Виталий Бианки. На фото: Василий Владимирович Васильев
В детстве я любил книжки Фенимора Купера «Кожаный Чулок», «Последний из могикан». Главный герой их — траппер по прозвищу Кожаный Чулок, или Соколиный Глаз, — был в мое время кумиром всех мальчишек с рогаткой за пазухой.
Траппер — североамериканский следопыт, зверолов, охотник. В военное время трапперы служили в армии разведчиками и проводниками.
Кожаный Чулок — сын леса, человек благороднейшей души и, судя по его цветистым речам, тонкий ценитель красот природы. Стрелок без промаха. Друг мирных могикан — последних представителей когда-то славного индейского племени.
Городская жизнь чужда ему, в городе он теряется, тоскует. Зато под открытым небом, в девственных лесах и прериях, чувствует себя как дома. Бьет там зверя и птицу без счета.
Я подумал:
«Тип Кожаного Чулка бессмертен. Кожаные Чулки не переведутся, пока на земле есть большие леса, обильно населенные зверем и птицей. Кожаные Чулки всегда, во все времена будут кумиром, образцом для подражания всем мальчишкам с рогатками. И это хорошо, потому что они отважны, предприимчивы, благородны, отлично знают лес и в случае надобности первые защитники родины».
Но для нашего времени в тип куперовского Кожаного Чулка необходимо внести существенные поправки. И первая из них: наш советский Кожаный Чулок не станет легкомысленно бить зверя и птицу без счета.
Во времена Купера по лесным речкам и речушкам Северной Америки жило множество бобров; в прериях кочевали бесчисленные стада бизонов.
Где теперь бизоны? Их начисто выбили трапперы.
Где бобры? С ними тоже покончили трапперы.
Метис Серая Сова — североамериканский траппер, наш современник — долго тщетно разыскивал по всей стране девственный лес, населенный бобрами. Нет больше в Америке девственных лесов. Нет и дикоживущих бобров.
Жилище одной из последних пар находит Серая Сова; ловит и увозит с собой бобрят. Бобры разводятся теперь в Америке в специальных питомниках: бобры «играют» в голливудских кинофильмах.
НЕОЖИДАННОЕ ОТКРЫТИЕ
Не лучше обстояло дело и у нас в России до революции. Отечественные «трапперы» истребили наших «бизонов» — зубров. Последних вывезли немцы, захватив в 1916 году Беловежскую Пущу.
Выбили наши «трапперы» и бобра. В 1925 году был учрежден Белорусский государственный бобровый заповедник. В нем тогда насчитывалось десять бобровых семейств. В 1927 году был учрежден Воронежский государственный бобровый заповедник. В нем не больше было бобров, чем в Белоруссии.
И уже в начале нашего столетия было твердо установлено, что, кроме этих двух мест, нигде в России дикоживущих бобров нет.
Время от времени возникали, правда, слухи, что где-то в Западной или Восточной Сибири кто-то нашел неизвестные колонии бобров. Привозили даже оттуда бобровые шкурки. Но каждый раз ученые легко опровергали такие слухи, доказывали, что эта ошибка или обман. Шкурку-то, конечно, можно привезти из любого места, если предварительно она была туда завезена.
И вдруг в 1928 году попалась мне в журнале «Охрана природы» коротенькая заметка профессора Кожевникова: «Новое месторождение бобров».
Вот, что называется, сногсшибательная новость!
Оказывается, некто В.В. Васильев зимой 1926/27 года нашел между Уральским хребтом и рекой Обью целых тридцать шесть речек, населенных бобрами. Более подробные исследования Васильева в следующем, 1928, году позволили увеличить эту цифру еще на 9: всего оказалось 45 речек с бобрами.
Я подумал:
«Вот мой Кожаный Чулок! Нашел последних на земном шаре неизвестных науке бобров — никому до него не дававшийся в руки живой клад. Какой подарок Родине!»
Очень мне захотелось узнать во всех подробностях, как ему удалось это сделать. Познакомиться с ним. И потом написать о нем книжку — книжку о нашем Кожаном Чулке для мальчишек с рогатками.
НА ЛОВЦА И ЗВЕРЬ БЕЖИТ
Года не прошло, возвращается из Свердловска один мой знакомый охотник. И, захлебываясь от восторга, начинает мне рассказывать о своей встрече там, на Урале, с замечательным человеком:
— Орел! В лесу, как дома. Нырка на воде без промаха бьет. Следопыт. Зверолов. И исследователь — нашел бобров за Уралом!
