Чалдоны, старожилы и другие…

ЧАЛДОНЫ И СТАРОЖИЛЫ

Мир старожилов-сибиряков составляли сельские общины, сообще­ства потомственных старожилов сибирских городов, старожильческие консорции нескольких типов. Мир старожилов воспроизводил себя в последу­ющих поколениях благодаря устоявшимся традициям, обычаям, системой воспитания детей, благодаря замкнутости жизни, крайней слабости мигра­ционных процессов.

Кто же такие старожилы? Во-первых, истинными сибирскими старо­жилами считаются «чалдоны» (челдоны), потомки первых засельщиков но­вых земель, первопроходцев. До настоящего времени идет спор о значении понятия «чалдон». Наиболее точным, видимо, можно считать следующее: в XIX в. в северной части Енисейской губернии этим словом определяли «люд неуемный, бродячий, без привычки к насиженному месту, промышляв­ший охотой, суровый и диковатый на вид». Вряд ли серьезным является бы­тующее объяснение, что «чалдоны» — выходцы с «Чала и Дона». Почти все первые  «заселыцики» были из северных областей России. Даже в период сравни­тельно широкого переселенческого движения второй половины XIX в. кон­тингент государственных крестьян северных губерний составляет 64,7% всех переселенцев.

В исторической литературе старожилами называют часто тех, кто про­живал в Сибири к 1861 г., к началу широкого добровольного переселения бывших крепостных крестьян Центральной России. Однако во второй половине XIX в. сибиряки считали старожилами тех, кто прожил здесь 25 и более лет. Селения, возникшие четверть века назад, также причисляли к старожильческим. Постараемся объяснить это понимание. На наш взгляд, этому соответ­ствует ряд причин: за четверть века переселенец «вживался в образ старожила, терял связь с родными краями, через детей «роднился» со старожилами, а дети его считали себя сибиряками и о родине отцов знали понаслышке. Хозяйство крестьянина за такой срок давно уже становилось средним или зажиточным. Но все же, по сибирским понятиям, наиболее важной была связь через кладбище, через «могилки»: за 25—30 лет родственники пересе­ленца находили вечный приют на сибирской земле…

ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ

Особую область хозяйственной и общественной жиз­ни сибирского края представляет процесс взаимодействия двух миров: мира старожилов и мира Европейской России, представленный переселенцами, служащими-чиновниками, ссыльными и иным «проезжим и приезжим» людом.

Попадая в мир старожилов, переселенцы расставались со своими «рос­сийскими» традициями, привычками, растворялись в условиях новых отно­шений, новой системы хозяйствования, технологии земледелия.

На первом этапе переселенческого движения выходцы из северных губерний составляли основную массу новых «заселыциков». По социальному положению данный этап характеризуется середняцким. Исследователь переселенческого движения И. А. Гурвич писал в 80-х гг. XIX в. Преобладающим элементом в современном переселенчес­ком движении следует считать крестьян среднего достатка». Вплоть до конца XIX в. пересе­ленцев именовали самоходами, т. к. до постройки железной дороги шли сюда пешком и на лошадях.

Как крестьяне определяли район переселения? Исследования показа­ли, что 61% крестьян засылали в Сибирь ходоков, которые выбирали место   будущего заселения. По письмам определяло район переселения 19 %, по рассказам — 17 % крестьян. И лишь 3 % переселенцев шли «наобум»: это говорит о том, что не так-то просто было решиться в то время на далекую дорогу в суровый край, сорвавшись с обжитого места.

Путь до Енисейской губернии пешком занимал от 3 до 7 месяцев. Иногда шли с остановками на зиму, чтобы подзаработать и двигаться даль­ше. Для семьи из 6 человек требовалось на дорогу около 200 рублей. Деньги набирали как за счет тайной продажи «своей» земли, дома, части скота и пр., так и за счет сбережений. Конечно, и подрабатывали, и «шли Христо­вым именем от города к городу». Только с 1893 г. правительство стало выда­вать ссуды на обзаведение хозяйством до 100 рублей. Но этого было явно недостаточно: только на подъем одной десятины пашни в лесостепи требовалось от 100 до 300 рублей.

Переселенцы шли в сутки по 35—40 верст. Крупными партиями по 60—100 семей шли до намеченной губернии, а далее по уездам: затем расходились отдельными семьями по селениям.

