленин учит, что показных членов партии нам не надо и даром. Ну, а зачем нам по­казные члены комсомола? Если они боятся и трусят, если ими завладели религиозные и другие предрассудки и буржуазные пережитки, если они под влиянием родных, которые не хотят, чтобы они были с нами в комсомоле, пусть пока уходят. Настанет время, и все честные труже­ники вернутся к нам и снова будут с нами обязательно… Ленин учил, что сила партии не в количестве ее членов, а в организованности партии, сила организованного десят­ка больше, чем сила неорганизованной сотни, а сила организованной сотни людей больше, чем сила неоргани­зованной тысячи».

Прошло с тех пор 38 лет, но эти пламенные ленинские слова я не забыл и не забуду никогда.

Выходили с этого собрания мы все вместе. Впереди шел т. Кропотин, как командир маленького отряда. Про­водили всех до дому, я был последним. Около моего до­ма т. Кропотин крепко пожал мне руку, по-отечески об­нял и, проваливаясь по колено в сугробах снега, скрыл­ся в бушевавшей еще во дворе вьюге.

До утра я лежал, переворачиваясь с бока на бок, с от­крытыми глазами и думал. Думал много, мучительно о том, почему большинство комсомольцев, а среди них было много хороших ребят, моих друзей, ушли от нас. Как их вернуть обратно? Как защитить нашу маленькую и

слабую комсомольскую организацию? Чем мы должны помогать партии большевиков и Советской власти?

Как только наступили сумерки следующего дня, все ­мы собрались снова в нашей ячейке РКСМ, в той же про­сторной купеческой комнате, где еще не так давно жили в безделье и роскоши купцы Пластинины. Здесь был наш штаб — штаб первой Реполовской комсомольской ячейки.

Кстати, надо сказать, как попали мы в этот купече­ский дом. Это, кажется, было одно из революционных мероприятий, проведенных комсомолом. Ни национали­зации, ни экспроприации местной буржуазии у нас в се­ле тогда еще не проводилось. Когда была организована ячейка РКСМ, мы с товарищем Кропотиным пошли в Волисполком и попросили, чтобы нам дали помещение, где можно было бы вести работу с молодежью. Нам пер­воначально отказали, сказав, что в селе нет свободных домов. Тогда тов. Кропотин заявил, что у купца Пласти­лина три дома и можно было бы их потеснить. Нам ответи­ли, что если мы имеем такое право, то можем занимать любой дом в селе и отвечать за свои действия. Констан­тин Кропотин сказал, что мы так и сделаем, займем и са­ми сообщим об этом в уезд. Сразу же из Волисполкома мы пошли к Пластинину и предложили отдать ячей­ке комсомола один дом. Купец не ожидал такой наглости, растерялся, перетрусил и без разговоров согласился освободить к следующему дню второй этаж одного из сво­их домов. Когда назавтра мы явились, нам вручили ключи от помещения, оно было совершенно пустое: ни стула, ни стола. Снова пришлось идти к толстосуму и требовать мебель. Тогда нам дали несколько старых сто­лов и стульев. Затем мы еще раз были у него и потребо­вали, чтобы дал нам красного материала на знамя. Так было «национализировано» самой ячейкой РКСМ поме­щение, мебель и даже красный материал. На своем крас­ном знамени мы написали «Реполовская ячейка РКСМ» — на одной стороне и «Пролетарии всех стран, соединяй­тесь!» — на другой.

Каждый вечер, как правило, мы все собирались в этом помещении и читали вслух газету, книжки. Читали, об­суждали, спорили, иногда ругались. Тов. Кропотин был у нас частым и любимым гостем, главным судьей наших споров. Он все мог как-то просто и убедительно разъяс­нить нам, и времени было много (ночи зимой долгие), но его нам не хватало.

С каждым таким вечером мы росли, узнавали все больше и больше, но возникали все новые и новые во­просы, и казалось, что чем больше узнаешь, тем еще боль­ше надо знать, усвоить, осмыслить.