— Постой! Не Васильев?
— Васильев. Василий Владимирович. Внук известного русского математика. В детстве, понимаешь, жил на Волге. С малых лет пристрастился к рыбной ловле и охоте. Целые месяцы на рыбалке за Волгой — индейцем, дикарем. Что промыслит, то и ест. Осенью надо в школу, — ни одни ботинки не лезут, куртка не застегивается. «Синий журнал» знаешь? Дореволюционный развлекательный журналишко. Там снимок: стоит мальчик рядом с огромным сомом-людоедом. Сам поймал. Это он, Васильев. Мы в его годы пескарей ловили, уклейку.
Слово за слово, из сбивчивых рассказов знакомого возникло краткое жизнеописание Васильева.
В ГОРОДАХ
Человек неукротимого темперамента и большой воли. Страсть, охватившая такого человека в детстве, живет в нем до смерти.
Война и революция на долгие годы оторвали Васильева от милых его сердцу рыбной ловли и охоты. В тяжелых испытаниях вырастали и крепли убеждения — коммуниста, строителя новой жизни.
Во время гражданской войны ему доверяют заведовать всеми складами Совета народного хозяйства. Он встречается с Лениным, делает ему доклады.
Но личная жизнь складывалась неудачно, грозила катастрофой. Город давил душу. Тоска по вольной жизни под открытым небом довела до тяжелой болезни.
И ему было разрешено выбрать себе поле деятельности по душе.
После окончания гражданской войны Васильев отправляется с одной из дальних экспедиций, им самим снаряженной.
На реке Демьянке — притоке Иртыша — севернее Тобольска он сходит с парохода сам-друг с женой и всем своим багажом. А багажа у него — несколько охотничьих ружей да рыболовные снасти.
ПРЕВРАЩЕНИЕ В ВАСЬКУ-ЗВЕРОЛОВА
Лесные люди — ханты, или, по-тогдашнему, остяки, — принимают его в свою охотничью промысловую артель. Дали юрту: «Живи, промышляй с нами».
Под их руководством он проходит суровую лесную школу — школу следопыта, зверолова, охотника-промышленника. Осенью и зимой учится тонкому искусству расставлять капканы и плашки на мелких пушных зверей. Бьет дичь и белку. Выходит против грозных лесных великанов — сохатых, медведей.
Летом в артели ловит рыбу.
Известно, в какой темноте царское правительство держало малые народы, как спаивали и грабили их купцы, скупщики пушнины.
Ханты не имели оснований доверять русским, любить их.
Но Ваську — так запросто стали они называть Васильева, — Ваську они полюбили. Васька — свой брат, делит с ними все беды и радости их трудной жизни. Васька всегда готов помочь и часто выручает товарищей из беды. Васька видел и знает много такого, чего не знают ханты. Он всегда держит свое слово и честен, как сами ханты.
Русские прогнали царя. Новые люди строят новую жизнь. Васька одни из них. Васька рассказывает про новую жизнь, учит, наставляет. И ханты ему верят: Васька свой.
Много надо было терпения и выдержки, чтобы заслужить это доверие. Труднее всего было бороться с суевериями и предрассудками — с тьмой тысячелетий, в которой насильно держало лесные народы царское правительство.
Много тайн леса открыли друзья-ханты Ваське-Шайтану. И главной из них тщательно скрываемая от всех чужих тайна местонахождения живого клада — бобров.
Клад находился далеко от Демьянки, где жил Васильев. Пробраться туда было очень трудно. Одному не под силу снарядиться для такого путешествия. Но надо спешить: бобров там бьют, их могут истребить совсем.
И в голове Васильева созрел план.
Он переезжает в Тобольск. Путеец по образованию, он проходит там охотоведческие курсы. Поступает на службу в земельное управление охотоведом. И в то же время не теряет связи со своими лесными друзьями.
Тобольское земельное управление горячо заинтересовалось вопросом о неизвестных бобрах. И вот осенью 1926 года охотоведа Васильева отправляют в экспедицию для исследования глухого угла области — верховьев рек Большой Сосьвы, Малой Сосьвы и Конды. Маршрут путешествия выработан им самим.
На этом сведения моего знакомого о Васильеве кончились. Как был найден драгоценный клад, он не знал.
Но у него был записан адрес Васильева.