Новопоселенцы старались устроиться на жительство в старожильчес­ких селениях. Здесь можно было до обзаведения домом найти квартиру у старожила, купить лошадь и инвентарь, выгодно продать свою рабочую силу. Работая на сезонной или постоянной работе можно было заработать от одного до полутора пудов зерна в день. Годовому работнику (работнику «в строку) оплата деньгами и в натуральном исчислении в Енисейской губернии про­изводилась в зависимости от уезда от 70 до 160 рублей. Через 2—3 года переселенец мог обзавестись собственным хозяйством. В конце XIX в. для собственного домохозяйства требовалось:

Продовольствие в течение 2-х лет                         — 100—150 руб.

Возведение или покупка дома и построек            — 110—150 руб.

Покупка 2-х лошадей                                                   — 80—100 руб.

Покупка 1-й коровы                                                      — 17—30 руб.

Покупка 2. саней и телеги                                           — 40—50 руб.

— упряжи на пару лошадей                                                 — 20 руб.

— деревянного или железного плуга                        — 10—37 руб.

— двух борон                                                               — 3—5 руб.

Стоимость утвари и хозяйственных

принадлежностей                                                          — 30—40 руб.

Для причисления крестьянского хозяйства к «обществу» требовалось еще 30—50 рублей. Значительно облегчало положение переселенца осво­бождение от государственных повинностей в первые 3 года проживания в Сибири и на 50% еще на 3 года. Однако мирские повинности они обязаны были выполнять полнос­тью.

И.А. Гурвич приводит в качестве обычного примера историю одного крестьянина, переселившегося во второй половине XIX в. в Назаровскую волость Ачинского уезда. В Сибирь он пришел «Христовым именем» с семь­ей. Работал у старожила за 1 пуд ржи и 1/2 пуда пшеницы в день. За зиму купил лошадь, «ячменя и хлеба». Весной засеял десятину ячменем. Выра­щенный ячмень продал в городе и купил корову и небольшую избушку, за которую заплатил 11 рублей.

Через 17 лет у него было 16 десятин пашни, дом-пятистенок, 4 лоша­ди, жеребенок, 7 коров, овцы. Все эти годы он постоянно продавал хлеб на рынке в городе.

Но не следует забывать, что данная история была типичной для тру­долюбивого, усердного крестьянина. Именно такие крестьяне быстро вхо­дили в старожильческий мир и через 25 лет числились старожилами.

В последней четверти XIX в. старожильческий мир начинает ограничи­вать прием переселенцев в «общества». Так, в 1894 г. по Ачинскому округу в Покровской волости из 8 обществ отказали переселенцам — 7, в Балахтинской — из 10 отказали 8 общин, в Тюльковской — из 10 все 10 сельских обществ. Основной причиной стала, во-первых, наметившаяся тенденция к «утеснению» земельных владений общин; возникла угроза уменьшения на­делов сыновьям старожилов, достигшим 17 лет. Во-вторых, во второй поло­вине XIX в. около 59% всех «самоходов» составляют бывшие помещичьи крестьяне, резко отличающиеся по миропониманию от государственных крестьян северных губерний и сибиряков.

Старожилы справедливо отказы­ваются делиться землями, разработанными их предками. Они возмущались жалобами переселенцев, что якобы «старожилы захватили лучшие близле­жащие около селений земли и не желают передела их». В данном случае земли эти явно не были захвачены насильственно и, по сибирским прави­лам, не переделивались, но психология бывших помещичьих крестьян вос­принимала по-своему.

На рубеже XIX—XX вв. большая часть переселенцев была вынуждена основывать новые селения в подтаежной зоне — степи и лесостепные обла­сти были практически освоены. Старая технология земледелия начинает из­живать себя. Урожайность стала падать; наступил период перехода к интен­сивному земледелию. Многие селения возникали на месте бывших заимок, заброшенных росчистей, но большинство переселенцев были вынуждены втрое больше затрачивать сил, денег, времени на обустройство. Деревни новоселов стали существенно отличаться от старожильческих.

Еще более обострились отношения старожилов и переселенцев в первом десятилетии XX века. «Столыпинские» реформы насильственно разру­шали общины Европейской России и предусматривали массовое переселе­ние обезземеленных крестьян в Сибирь, на окраины страны. Во многом у этих переселенцев имелись негативные черты: лень и нежелание трудиться, отсут­ствие старательности, пьянство, низкие нравственные качества. И называ­ли их в Сибири уже переселенцами-лапотниками, лапотошниками. Неред­ки были случаи «проживания» ссуд, преступлений, поиска случайных зара­ботков, отходничества. Многие новоселы, с огромным трудом разработав в тайге 1—2 десятины земли, едва сводили концы с концами. Еще на долгое время «столыпинские» крестьяне оставались по мироощущению «велико­русскими» крестьянами.