Теперь уже много времени прошло с тех пор, но вспо­минается, что каждый такой вечер у нас был и школой политграмоты, и комсомольским собранием, на котором горячо обсуждались и решались наши практические во­просы. С точки зрения политического роста мы узнали, что чем больше мы читаем газеты и книги, тем больше мы узнаем, политически зреем. Но с точки зрения политической, революционной деятельности, направленной на оказание помощи большевикам, Советской власти, мы часто были в большом затруднении. Все, что мы узнавали из газет и книжек, старались, как умели, переска­зать дома родным и передать нашим друзьям — неком­сомольцам, ушедшим из комсомола. Дома старшие нас слушали, но своего мнения не высказывали, а иногда коротко замечали, что «все может быть» или «дай-то бог, чтобы так было при Советской власти», или отвеча­ли старой русской поговоркой «твоими устами да мед бы пить». Я жил тогда в семье отчима — крестьянина-бедняка Сургутскова Трофима Николаевича. Ни он, ни мать моя не возражали против того, что я вступил и остался в комсомоле. Но они боялись за меня, да и за себя тоже. Частенько у меня с отчимом был такой, примерно, раз­говор:

— Тятя (так я звал отчима), а ведь Колчака Красная Армия разбила в пух и прах, и самого адмирала расстреля­ли. Так написано в газетах, которые мы читали в ячейке РКСМ.

— Ну, что-ж, — отвечает он, — может быть и так. Но на место Колчака, говорят, есть посильнее его, а сила у них агромадная.

— Но ведь это неправда, — говорил я, — это все выдумы­вают и врут вам буржуи. Против Красной Армии никому не устоять.

— Дай бы бог, — отвечает он. — Да ведь есть еще англи­чане, американцы, французы, японцы. Они, говорят, все против Советской власти. Все на нас.  Японцев я, слава богу, знаю, я с ними воевал в русско-японскую войну, был ранен. Знаешь, какие у них тогда были пушки, как они нас в Манчжурии бомбили? А какие у них корабли — на нос корабля смотришь, корму его не видишь!

— Всех Красная Армия побьет, всех выгонит из Рос­сии! — горячился я. -Она же нас защищает, нашу рабоче-крестьянскую власть. И такая армия, такая всенародная власть все равно победит обязательно и японцев, и англи­чан, и французов, и американцев.

— Вот бы бог помог. Знаешь, мы в Манчжурии японцев тоже иногда били основательно. Народ у них мелкий, мож­но было по два на один штык. А техника у них была силь­на. У нас ее не было. Потому они нас со штыком близко не подпускали. И порядка у нас в армии не было.

— Но ведь бога-то нет! Мы сами должны помочь Со­ветской власти и Красной Армии.

— Это ты откуда взял, что бога нет? Ты мне бога не тронь. Кто тебе так сказал о боге-то? Тоже, наверное, и своих газетах прочитал и в книжках?

— И прочитал, а что?

— Брехня, слушай их, антихристов.

— Но вы же слушаете разную брехню про большевиков и про Советскую власть.

— Ну и что же, пусть брешут .

— И верите им?

— Не верим.

Так, примерно, мы частенько спорили с Трофимом Ни­колаевичем.

Ребята, ушедшие из комсомола, не сторонились нас. Ча­стенько мы с ними беседовали по одиночке. Слушали они нас. Иногда спорили подолгу. Во многом соглашались с нами. Иногда заходили в ячейку РКСМ. Читали газеты и книжки. Но в комсомол не возвращались. Одни побаи­вались отцов и матерей, другие верили злостным слухам, ожидали белых, старую власть. На молодежные вечерин­ки мы ходили все вместе. Большинство молодежи отно­силось к нам по-прежнему хорошо. Некоторые сынки куп­цов и кулаков вели себя вызывающе, пытались провоцировать нас на драку, дразнить. Были случаи, когда кое-кто из нас получал оскорбление, подзатыльник. Тогда сразу весь наш десяток дружно прижимал к стенке подлеца. А он, не находя поддержки других ребят, старался убраться подобру-поздорову. Надо сказать, что молодежь таких провокаторов не поддерживала. Наоборот, она сочувство­вала нам, часто вставала на нашу сторону. И потому ни один подлец не смел нас тронуть, когда мы были все вместе и к тому же на народе. Но не дай бог, когда мы слу­чайно одиночками вечерком или ночью встречались с сын­ками купцов и кулаков. И если нас не спасали ноги, то болели у нас бока. Сынки богатеев пытались было тоже создать свою организацию, которую можно было бы про­тивопоставить нам, но у них ничего не выходило, ребята к ним не шли. Так было всю зиму.

Наступила весна 1920 года. Снова началась распутица. Снова прервалась связь с уездным городом Тобольском. И поползли по селу из дома в дом старые и новые выдум­ки о гибели Советской власти, о разгроме Красной Армии, об уничтожении большевиков. Мы, комсомольцы, да и не только мы, уже знали цену этим провокационным слухам. Но кое-кто в них верил.