На следующий год я отправился в город Березов на Большой Сосьве, чтобы там лично встретиться с Васильевым и расспросить его самого о его замечательном открытии.
ВСТРЕЧА
В кепках, с портфелями снуют по площади люди…
Вдруг трое, как магнитом, притянули мой взгляд. Точнее, один из трех, шедших рядом.
Человек этот тоже нес портфель, тоже был в кепке и на первый взгляд отличался от других разве тем, что был не в черных, а в желтых ботинках. Но что-то резко выделяло его из общей массы горожан.
Я понял что — его походка. Что же это? Ведь такая походка мне хорошо знакома. У кого я ее видел? Где?
Закрываю на минутку глаза, и сразу — степь. И, мерно качаясь, идет караван, идут «корабли пустыни». Мерная, плавная поступь, неторопливый, на долгий срок рассчитанный шаг, такт, ритм.
Рядом с верблюдами идут люди. Та же поступь у них, тот же шаг, ритм. Так же слегка подгибаются ноги в коленях, когда ступня плотно и уверенно ступает на землю.
Не раз я замечал: такая походка у всех людей, привыкших долго, упорно, расчетливо шагать. У всех путешественников, странников, охотников, не в городе живущих.
Открыл глаза: да, ошибки нет. На ногах — франтовские желтые ботинки, а кажется — высокие охотничьи сапоги!
Тогда встаю и уверенно иду навстречу этому человеку.
— Простите, вы не Васька?..
Орлиная бровь резко взлетает кверху. Глаза тяжело упираются в мои глаза — два дула в упор.
— …не Василий Владимирович Васильев?
— Васильев. С кем имею?..
Называю себя.
— А! — Орлиная бровь плавно слетает на место. Лицо сразу становится мягче. Он протягивает большую, сильную руку.
— Ваше письмо получил. Знакомьтесь.
Он представляет мне своих спутников — сослуживцев по заповеднику.
Выясняется, что до вечера нам толком поговорить не удастся. К заходу солнца он приглашает меня к себе на лодку — в свое походное жилище.
Лодка будет стоять за городом, на реке Вогулке.
РЕЧНОЕ ПОХОДНОЕ ЖИЛИЩЕ
Солнце близко к закату. Косая тень легла от леса на сонную воду Вогулки. Под берегом сереет каяк — большая крытая лодка, что-то вроде речной арбы. В мачту впились обрубленные лапы, над ними прибито широкое орлиное крыло. На самом верху — флаг. Он кумачовый, красный, но сейчас в сумерках кажется черным.
Черный флаг — пиратский?
На корме у черной дыры под палубой — ружья, прислоненные к стенке. На верхней палубе под мачтой — бочонок.
Бочонок пороху?
И закопченная железная печурка на носу судна с лежащей на ней трубой так соблазнительно смахивает на небольшую пушку.
С берега окликаю хозяина.
Из черной дыры под палубой возникает высокая фигура. Голова повязана зеленым платком вместо шапки.
Крупные, решительные черты лица. У пояса охотничий нож. На ногах высокие, с раструбами сапоги.
Вот с кого писать корсара!
Он спускает с борта доску — сходни.
— Заходите.
В каюте под палубой две широкие койки. Одна застелена медвежьей, другая — сохатиной шкурой. На сводчатых стенах каюты — двустволка, призматический бинокль, острога на длинном древке.
На столике между койками в беспорядке навалены сделанные от руки топографические карты, карманный компас, блокноты, патроны, карандаши.
На более романтическую обстановку в своем походном жилище не мог бы рассчитывать ни корсар, ни Кожаный Чулок. Но хозяин, кажется, так привык к ней, что совсем ее не замечает.
— Садитесь, — говорит он просто, указывая на койку, крытую сохатиной шкурой.
Сам усаживается на медвежью.
— Есть хотите?
— Сыт, благодарю.
Так прозаически начался наш первый разговор.
ЭКСПЕДИЦИЯ В ОДИНОЧКУ
По пути моему сюда, в Березов, — в Свердловске, в Тобольске, на пароходе — я встречал многих, знавших Васильева. И все охотно, с увлечением рассказывали мне о нем, о его открытии. Так ко времени встречи с ним я уже составил себе довольно ясную картину «поисков живого клада».
Осенью 1926 года Васька-Шайтан выехал из Березова в лодчонке и по реке Большой Сосьве поднялся до ее притока Малой Сосьвы.
