«Рождество Твое, Христе Боже наш…»

Нина Лексина, фото Олега Холодилова

Зимой в деревне рано смеркается. Не успеешь оглянуться, а вечер – вот он, у ворот стоит. Спускаются сизокрылые сумерки, и вот уж снежные сугробы не белые, а словно чернильные. Тени таинственные бродят по улицам, а деревья, опушенные инеем, как видения, застыли у домов. Во всем чудится мне тайна Рождественского праздника…

Снежищу-то намело к Рождеству! Крыши домов, ометы на огородах, стожки сена у домов – все в снегу. На огородах мальчишки снежные да ледяные крепости понастроили, хвастаются, которая дольше до весны выстоит.

Мой дом стоит в долине, у ручья, и колодец со студеной водой рядом. Журчит водица серебряная, а кверху пар поднимается – такое диво!

Перед домом гора высоченная, до самых небес возвышается, вся белая и пуховая от снега, как перина. Одеваешься теплее и вот уж мчишься на санках с горы – дух захватывает! Да не зевай – в ручей залетишь, если санки не повернешь в сторону. А бывало, сиганешь в студеную воду и не поймешь поначалу: то ли ледяная она, то ли кипяток — так обожжет. И стрелой – к дому, а край пальтишка–то уж обледенел, колом стал. Ох, как попадет от старших, берегись! Карабкаешься на гору – еще разок скачусь! Ресницы смерзаются, белые, пушистые, будто крыльями пташки над глазами машут. Щеки и уши горят – морозкины поцелуи…

Вот уже вершина горы. Встала передохнуть и замерла в изумлении: в той стороне неба, где солнце зимнее спать укладывается, небо лиловое, а местами розовое, а над горой – темное, и уже звездочка первая затеплилась…

— Девчо-о-нки, аль забы-ы-ли, – соче-е-льник нонче. К на-а-шим айда, кутью понесем! – слышишь мамин голос, скатываешься с горы, бежишь домой что есть духу – обогреться бы надо…

Несешься по темному коридору, зажмурив глаза: висит на стене, белой от инея, тушка поросенка с оскаленными зубами под пятачком, на гвоздях — гуси ощипанные. Страшно – а ну как клювом в темя долбанут!

А в избе тепло и особенно уютно. Все убрано к празднику Рождества: белоснежны накрахмаленные тюлевые занавески на окнах. А стекла морозными узорами разукрашены. Волшебство… Домотканые дорожки лежат на половицах, отдают морозную свежесть теплой избе. А до этого неделю висели на заборе. Теплится лампада в переднем углу с иконами. А на полу, в промерзшем углу, стоят миски, а в них холодец застывает. Так положено, будто в дар младенцу Христу. Бабушка и мама держат строгий пост, а сегодня они ничего не едят до первой звезды. Надо спешить….

Мама достает из сундука пуховую шаль с запахом нафталина, надевает пальто с широким подолом, «шестиклинку». Ей так идет этот зимний наряд! А мы с сестренкой уже в новых фланелевых платьях, сшитых специально к празднику, выкручиваемся перед большим зеркалом, завязываем капроновые банты на головах.

Незабываемый вечер перед Рождеством… А ночь будет еще таинственней. Вот бы не спать, вдруг увидишь Вифлеемскую звезду. Взойдет волшебная звезда на востоке, а ты спишь…

Выбегаем на морозную улицу, садимся в санки – до бабушки не близкий свет. Мама добровольно «впрягается» в санки, смешно изображая лошадку, — хрустит снег под ее ногами, санные полозья повизгивают — и мчит нас под гору. Мы летим – сейчас она отпустит веревку, а сама побежит следом, веселая, озорная. А навстречу новая горка и – бух – падаем в снег, барахтаемся. Дальше путь в гору – придется всем идти пешком. Мама впереди – только успевай за ней… Безветренно, тихо. А звезд на небе уже видимо-невидимо. Сощуришь глаза, а они переливаются, как стеклышки в калейдоскопе. Чудеса…