Наступило 1 мая 1920 года. Впервые в истории села Реполово мы решили по-революционному отметить этот всенародный праздник. Константин Кропотин рассказал нам на комсомольском собрании, как рабочие еще при ца­ре нелегально справляли дань 1 Мая, как его отмечают ра­бочие и крестьяне теперь в освобожденной России и как следовало бы его отпраздновать в нашем селе.

Решили мы тогда перед 1-м Маем провести общее соб­рание всей молодежи села и пригласить на него мужиков-бедняков и батраков, а 1 Мая с утра провести демон­страцию по селу с портретом В.И. Ленина, нашим знаме­нем и лозунгами. Собрание мы назначили на вечер, кажет­ся, на 28 или 29 апреля в помещении ячейки РКСМ. Меж­ду собой распределили, кто и кого должен приглашать на собрание и на демонстрацию.

Кроме нас, комсомольцев, на это собрание пришел т. Кропотин (он был докладчик), коммунист Илья Рыбин. Было до десятка батраков и человек 15 молодежи. Мы да­же не ожидали такого сбора народа. После доклада было много вопросов. Всех присутствующих мы пригласили на первомайскую демонстрацию. Назначили время и место сбора на улице у здания, где помещалась ячейка РКСМ. Очень мы готовились к этому празднику. Под руковод­ством того же Константина Кропотина разучивали рево­люционные песни. Сами хорошо оформили имевшийся портрет В. И. Ленина, чтобы его можно было нести в ко­лонне. Подновили наше комсомольское Красное Знамя и сделали к нему лучшее древко, на конце которого смасте­рили красную звезду. Снова пошли к купцу Пластинину и вытребовали у него четыре аршина красного материала. На этом материале мелом, который добыли в школе, на­писали лозунг «Да здравствует Советская власть!», «До­лой буржуазию!» и сделали к нему два древка. Для всех комсомольцев сделали из этого материала красные бан­тики, которые во время демонстрации должны быть у нас на груди. Вот и все, что мы придумали тогда для оформления нашей первой майской демонстрации.

Наступил наш первый революционный праздник. День был солнечный, ясный и теплый. Вода на Иртыше подня­лась высоко, залила речку Яловую. По всему Иртышу шел с треском и шумом лед. Снега в селе уже не было, но еще не подсохло. На улицах было очень грязно.

Рано утром, с восходом солнца, когда народ привык в деревне подниматься, все мы, комсомольцы, кто как мог принарядившись, были уже на своем сборном пункте и начали готовиться к демонстрации.

Весть об этом необычайном явлении облетела всех еще до 1 Мая, и, естественно, многим, особенно молодежи, бы­ло интересно, если не участвовать, то хотя бы посмотреть, что же такое задумали сделать комсомольцы. Мы, конеч­но, переживали, волновались. Для нас решался очень важный вопрос, окажемся ли мы в этом мероприятии изо­лированным десятком, или нас поддержит молодежь, при­дет к нам, пойдет вместе с нами. Купцы и кулаки снова распускали усиленно разные провокационные слухи, запу­гивали ребят и мужиков.

Мы уже были готовы. Но никого не было. Ждали. Мину­ты казались часами: «Неужели не придут? Все равно пой­дем одни», — думали мы. Но вот явилась пара вихрастых десятилетних мальчишек. Смело шлепая босыми ножонками по холодной грязи, они подбежали к нам и попросили, чтобы мы их взяли с собой. Мы, конечно, были рады и этим ребятам. Затем, с другой стороны, подошло еще трое мальчишек и попросились с нами. Потом еще, и тол­па стала расти. Через некоторое время к нам стали подхо­дить уже ребята нашего возраста, наши друзья, сочув­ствующие нам, которые соглашались идти вместе с нами. Появились и наши противники. Это были сынки купцов и кулаков и их прихвостни. Они не подходили к нам, доби­рались обособленно на другой стороне улицы. Их кучка не росла. Набралось всего лишь не более десятка человек. Нас же было с ребятишками за полсотню. Решили больше не ждать. Построились по четыре человека в ряд. Вперед вынесли наше комсомольское знамя, затем портрет В.И. Ленина, потом лозунг на красном полотнище. У всех нас на груди были красные бантики. Мы их сделали побольше и разделили еще и нашим друзьям. Они их тоже прикре­пили себе на грудь.

