Валерий Танчук
Старый бревенчатый дом смотрел на них спокойно и приветливо. Такие «лица» обычно бывают у пожилых еще крепких людей, которые за свою жизнь повидали немало, но не потеряли интереса к жизни. Северная сторона дома была ухожена, с палисадником и светлыми вымытыми окнами, южная – с серыми «заспанными» и остатками забора, когда-то окружавшего двора. Сени тоже были бревенчатыми, с толстыми дверями, большим ржавым замком и прочти заросшей тропинкой от крыльца. Видимо, в этой половине не жили уже с весны.
— Позову тетю Нюру; у нее ключ на хранении, — объявил всем Кайгородов и постучался в двери жилой половины. Через несколько минут рядом с ним уже стояла худощавая старушка с очень добрыми глазами в лучистых морщинках у висков. В одной руке она держала большой ключ, а в другой кувшин с одетой на горлышко белой керамической кружкой. Светлое платье в мелких бордовых цветочках делало ее очень похожей на бабушку из сказки «Посадил дед репку». Она улыбалась так радостно, словно встречала самых дорогих гостей.
— Ой, какое счастье, что теперь у меня будут семейные соседи! – воскликнула она. – А то все студенты да студенты! Хоть кваском вас угощу, вон на дворе-то какое тепло стоит. Тетя Нюра поочередно подносила приезжим по кружке квасу, и глаза ее светились такой теплотой, что у всех стало празднично на душе.
Когда открыли сенные двери и вошли в дом, то выяснилось, что в этой половине часто проживали «студенты» Самаровского мореходного училища. На полу, возле плиты, — куча мусора, голые бревенчатые стены украшали остатки розовых обоев, в маленькой спаленке, у стены, стоял голый широкий топчан тоже не первой свежести.
— Простите, что предлагаю такое жилье, — потупив глаза, произнес Кайгородов, — квартиры в бараках лучше, а тут привольно: скотину держать можно, огород раскопаете…
— Да райское это место! – перебила его тетя Нюра, я вот пятый год здесь живу, и нарадоваться не могу.
Мальчик разрешил все сомнения. Когда Женя опустил его на пол, он по-деловому обнюхал все углы, несколько раз обошел большую деревянную кадушку для воды, что стояла у порога, вернулся к жене и как бы сказал: «Ничего, здесь жить можно». Отец молча смотрел на облезлые стены, но глаза матери сияли. Она походила по кухне, ощупала ободранные стены в спальне, потрогала подоконники и произнесла торжественно: «Руслан Емельянович, это хата через неделю будет, как игрушка. Я ее оштукатурю, побелю, украшу подоконники цветами – всем на удивление. Так ведь, Петро?» Обрадованный Кайгородов только головой тряхнул от удовольствия: «Не ожидал я, Петр Никитич, что твоя Анна Тихоновна такая энергичная женщина. Теперь на сердце у меня будет спокойнее». Он распрощался со всеми. Сел в бричку со словами: «Дай вам Бог здоровья и счастья в этом доме!», тронул коня вожжами и поехал в Самарово, облитый лучами вечернего солнца.
Хлопотливая тетя Нюра во всем помогала Анне Тихоновне. Они как-то сразу подружились и понравились друг другу. Мать ходила по избе и все восхищалась, продолжая оглядывать запыленные углы и стены: «Нюрочка, это же какая удача поселиться в таком доме! Вон наши, что приехали со мной, в бараках ютятся».
— Мы с тобой здесь живо наведем порядок: очистим стены, вынесем мусор, вымоем полы горячей водой с мылом, — поддакивала ей тетя Нюра. Она принесла большой чугун, растопила плиту, нагрели воду. – А это что за дверь в полу, возле плиты? – спросила мать, когда убрали мусор.
— Это подполье. Туда на зиму картошку, свеклу, моркошку засыпают. А на лето у нас во дворах лабазы поделаны, под ними холодные погреба. Летом все там сберегаем – и я году, и грибы соленые, и рыбу, и мясо. Тут, на глубине метра, уже вечная мерзлота. Такие погреба лучше ледника всякого.
Вскоре квартира наполнилась благоуханным запахом кедровой смолы от свежевымытых стен и полов. Принесли старые одеяла тети Нюры и несколько подушек, постелили на полу в спаленке. Заварили чай, поужинали остатками жареной рыбы с Конюховки и тем, что дала на дорогу Марфа Ивановна. Тетя Нюра принесла к чаю брусничный джем, колючки которого тонули в розовом сладком сиропе, как тающие льдинки. Мальчику тоже накрошили в миску хлеба и залили молоком.