Дед и бабушка встречают нас у порога, в руках у них миски с водой холодной. Мы опускаем замерзшие пальцы, чтобы руки быстрее согрелись, без ломоты. Садимся за постный стол. Каша простая на столе стоит, соленые овощи из кадушек, ржаной хлеб ломтями нарезан, свежий, ароматный, испеченный к празднику. И мамина каша пшеничная с сухофруктами аппетит нагоняет. Ужинаем молча, величие праздника того требует. Бабушка говорит, что Рождество Христово – «матерь всех праздников»: рождается Иисус Христос – Сын Божий, Спаситель мира. А потому и ночь самая святая из всех ночей на земле. Сорок дней бабушка постится и подолгу читает Библию, молится усердно. Сегодня все верующие люди села, тайно от властей, соберутся в доме одинокой старушки и будут всю ночь молиться при свечах, будет «всенощное бдение». Храм-то коммунисты «закрыли». А рано-рано поутру детвора сельская пойдет по селу, заходя в каждый дом, где можно прославить Христово рождение.

— А вы тропарь-то Рождеству, что с вами учили, не забыли? – спрашивает она меня и Танюшку-сестренку.

— Рождество Твое, Христе Боже наш…, — нараспев затянули мы дружно, но бабушка остановила нас, предложив утром прославить Христа.

Сегодня мы останемся ночевать в доме деда (холодно возвращаться домой). Бабушка уйдет ко всенощной, а мы останемся с ним. Он будет спать, а на груди у него примостится кот Василий, дрему нагонять будет. Я старшая.  Если что – отвечать мне.

— Танюш, а давай рисовать Вифлеемскую звезду, — предлагаю я, достав из тумбочки цветные карандаши и тетрадки с рисунками.

Быстро нарисовала звезду, первую, вторую, а среди них одна особая – Вифлеемская, у нее углов больше, чем у звезды обычной. Что бы еще нарисовать? Смотрю на икону Казанской Божьей матери, на прекрасного младенца на руках Приснодевы, которую бабушка называет «благословенной среди жен», Марией, и сердце мое сжимается от предчувствия беды: прекрасный младенец Иисус скоро вырастет, и его безжалостно распнут на кресте. Но сегодня Мария счастлива, она держит сына в пеленах, и он в эту минуту ее, только ее. О нем на земле знают пока только волхвы, а до царя Ирода весть еще не дошла. Ангелы петь начнут «аллилуйя», все верующие люди будут этой ночью подпевать им и встретят таинственного, прекрасного Бога-младенца. Мне так хочется хотя бы краешком глаза заглянуть в вертеп, в ясли для ягнят, где лежит младенец Христос, но бабушка вчера объяснила, что не все достойны видеть это таинство. А времена теперь и вовсе безбожные настали. И сон смежает мои веки…

И уже сама не помню, кто и когда положил меня спать на печку-лежанку, только проснулась я толи от скрипа половиц в сенях, от стука ли двери, а может, от морозного свежего воздуха, что принесли с собой дети, входя в избу. Бабушка и дед уже на ногах. Топится печь, щелкают дрова. Еще темно, но мальчишки и девчонки пришли славить … Раньше всех прибежал мой старший брат, Шуряня.  А того, кто приходит раньше всех и приводит с собой других детей, дед усаживает на вывернутый кверху мехом тулуп, надо непременно рассказать тропарь Рождеству. У брата хорошая память, он, сидя на тулупе, вдохновенно славит:

Рождество Твое, Христе Боже наш,

Воссия мирови свет разума,…

Тут мы с сестренкой выныриваем на печи из-под пестрой занавески и подпеваем:

…Тебе кланятися, Солнцу пра-а-вды,

И тебе ведети с высоты Восто-о-ка.

Господи, сла-а-ва Тебе!

— С праздничком, с Рождеством Христовым! – хором провозглашают остальные дети.  Шурик Иванычев вышел вперед и тонким голоском проскороговорил:

— Маленький юнчик сел на стульчик,

Открывай сундучок, доставай пятачок…

Бабушка и дед улыбаются, достают из жестяной расписной банки деньги и раздают всем «пятаки», а чаще —  гривенники или пятнадцать-двадцать копеек. Перепадает и нам с сестренкой.

И снова хлопают двери, трещат мерзлые доски в сенях, того гляди рассыпятся на куски, но все обходится благополучно.

Уже рассвет зимний глянул в окна, и Вифлеемская звезда спешит по небосклону, чтобы провозгласить во все концы земли: «Рождество Твое, Христе Боже наш…»