Вот вся колонна двинулась вперед к центру села. Впер­вые на улице нашего села мы запели революционную песню «Смело, товарищи, в ногу». Ее подхватила вся наша колонна, особенно ребятишки. Песню вообще у нас в селе любили, и многие ребята имели неплохие голоса. Вышло очень дружно и хорошо. Песня революции загремела и понеслась на все село. Затем пели «Варшавянку», «Интер­национал», потом повторили их же. И чем больше мы повторяли, тем лучше получалось. А из колонны ребята уже требовали: «А ну, еще раз «Смело, товарищи, в ногу» или «Варшавянку». Так мы прошли мимо церкви, вышли на улицу, что была по правому берегу р. Яловая, прошли по ней до конца села, за последние дома Сетиных. Затем развернулись, пошли обратно, сначала тем же маршрутом, затем дальше на берег Иртыша. Здесь мы повернули нале­во и по другой улице пошли снова к центру села, мимо до­мов купцов Пластининых, возле двух домов попов, вышли еще раз на площадь к церкви, где развернулись и напра­вились к ячейке РКСМ. Закончив нашу первую революци­онную демонстрацию, мы вместе со всей молодежью по­шли на берег Иртыша к месту, где обычно собирались на гулянье.

Эффект был исключительный. Вначале нас шло всего лишь пять десятков с ребятишками вместе, под конец на­ша колонна выросла в два-три раза. По существу, вся молодежь комсомольского возраста была с нами, исключая десяток купеческих и кулацких сынков. Многие мужи­ки и женщины, особенно девушки, выходили из домов посмотреть на нас. Большинство одобряли, другие покачивали головами, не то одобряя, не то осуждая нас, третьи плевались и бранились, называя нас антихристами. Так мы отпраздновали 1 Мая 1920 года в с. Реполово.

Эта демонстрация показала нам, что теперь комсомоль­цы не изолированы от молодежи, что теперь молодежь с нами, что если они сегодня по разным причинам еще не комсомольцы, то завтра они будут комсомольцами. И мы ждали это завтра.

Настроение наше после первомайского праздника было повышенное. Мы чувствовали, что нас уже начинают при­знавать, что мы заинтересовали молодежь, что нельзя с нами не считаться, что в организации, сплоченности, в единстве действий заложена большая сила. Все это созда­вало у нас уверенность в своих силах, развивало инициативу, энтузиазм. Мы думали и искали пути, в чем бы еще проявить наши революционные действия, чем бы помочь Советской власти…

Прошло всего лишь несколько дней после праздника, как пришел из Тобольска первый пароход, который при­вез нам из укома комсомола целую груду почты, газет, журналов, новых книг, писем, плакатов и т.д. Притащи­ли мы весь этот ценный для нас груз в ячейку комсомола и засели за разбором и изучением на всю ночь. Очень много нового, хорошего и радостного узнали мы тогда из присланных нам материалов. Но вместе г тем, была и одна неприятная новость. Мы узнали, что панская Польша объявила войну Советской России, решив помочь ге­нералу Врангелю свергнуть власть рабочих и крестьян и восстановить старый режим, власть буржуазии. На Юге и Западе России шли ожесточенные бои и В.И. Ленин, партия большевиков призывали рабочих и крестьян снова мобилизовать все силы на   разгром последней авантюры контрреволюции и международной интервенции. В корреспонденции был исторический плакат, на котором изображался красноармеец с винтовкой в руке с надписью: «А ты еще не записался добровольцем?».

Когда мы читали и перечитывали все это, у нас тут же пришла мысль о том, что наше место должно быть в рядах Красной Армии. А назавтра вечером собралось комсо­мольское собрание, оно обсуждало один вопрос, как нам, комсомольцам, помочь партии большевиков и Советской власти разгромить белополяков и Врангеля. На этом собрании, как и на других, был секретарь ячейки РКП(б) т. Кропотин. Не было больших и зажигательных речей, но были серьезные суждения, споры о том, идти ли нам сейчас на фронт или подождать, всем ли поехать пли только некоторым из нас, на кого оставить нашу ячейку комсомола, если мы все пойдем добровольцами в Крас­ную Армию.

Уже на рассвете мы договорились и приняли решение ехать всем добровольцами в Красную Армию.