Быт переселенцев начала XX в. разительно отличался от быта старо­жилов. В отчетах начала века приводятся многочисленные примеры голодо­вок в селениях переселенцев, сырости и холода в их жилищах, крайне бед­ной и ветхой одежды, тяжелых эпидемических заболеваний. Высока смертность новоприбывших, особенно среди детей. «Прибыль населения переселенческих поселков почти соответствует убыли», — писали енисейскому губернатору из Ачинского уезда в 1899 г. Вот описание жилищ, сделанные в конце XIX в.: «У старожилов дома большие и крепкие. У новоселов — слабые и серые. Постройки низкие. Кры­ши земляные и соломенные, пропитанные глиной. Много изб покривив­шихся, непокрытых, причем окна едва видны из-за наваленного для тепло­ты навоза».

Приведем и выдержку из отчета за 1911 г. о состоянии сельского хо­зяйства в Енисейском уезде, из главы о положении переселенцев: «Прихо­дится констатировать, что хозяйства их (новоселов) производит впечатле­ние какого-то развала, грязи (резко бьющей в глаза при сопоставлении с чистотой и порядком в доме и дворе сибиряка), нищеты, соседнего раздора и влияния водки».

Освоение неудобиц сопровождалось и такими картинками — «многие поселки находятся в обширной болотистой равнине, покрытой местами чахлым березовым лесом. Сообщение из-за топкой почвы плохое, а весной в эти Богом забытые места уже невозможно попасть… Загрязненность по­селков огромная. В стенах домов видны щели. Отапливаются жилища желез­ными печками, вследствие чего резко меняется температура, жара сменяет­ся холодом. Во многих домах полы земляные, много грязи и насекомых. Питается население хлебом, картофелем и капустой, лишь изредка молоком и мясом».

«Летом почти все, а зимой очень многие ходят в лыковых или из сырой кожи лаптях; белье из грубого холста. Верхнее зимнее пальто есть далеко не у всех, не раз приходилось наблюдать, как вся семья ходит в одной и той же рваной шубе». Далее говорилось о нравах новоселов: «Моло­дежь в свободное время, заломив шапки набекрень, шляется по улицам, пьет, после чего скандалит и дерется».

Но все же, несмотря на вышеописанные недостатки, большинство переселенцев прибывали сюда для обустройства, чтобы начать новую жизнь. Сотни тысяч крестьян-переселенцев увеличили на несколько миллионов десятин площади посевов. Они привезли улучшенные навыки огородниче­ства, трехполья, удобрения земель, льноводства, пчеловодства, новые ре­месла. Особую роль «столыпинские» переселенцы сыграли в развитии жи­вотноводства в Сибири. Старожилы перенимали опыт содержания скота в теплых хлевах, в стайках стали заводить ясли для сена. Выросла продуктив­ность молочного животноводства, начало развиваться маслоделие.

Огромную роль в развитии переселенческого движения сыграло правительство. Увеличились до 200—400 руб. льготные ссуды, многие получили безвозмездную помощь, для желающих выехать в Сибирь ввели льготные железнодорожные тарифы и переезд стал в 3—4 раза дешевле. Стоимость железнодорожного билета по переселенческому тарифу была следующей: от Одессы до Красноярска — 7,4 руб., от Ковеля — 7,35 руб., от Киева и Чернигова — 6,75 руб., от Харькова — 6,25 руб., от Воронежа до Красноярска — 5,7рубля.

В Енисейской губернии для переселенцев создавались бесплатные переселенческие столовые и боль­ницы, оказывалась всесторонняя землеустроительная помощь. За счет средств Переселенческого управления строились школы, церкви, больницы, доро­ги, сооружались тысячи колодцев.

СИБИРСКОЕ ЕДИНЕНИЕ

«Сколько мы могли наблюдать, отноше­ние старожилов к переселенцам является далеко не враждебным, скорее, они встречают участие в местном крестьянстве. Это обнаруживается следу­ющими фактами: кто несет в настоящее время все расходы на колониза­цию, кто поддерживает переселенца-новосела, дает приют, прокорм, подает ему помощи пути, кто кормит милостыней переселенца и в минуты несчастья спасет его? Сибирский крестьянин и он один…», — так описы­вал Н. М. Ядринцев отношение старожилов к «самоходам» в 70-е гг. XIX века.

Многие из новоселов приезжали в селения, где издавна проживали их родственники или односельчане и миряне одной общины, знакомые. По­этому им легче было найти «общий язык» при приеме в общину, при обу­стройстве и преодолении тягот в первые годы жизни в Сибири. Старожил, замолвив слово за переселенца, поручался за его поведение в обществе, выполнение обязанностей перед миром, обязывался поддерживать хозяй­ство новосела.

