Валерий Танчук
Прошло несколько дней после того, как в третий раз побелили стены кухни и спаленки. Воздух в обновленной квартире стал таким свежим, так отдавал тонким запахом извести, что при глубоком вздохе легко и просторно становилось в груди. Недавно вымытые стекла окон сияли.
Одновременно с побелкой из подполья вынесли давний мусор, чуть подровняли глиняные стены. По периметру ямы, под самым полом, насыпали валик из сухих опилок с песком, чтобы зимой лютый мороз не побил картошку и другие овощи. Только вот картошки у новоселов не было вовсе. Но тетя Нюра пришла однажды с ближайшей соседкой и познакомила ее с Анной Тихоновной. Все трое ходили по избе, оглядывали и ощупывали стены, и соседка сказала: «Хочу, чтобы и у меня так было. Приходи, Аня, завтра – начнем штукатурить!» Женя тоже помогал матери обновлять стены в соседнем доме. Их кормили вкусными обедами и по окончании работы дали авансом целый мешок еще очень крепкой прошлогодней картошки с тем условием, что эта оплата не окончательная; в конце августа, когда будет массовая копка молодой картошки, принесут еще больше. Тетя Нюра только хитро улыбалась, приговаривая: «Ежели подпол вовремя к зиме приготовили, то картошка сама к вам в дом придет!» Так оно и получилось: новая мастерица с Украины на улице Ханты-Мансийской стала нарасхват.
Мальчик очень любил молоко с хлебом. Отец как бы невзначай напомнил Жене про дедушку Федосеева и Марфу Ивановну. Мол, ждут – не дождутся, когда станем приносить от них молоко. И ходьбы-то всего минут сорок до Перековки «по ручью». Правда, самая короткая дорога лежит через черный лес. Вон, его из окна видно! Но ты ведь храбрый парень, не побоишься? Пройдешь его по тропинке рядом с ручьем, и перед тобой будет большая лужайка с буровой вышкой нефтеразведки. А там до Перековки рукой подать».
— Петро, ты бы проводил его на первый раз. Ведь он еще ребенок; мало ли что может случиться!» — сказала мать, внимательно слушавшая этот разговор.
Но Женя уже не хотел быть ребенком: «Мы с тетей Нюрой за водой в лог ходим – и совсем не страшно было. Я еще крикнул громко, а она перепугалась и просит: «Не буди лешего!» Вернулись с водой, как ни в чем не бывало.
— Слышала? – торжествовал отец. – У нас подрастает настоящий мужчина!
Если пересечь улицу Ханты-Мансийскую, перед домом №83, где уже вторую неделю жила семья Лебеденко, то сразу попадаешь на широкую тропинку, которая метров через триста упирается в черный лес. Женя взял котелочек для молока и на прощанье потрепал мальчика за уши. Тот преданно двинулся за ним, через минуту Женя передумал брать его собой. Он сделал строгое лицо, топнул ногой и приказал Мальчику: «За мной не ходить!» Щенок послушно остановился у крыльца и долго еще провожал своего друга грустными глазами.
Черный лес был еще гуще и угрюмее, чем тайга за огородом их дома. У опушки тропинка исчезала под стеной высоких деревьев. Ручей обнаружился глубже в лесу. Вода в нем была почти черная; в ней отражались темные кроны кедров, которые, как сказочные великаны, плотно стояли по обоим склонам широкого распадка. Под ними ютились жалкие, корявые, грустные ели. Даже при свежем сиянии предобеденного солнца здесь царил холодный мрак. Неслышно было пения птиц, ни шелеста какой-нибудь зверюшки, пробегающей среди папоротников у ручья.
Тропинка стала совсем узкой и едва намечалась среди горбатых корней. Эти корни казались Жене корявыми пальцами подземных чудовищ, пытающихся вырваться из вечной тьмы. Чем дальше он углублялся в лес, тем сильнее его охватывал страх. Казалось, что кто-то зловещий крадется за ним, перебегая с места на место и прячась за стволами деревьев. Он остановился, задержал дыхание и огляделся вокруг. Тишина стояла мертвая. Лес молчал, как в заколдованном сне, кругом никого не было.