Он вконец потратился на приобретение необходимого снаряжения. От денег, выданных на экспедицию, остался у него двугривенный.
Но в деньгах нет необходимости там, где население не покупает пищу и одежду в магазинах, а добывает себе все необходимое для жизни прямо из леса, воды и земли.
С ним были помощник-гребец и лайка Язва — верная спутница его охотничьих скитаний.
Жизнь, полная лишений, а часто и риска, не по силам оказалась помощнику-гребцу. Скоро пришлось его отпустить восвояси.
Язва продолжала самоотверженно служить хозяину. Но и она не выдержала сурового испытания: зимой протянула ноги.
С осени 1926 до весны 1927 года Васька-Шайтан исследовал весь район верховьев Большой Сосьвы, Малой Сосьвы и Конды.
Это один из самых безлюдных и малоисследованных углов Зауралья. В глубь его отваживались забираться только самые смелые звероловы. Здесь, на площади примерно в триста тысяч квадратных километров, исследователь насчитал всего тридцать две жилых юрты.
БОГАТСТВА
Здесь лучшие охотничьи угодья всего Зауралья.
Урман, никогда не слыхавший визга пилы, первобытный урман: леса хвойные — кедр, ель, сосна — и лиственные — береза, осина, ольха, ива — вперемежку с громадными моховыми болотами, глухими озерами.
Летом человеку не пробраться сквозь урман.
Передвигаться можно только по некоторым из его бесчисленных рек и речушек в легком, переносном челне.
Сосьвинские и кондинские ханты и манси не знают ни оленьих, ни собачьих упряжек. Зимой единственный их способ передвижения — лыжи.
На лыжах один, сам таща за собой нагруженные едой и снаряжением нарты, и проделал большую часть своего путешествия Васька-Шайтан. Его ноги выдержали это испытание.
Он видел сотенные стада диких северных оленей. Они паслись на моховых болотах, разгребая себе копытами мох из-под снега. Трудами их пользовались белые куропатки.
В лесах он слышал глухой и яростный рев сохатых, встречал медведей, прослеживал по следам рысей и росомах. Убедился, что здесь еще много таких ценных пушных зверьков, как соболь, лесная куница и замечательная помесь их — кидас. Что тут без числа белки, зайцы, рябчики, глухари.
Озера, реки и речушки богаты разной ценной рыбой и выдрой.
И в самой глуши, по речкам, стал испытывать: тут ли желанный клад?
Срезал осиновую ветку. Сделал дырку во льду. Сунул в нее ветку.
Долгое ожидание. И вдруг веточка задрожала, зашевелилась!
За нижний конец подо льдом дернуло. Дернуло еще раз. Потянуло к себе под лед. Сомнений быть не могло: дергал бобер!
Живой клад дался наконец в руки.
В сорока пяти речках — притоках Конды и Малой Сосьвы — оказались бобры.
Правда, живут они тут не густо, не собираются в большие колонии. Они здесь разошлись «на хутора» — не для того ли, чтобы вернее спасти свои шубы? И даже почти не строят приметных хаток, а роют себе в берегах подземные жилища.
Все же, по самому скромному подсчету, их здесь сотни. И это в то время, когда считалось, что во всем нашем Союзе бобров можно пересчитать по пальцам.
Какой подарок Родине!
ВАСЬКА-ОЙКА-СУД
Победа! Победа!
И вот победитель — один из миллиона, быть может, русских, носящих фамилию Васильев,—превратился сперва в простого Ваську-зверолова, потом в грозного Ваську-Шайтана — получил, наконец свое третье и последнее имя: Васька-Ойка-Суд: Васька — Главный Судья.
Такое почетное прозвище ему дали сосьвинские и кондинские ханты и манси.
Он явился к ним первым представителем тех, кто устраивал во всей стране новую жизнь, уничтожал вековые несправедливости старых порядков. Он делил с ними пищу и раскуривал трубку мира. Он выдержал все жестокие испытания их тяжелой лесной жизни. Он, наконец, узнал их тайну и не стал их преследовать за то, что они так долго скрывали ее для себя одних.
И лесные люди поверили этому человеку. Они сами поставили его Главным Судьей над своими маленькими междоусобными распрями, доверили ему устройство их жизни на новых началах, сами выдали ему свою сокровенную тайну.
А ведь хранили они ее веками.