На следующую ночь назначили сбор. Мне, как председателю комсомольской ячейки, поручили подготовить все документы от Волисполкома и обеспечить для нас подводу (т.е. рыбачью лодку) до юрт Заводные, вверх по Иртышу.

Наш отъезд ночью был назначен не случайно. Некото­рые ребята боялись, что родители их не отпустят, а мо­гут по-отечески выколотить из головы эту дерзкую мысль. Поэтому было решено ехать срочно и наш отъезд держать в тайне. Однако, как говорят, «шила в мешке не утаишь». Кое кто узнал. Вечером поздно я пришел о Волисполком и послал рассыльного за председателем и секретарем исполкома. Оба явились незамедлительно, так как время считалось тревожным, революционным. Я объявил им решение ячейки комсомола. Попросил тут же написать документы о том, что мы едем срочно доб­ровольцами на фронт и должны явиться в Тобольский уездный военкомат, что во всех деревнях и селах обязаны предоставить нам подводы, а также оказать другое со­действие в нашем продвижении.

К началу утренней зари была заказана подвода, но люди не должны были знать, кого и куда повезут. Пред­седатель и секретарь Волисполкома были предупрежде­ны не разглашать нашего секрета до следующего дня.

Пришел я домой ночью. Мать не спала и предложила покушать. Она спросила меня, не уезжаю ли я добро­вольцем в Красную Армию, на фронт. Я удивился, что наша тайна уже не секрет. Когда я признался, она всплакнула, но не отговаривала и стала собирать меня. Отчим не поднялся с кровати. Он. видимо, тоже знал и держал строгий нейтралитет. Обнявшись с матерью, и забрал котомку с продуктами и парой белья и побежал к месту сбора.

Велико было мое смущение и удивление, когда на вы­соком берегу Иртыша, в устье р. Яловая, на месте наше­го сбора, я обнаружил более трех десятков ребят и дев­чат, в среде которых трудно было разыскать комсомоль­цев. Оказалось, что молодежь узнала нашу тайну и пришла проводить нас, как полагается. Появилась гар­моника. Ночью, на заре, вдруг дружно загремела песня, одна, другая. Затем грянули «Смело, товарищи, в ногу», «Варшавянку», потом «Интернационал». Мы начали спе­шить. Крепко и дружески распрощались со всеми. Сели в лодку, поехали и запели снова революционные песни. Мы в лодке, а ребята шли по берегу Иртыша вплоть до леса и пели от всей души, пели и махали платочками. Многие ребята с берега кричали нам: «Подождите нас в Тобольске, мы тоже приедем добровольцами в Красную Армию». Они нас упрекали за то, что мы скрыли от них свои намерения. Ребята были правы. Примерно через неделю вторая группа молодежи, но уже некомсомоль­цы, поехала вслед за нами на фронт. С некоторыми из них мы встретились уже в г. Омске, где формировалась первая сибирская стрелковая добровольческая бригада под командованием сибирского партизана т. Мамонтова. Позднее наши встречи были уже на Украине на Южном фронте, в боях с дроздовской дивизией.

С тех пор прошло 37 лет. Сейчас трудно вспомнить, восстановить в памяти фа­милии всех реполовских  комсомольцев и некомсомольцев, которые ушли тогда добровольцами в Красную Ар­мию и защищали с оружием в руках молодую Совет­скую власть.

С нами были тогда Федор Сургутсков, с которым встречался я, будучи ранен, в августе 1920 года в поле­вом госпитале, Роман Сургутсков, Федор Воронов, Ша­лимов, Никодим Сургутсков и ряд других ребят.

После нашего отъезда из с. Реполово там вновь воз­никла комсомольская ячейка, которая во время кулацко-эсеровского восстания в 1921 году была разгромлена. В третий раз комсомольская ячейка была создана в начале 1923 года, когда старые комсомольцы вернулись с фронта гражданской войны.

Так родилась первая комсомольская организация в селе Реполово Самаровского района Ханты-Мансийско­го округа Тюменской области в 1919 году. Так комсомольцы тогда начинали свою деятельность.

Дмитрий Федорович Медведев — председатель Реполовской ячейки РКСМ в 1919-1920 гг. В 1924-30 гг. работал на советской работе в Самаровском, Сургутском и Бере­зовском районах. В 1931-34 г.г. работал в Москве в Комитете Севера ВЦИКа и аппарате ЦК КПСС, в 1934-38 г.г. — в Омском обкоме КПСС, затем снова в Москве — на хозяйственной и партийной работе.