Немного придя в себя, он двинулся дальше. Лес становился все гуще; еловые ветви скользили по его лицу. Хотелось бежать, чтобы вырваться из этого мрака. Но он пересилил себя. Еще, еще несколько десятков шагов – и перед ним неожиданно открылся широкий простор с голубым небом и приветливым солнцем. Ручей, разделившись на несколько рукавов, повернул куда-то в сторону. Перед Женей лежала большая долина, сплошь покрытая густой изумрудной травой, а в центре ее стояла ажурная вышка нефтеразведки. Ему так стало хорошо на сердце, словно он попал в счастливую волшебную страну.
Марфа Ивановна с материнской теплотой встретила Женю. Он сразу позабыл все свои таежные страхи. Она усадила его за стол, налила большую кружку парного молока, принесла брусничный джем и целую миску румяных пирожков с повидлом. Стала угощать и все спрашивала: «Как вы там устроились? Хорошо ли в доме? Подружились ли с соседями? Не скучает ли Мальчик за своей мамой?» Женя поблагодарил Марфу Ивановну за сытый обед, взял полный котелочек молока и пошел домой все той же дорогой, но
Напротив окон, невдалеке от крыльца, стоял небольшой домик, сколоченный из толстого горбыля с маленькой крышей уже без тени страха в душе.
На следующее утро тетя Нюра принесла со своего огорода увесистые пучки зеленого лука, редиски, моркови, положила все это на разделочный столик возле плиты и глубокомысленно заметила: «Июль на исходе. Лето у нас хотя и теплое, но короткое. Пора вам погреб во дворе копать и над ним лабаз вязать». – А что это такое – лабаз? – спросила мать.
— Пойдемте со мной, покажу наглядно – и тетя Нюра пригласила Петра Никитовича, Анну Тихоновну и Женю посмотреть ее нехитрое хозяйство.
Напротив окон, невдалеке от крыльца, стоял небольшой домик, сколоченный из толстого горбыля, с маленькой крышей и добротными деревянными дверями. Снаружи на дверях висела крепкая веревочка с колокольчиком. Дернешь за нее – и дверь открывается под звон колокольчика.
— Вот, что сверху – это лабаз, — показала тетя Нюра. – А внизу – погреб.
Погреб представлял собой довольно широкую яму глубиной около двух метров. Он имел хорошо зачищенные стены с деревянными полками, на которых были расставлены небольшие кадушечки с соленьями, а в самом низу стояла четырех ведерная бочка для мочения брусники. Когда спустились вниз по крепкой лестнице из лиственничных брусьев, то всех охватил нестерпимый холод. Поднимаясь, Женя невольно обратил внимание на толстые плахи перекрытия; они были почти сухими, с чуть заметной изморозью. Крышка погреба входила в горловину, как пробка в бутылку.
Мальчик тоже пришел в лабаз и с любопытством разглядывал, чем занимаются взрослые. Женя подхватил его на руки.
— Это же сколько надо сил, чтобы соорудить такой лабаз и выкопать погреб? – удрученно покачал головой отец, и Женя понял, что эта работа ему не под силу. Только тетя Нюра не отступала: «Глаза боятся, а руки делают. Вот Женя уже на возрасте, поможет вам!»
— Обязательно помогу, — расхрабрился Женя. – Я ведь почти взрослый, и с лопатой обращаться умею». После вчерашнего путешествия через черный лес Женя почувствовал себя более уверенным и полноценным членом семьи и горел желанием принимать активное участие во всех делах по подготовке к зиме.
Определили место, метрах в двадцати от дома, забили по углам будущей ямы колышки, натянули для ориентира бечевки по периметру и начали копать. Отец поработал несколько минут и начал задыхаться. Женя перехватил у него лопату и решительно воткнул ее в серую подзолистую почву на полный штык. Ему и раньше приходилось копать землю, когда на Украине они жили без отца. Только украинская земля была намного мягче сибирской.