Только идейная сила могла разрушить этот великий заговор молчания.
ПОЧЕМУ МОЛЧАЛИ ПРО БОБРОВ ХАНТЫ И МАНСИ
В прежней, дикарской, своей жизни ханты и манси поклонялись природе. У них были священные звери, птицы, рыбы, деревья, камни.
Речной бобер был одним из их священных зверей. Они находили в нем сходство с человеком. Еще бы! Разве бобры не строят хитроумных плотин, расчетливо не поддерживают воду в реках на нужном им уровне, не строят себе маленьких юрт с тайным выходом под воду, не ухаживают за своими бобрятами, как люди за детьми?
А когда бобер свалит дерево, распилит его зубами на бревнышки и, взвалив бревнышко себе на плечо, шагает с ним к речке, поддерживая его одной «рукой», — разве тогда бобер не похож как две капли воды на охотника, который тащит себе лес для костра?! Трубки в зубах нет — только и разницы.
Однако хоть и священное животное бобер, но не бить их лесным людям было никак невозможно. Только у бобра есть «бобровая струя»—мускус, а пахучий, возбуждающий силы мускус необходим людям в их трудной лесной жизни. Воскури мускус — ароматный дым его прогонит злых духов из твоего больного тела, прогонит их из твоего жилища. Зашей кусочек бурой, высохшей «бобровой струи» в полу своей одежды — и будет везти тебе на охоте, потому что это талисман. Воскури мускус перед идолом — это угодно богам.
Так говорили шаманы. А они-то уж знают!
Бобры стали редки, стали пугливы, осторожны. Добывать их все труднее и труднее. «Бобровая струя» ценилась все дороже и дороже.
В 1927 году один добытый бобер давал охотнику дохода — если перевести на деньги — рублей до восьмисот. И это один мешочек «бобровой струи», не считая шкурки.
Впрочем, шкурки бобровые ханты и манси никак не оценивали: бобровые шкурки шли у них в приклад (приношение, жертву) их главному богу — Торыму. И драгоценные пушные шкурки без пользы истлевали в лесу, развешенные у деревянных идолов.
Как же было не молчать про бобров?
Ханты и манси знали: проведают царские власти или купцы о бобрах — и очень скоро во всем краю не останется ни одного бобра. И лесные люди лишатся своего талисмана —- «бобровой струи».
Крепко молчали ханты и манси, не выдали своей тайны русским властям.
Но от предприимчивых русских охотников, звероловов скрыть ее не удалось им.
Васька-Ойка-Суд обнаружил в верховьях Кондры двенадцать юрт русских промышленников, переселившихся туда еще в 1914 году. Только один из этих охотников за двенадцать лет успел убить больше сотни бобров.
Неизвестно, сколько перебили остальные.
ПОЧЕМУ МОЛЧАЛИ ПРО БОБРОВ РУССКИЕ ОХОТНИКИ
Русским охотникам отлично был известен давнишний закон, запрещающий бить бобров.
Но большой доход от каждого добытого бобра толкал на риск: игра стоила свеч.
Ханты и манси тут же на месте выменивали у русских «бобровую струю». А выделанные, выщипанные и раскроенные на воротники и шапки бобровые шкурки русские промышленники зимой контрабандой переправляли через Уральский хребет и сбывали спекулянтам.
В урмане не шумят. Люди, занимающиеся незаконными делами, всегда готовы убрать всякого, кто станет им поперек дороги или может их выдать.
И мне было понятно, какому риску подвергался человек, взявший на себя смелость «выкопать» для государства живой клад драгоценной пушнины. Он мог погибнуть не только от холода, голода, от страшного физического истощения — мог и заблудиться, и пасть в схватке с опасными зверями, и утонуть в бурю в глухих, бездонных озерах. И еще: рисковал получить пулю в спину из темной чащи леса.
В безлюдном урмане закон не страшен: пропал человек — поди разбери, как!
Васильев знал это. Но мужественно довел свое дело до конца.
Собранных мною сведений о нем до моего прихода к нему в каяк вполне хватило бы на большой очерк о его открытии. Но для рассказа или повести мне необходимы были подробности — те мелкие, но точные подробности, которые делают рассказ живым и неповторимо своеобразным, описание ярким, увлекательным и достоверным.
Сообщить мне эти подробности мог только сам Васильев — мой Кожаный Чулок, герой моей будущей книжки.
За ними-то я и пришел к нему в его походное речное жилище.