Перед тем, как ложиться спать, отец внимательно осмотрел Мальчика и определил, что у щенка есть блохи; тот частенько почесывал задней лапкой за ухом и по бокам. «Хочешь, научу, как избавить собаку от блох? – спросил отец у Жени. – Поможешь?» Принесли небольшое оцинкованное корыто, наполнили почти доверху теплой водой и стали осторожно погружать туда Мальчика. Женя держал щенка за грудь и чувствовал под своими пальцами, как взволнованно бьется его маленькое сердечко. Мальчик отчаянно смотрел в глаза Жене и тихонько повизгивал. Отец успокаивал обоих. Наконец вода дошла Мальчику почти до самых ушей. Петр Никитович стал энергично взъерошивать в воде густую шерсть собаки. Мальчик держался мужественно. Мать и тетя Нюра следили за этой процедурой с большим сочувствием. Наконец на поверхности воды, на носу и на ушах щенка появилось множество насекомых. Отец собрал их в белую тряпочку и бросил ее в огонь. Воду в корыте обновили, еще раз окунули Мальчика и вытерли его старым сухим полотенцем. «Все!» — сказал с облегчением отец. – Теперь можешь спать со своим другом в обнимку».
Утром на подушке, рядом со своим носом, Женя увидел трогательную мордочку Мальчика, обнимавшего его за шею передней лапкой. Видимо, щенок все еще нуждался в материнской ласке. Но самым неожиданным было другое: всех троих беспощадно искусали клопы. На теле у Анны Тихоновны, Петра Никитовича и Жени горели бесчисленные розовые бляшки величиной с небольшую пуговицу. Зуд был невыносимый. Мать немедленно пошла к тете Нюре за советом. Решили закипятить воду в чугуне, налили ее в чайник и ошпарили кипятком каждую щелочку на полу, в стенах, на топчане и оконных коробках. И помогло. Следующая ночь оказалась благодатной.
Двенадцативедерная кадушка с толстыми клепками из лиственницы немного рассохлась. Отец равномерными ударами молотка и зубила чуть сдвинул широкие обручи, и бочка вновь стала водонепроницаемой. Ее несколько раз обдали кипятком, выскоблили изнутри и тщательно промыли соленым раствором.
«Теперь надо воду носить из ручья, — сказала тетя Нюра. – Моя бочка ужо пуста. Хочешь, касатик, научу, как с коромыслом дружить?»
Утреннее солнце уже стало припекать, когда они с коромыслами и ведрами отправились к роднику. Слева от них до самого горизонта простиралась вырубка, сплошь заросшая молодыми пихтами и березами. И только на самом краю этого массива угадывались строения Опорного пункта, где в теплицах выращивали помидоры для Самаровского рыбзавода. Справа стояла темная стена вечнозеленой кедровой тайги. Извилистая тропинка вела в это сумрачное царство. Седые космы сухого мха висели на стволах деревьев. А внизу эти гиганты разбросали свои могучие корни в разные стороны, словно пытались схватить вдали что-то невидимое и недосягаемое. Вся земля была усыпана толстым слоем рыжей хвои. «Тетя Нюра, почему эти корни такие, как сказочные змеи?» Женя никогда не видел, чтобы так росли деревья. «Потому что под ними вечная мерзлота, вот корни и лезут наружу, к солнцу».
Но когда прошли дальше, до небольшой заболоченной низинки с чахлыми деревцами, то над собой увидели голубое небо. Поднялись на бугор – и перед ними открылся глубокий овраг с крутыми склонами, поросшими темными елями. На дне его под сенью высоких папоротников сверкал ручей. Вода в нем была ледяная и кристальная. Поток уходил куда-то вниз и терялся среди высоких сосен и елей. Там висел седой туман и оттуда доносился глухой шум водопада.
Набрали воды неполные ведра, подвесили их на коромысла и стали подниматься из оврага наверх. Остановились, чтобы отдохнуть. Тут на Женю вдруг нашло озорство. Он сложил ладони трубочкой и крикнул изо всех сил: «Ого-го-го!!!» «Го-го-го!» — тяжело откликнулся кто-то снизу, как из преисподней.
— Ты что, постреленок, делаешь! – перепугалась тетя Нюра. – Разбудишь лешего – и не выйдем отседова!
При слове «леший» Жене стало жутко; высокие деревья как-то угрожающе склонились над ним. Он подхватил коромысло с ведрами, и они с тетей Нюрой пошли по болотцу, в низинке, боясь оглянуться назад, хотя стоял ясный спокойный день.
А дома вовсю кипела работа. Отец, расколовши на несколько поленьев толстую кедровую чурку, отделял от них большим ножом тонкие пластинки и прибивал крест-накрест к бревенчатой стене; мать же, приготовив крутой замес из светло-желтой глины с добавлением измельченного мха, покрывала ее ровным слоем. И делала все это с таким изяществом, что тетя Нюра от восхищения только руками всплеснула: «Петр Никитич, и где вы научились эдак ловко дранку драть и штукатурить?»
— А на Украине. Там все глинобитные хаты строят. А я – на Бобровке, когда в тайге лес для рыбзавода заготавливали и по вечерам бараки утепляли, — ответил отец.
Дня через три квартира преобразилась. Анна Тихоновна побелила на первый раз еще не пересохшие стены, чтобы известь глубже впиталась в штукатурку. Затем еще и еще раз – и спаленка с кухней засветились ослепительно-нежной голубизной. Тетя Нюра за это время успела рассказать всем соседям, что с Украины приехала необыкновенная мастерица и делает чудеса в своем доме. Приходили домохозяйки даже с дальних дворов, чтобы посмотреть на ее работу, любовались и ахали от удивления.