Тут же стояла тетя Нюра и подсказывала, куда надо отбрасывать первый слой земли, чтобы добраться поскорее до глины. Женя не чувствовал усталости. Сделал подчистку, отдохнул немного и взялся за глину. Однако дело пошло не так быстро, как раньше; лопатка с трудом входила в плотный желтый массив. Анна Тихоновна и тетя Нюра приготовили широкую рогожку и по мере накопления на ней небольшой кучки глины, относили ее на завалинку, обкладывали для утепления нижний бревенчатый венец дома. Мальчик разыгрался и сбрасывал комья земли в яму, бегая по ее краю. Потом он тявкнул и уцепился зубами за длинную юбку тети Нюры. Та щелкнула шалуна по носу и сказала резонно: «Из этого щеночка такой медвежатник вырастет, что на диво. Ить, как смело всех за гачи хватает!» (Гачи – завязки под коленями и у щиколоток. Прим. автора).
— Почему именно медвежатник? – спросил отец.
— Потому что медведь очень боится, когда собака его за заднее место хватает. Сразу садится на корточки и передние лапы на животик складывает. Тут его охотники и убивают!
— И откудова ты, Нюрочка, все это знаешь? – удивилась Анна Тихоновна.
— Как не знать, ежели в Цингалах (таежный поселок на Иртыше, прим. автора) всю молодую жисть прожила. Муж-то мой покойный, царство ему небесное, знатный охотник был. Пушнину добывал, на медведя ходил. От медведя и помер, сильно тот его поломал. И сынишка-то мой, Валя Вторушин, весь в него – могучий, статный, силищи не занимать.
— А где же он теперь?
— Все лето со своей женой Людочкой – в навигации. Окончил Самаровскую мореходку, и теперь капитаном на речном транспортнике работает, а она поваром на том же судне. По Иртышу, по Оби день и ночь всякие грузы перевозят. Он же мне позапрошлым летом, еще до женитьбы, с другом своим Келкой этот погреб выкопали и лабаз соорудили. Сейчас с Людочкой ребеночка ждут. Квартира у них в Самарово славная, что пасхальное яичко!
К вечеру Женя углубился в яме на целых два штыка. Отец и тетя Нюра похвалили его за это, но посоветовали в дальнейшем не горячиться, работать не торопясь и чаще отдыхать.
Где-то через неделю яма под погреб была готова. Отец помогал уже меньше, ему через каждые двое суток надо было дежурить на лесоскладе.
Оставалось сделать контрольную подчистку стен, когда к их дому подъехала длинная телега, доверху груженая толстым горбылем и бракованным тесом. Два крепких коня были запряжены в нее. Дедушка Федосеев и возница легко соскочили с фуры и почти в один голос прокричали: «Бог на помощь новоселам!» и спросили, где вываливать доски.
— Хорошо, Никитич, что мы с тобой вовремя выписали эти отходы. Они хоть чуть-чуть подсохли, — сообщил дедушка Федосеев, — а то с новой партии сплавного леса – одна слизь. Показывай скорее место, где будем строить сарай для вашей телушки.
Мальчик подбежал к Василию Ивановичу и лизнул его в руку. «Ишь, не забыл меня парниша, и подрос заметно. Я тебе гостинец от Марфы Ивановны привез!» — и дедушка Федосеев вытащил из кожаной сумки двухлитровую бутыль молока и передал ее Анне Тихоновне. «Тут и Жене хватит», — добавил он.
Отец, выбравшись из ямы, все еще не мог отдышаться. «Давай, Василий Иванович, посоветуемся, где лучше!». «Лучше там, где теплее», — дедушка Федосеев походил по двору, постучал увесистым кулаком в заднюю стенку сеней, которые вплотную примыкали к дому с южной стороны, и сказал: «Здесь!»
Возничий взял правую лошадь за узду и крикнул: «Пошел полегоньку!» Телега медленно двинулась во двор и остановилась метрах в четырех от сеней. Развязали пеньковые веревки, выдернули из пазов одну боковину телеги, и большая часть досок ровным рядом легла на землю. Дедушка могучим плечом толкнул с воза все остальное. На верху кучи оказались довольно крепкие и длинные брусья.
— Ты уже прости, Никитич, что немного заворовался: кинул брусья в середину, чтобы никто не видел. А то ведь из одного горбыля сараюшку не построишь!
Отец боязливо оглянулся на возничего. «Не гляди; мы с ним вместе который год дружим. Я его сыну по нынешней весне дом срубил», — весело подмигнул Петру Никитовичу дедушка Федосеев. Вскоре все пошли в дом, чтобы пообедать.