РАЗОЧАРОВАНИЕ
Сидя на койке, покрытой сохатиной шкурой, я пристал к Кожаному Чулку, к корсару, повязанному зеленым платком, с расспросами о его путешествии.
И ждал услышать в ответ цветистую речь всех корсаров и следопытов из прочитанных в детстве книг.
— Но ведь вы уже все это слышали, — ответил мне мой Кожаный Чулок. И в голосе его послышалась неподдельная скука. — Лучше я вам расскажу, как сейчас обстоят дела с бобрами и заповедником. И что предполагается сделать в дальнейшем.
И вот он, постепенно оживляясь, начал развивать передо мною свои мысли о замечательном будущем этого богатейшего края.
Бобры уже взяты под охрану. Декретом Москвы в верховьях Конды и Малой Сосьвы площадь в 8 тысяч квадратных километров объявлена государственным заповедником. Вокруг него предполагается устроить огромный — в 40 тысяч квадратных километров — охотничий совхоз.
Излишек зверя и птицы, которым предоставлено спокойно размножаться в заповеднике, будет постоянно переливаться на площадь охотсовхоза. Тут будет ежегодно производиться отстрел дичи и ценного пушного зверя. Конечно, в разумном, строго определенном количестве.
Разумно хозяйничая, мы в ближайшие же годы увеличим поголовье не только бобров и соболя, но и всех нужных нам зверей, всей дичи.
Мы разведем здесь ондатру — так называемую американскую выхухоль, еще американскую норку. Места для них подходящие.
Будем поставлять отсюда по всему Союзу расплодившихся бобров, соболей, лесную куницу — живое, пушистое золото.
Один увлекательнее другого развертывались передо мной смелые проекты. Мы обсуждали их, спорили — и тут же придумывали новые.
Только когда побледнела висячая лампочка и в открытую дверь каюты вошел свет вставшего где-то за лесом солнца, я опомнился.
И увидел, что не узнал ни одной из нужных мне подробностей.
— Мне пора, — сказал я, поднимаясь. — Но скажите мне все-таки: почему же ханты и манси не сердятся на вас за то, что вы лишили их талисмана?
Он улыбнулся.
— Очень просто: два «а».
— То есть?
— Агитация и аптека. Антишаманская агитация — и вся молодежь и многие пожилые легко отказываются от всех подобных суеверий и предрассудков. Можно быть уверенным, что молодое поколение, пошедшее уже в нашу школу, даже не вспомнит о талисманах.
— А старики?
— Ну, для закоренелых язычников я держу купленную в аптеке «канадскую бобровую струю». Это обходится государству куда дешевле.
— Так. Ну и напоследок: хоть одно ваше приключение во время первого путешествия сюда. Встречу с опасным зверем. Бурю на озере. Счастливую карту в борьбе со смертью.
Мой Кожаный Чулок растерянно проводит рукой по лбу.
— Затрудняюсь, право…
— Ну, — помог я еще, — что из всех трудностей этого путешествия вам больше всего запомнилось? Что было труднее всего перенести?
Он молчит, добросовестно, видно, стараясь вспомнить что-нибудь, что бы мне понравилось.
И вдруг светлеет лицом, как человек, нашедший правильный ответ на трудную загадку.
— Вот, знаете… Насекомые всех родов оружия. Уж очень их много в урмане и в юртах.
НАШ КОЖАНЫЙ ЧУЛОК — НАСТОЯЩИЙ
Через несколько дней я поехал с Василием Владимировичем в его каяке в глубь заново открытой им страны и пробыл с ним около месяца в юртах Шухтунгуртских — на базе заповедника.
Рассказ об этой поездке выходит, как говорится, «из пределов настоящего скромного очерка».
Скажу только, что, пожив с Василием Владимировичем, я понял: человек этот действительно один из наших Кожаных Чулков — настоящий.
Такие люди — сама романтика. Всем своим видом, существом, всей своей жизнью.
Так нельзя же требовать от них цветистой, романтической речи книжных, выдуманных писателями героев!
Ах, вы сами в сказке рыцарь!
Вам не надо роз…
Не знаю, существовал ли куперовский Кожаный Чулок Но настоящих Кожаных Чулков я видел своими глазами. Они не похожи на куперовского: тот смотрит назад и славит прошлое, а наши смотрят вперед, все вперед, в будущее — и крепко верят в него.