Сближение новоселов и старожилов обусловливалось, прежде всего, трез­вым, практичным подходом к установлению взаимовыгодных экономичес­ких отношений. Старожилы помогали поднимать пашню, помогали посев­ным материалом, обучали технологии земледелия в новых условиях. Старо­жилы увеличили товарность своего хозяйства за счет рынка переселенческих дере­вень. Переселенцы привезли ряд нововведений; они более активно при­обретали и популяризировали сельскохозяйственные машины и орудия труда. Общая тенденция взаимоотношений продолжала идти по пути поглоще­ния переселенцев миром сибирских старожи­лов, пусть и более замедленного восприятия ими традиций сибиряков.

Новосел, откуда бы он ни был, сразу же мог наблюдать разницу между «Рассейским краем» и Сибирью. Но различия преодолевались, как тонко было подмечено в конце XIX в., следующим способом: «Новосел подвергается непрерывной критике и иронии, сопровождаемой и положительными со­ветами, как поступать на сибирской земле, как пахать землю, какие сделать уступки, ея, насколько и когда быть благосклонным к бродягам, а когда жестоким, и, наконец, даже советами как говорить, не возбуждая смеха. Под гнетом этих насмешек и советов, подтвержденных собственным опы­том, новые колонисты быстро уступают местным обычаям, а не далее как следующее поколение считает себя уже коренными сибиряками и на ново­селов смотрит с усмешкою и иронией».

Несмотря на то, что от 10 до 18% переселенцев «столыпинского» периода вернулись обратно в Европейскую Россию, большинство приняли положительно преимущества новой жизни.

Чтобы проанализировать положение тех, кто переселился после 1906 г. обратимся к выводам статистических обследований переселенцев, прове­денных в 1911—1912 гг. «В Сибири положение переселенцев во всех отношениях улучшилось, и благосостояние их поднялось вдвое, втрое и даже в 6—7 раз». Только в Ени­сейской губернии в 1906—1916 гг. было введено в строй 30 млн. десятин угодий. Если старожилы занимали до 60% посевных площадей, то пересе­ленцы быстро освоили 30% земель (остальные 6% пашен принадлежали казакам и 4% нерусским народностям Сибири, занимавшимся сельским хозяйством).

Переселенческое движение дало мощный импульс не только сельско­му хозяйству, но и промышленному развитию Сибири. Многие новоселы и часть молодежи старожильческих селений пополнили ряды рабочего клас­са. Деревня более активно участвуют в начале ХХ в. в развитии кооперативного движения, втягивается в торгов­лю, участвует в освоении новых месторождений полезных ископаемых и развитии лесной отрасли промышленности. Увеличивается население горо­дов, железнодорожных станций, малонаселенных районов губерний. Сибири и Дальнего Востока.

В связи с мощным экономическим подъемом 1920-х гг. в годы НЭПа, сибирская экономика переживает новый подъем. Быстро шел процесс вы­равнивания благосостояния старожильческих и переселенческих хозяйств. Большинство переселенцев столыпинского времени стали крепкими середняками. Одновременно, в середине 20-х гг. начался новый всплеск переселенческого движения, связанный с деятельностью Н.И. Бухарина. Старожилы и переселенцы становились единым миром на основе кратковременного возрождения старожильческих общин в 1921 — 1929 гг.

 

ССЫЛЬНОПОСЕЛЕНЦЫ

Наряду с вольным переселением тех, кто стремился обрести в Сибири «землю и волю», значительное место занимала ссылка и каторга осужденных за различные преступления в городах и селениях Европейской России. Большинство из них отправлялись на жительство в специальные поселения ссыльных, многих размещали в старожильческих селениях.

Водворение на жительство лиц, принудительным образом высланных в Сибирь формировало в сознании сибиряков несколько типов оценочных суждений о различных категориях ссыльных. По общей оценке современников в первой половине Х1Х века термин «несчастные» («нещастные») относился к общей массе ссыльных. Но от самого человека зависело, пойдет ли он здесь по пути нравственному или преступному.

Наиболее наглядно и правдиво охарактеризовал данный выбор декабрист Н.В. Басаргин: «Сибирь снисходительно принимала всех… Когда ссыльный вступал в ее границы, его не спрашивали, …какое он сделал преступление… «несчастный» …звали сосланных. От него требовалось только» быть положительной личностью. «В таком случае… его ждало довольство, но даже богатство и уважение людей».

Позднее в 1871 г., об этом же писал публицист С.П. Турбин: «В Сибири существует повсеместно прекрасный обычай — не обращать внимания на прошлое… Будь ты хорош здесь, а что ты делал там (в России), твое дело, а не наше… Но для нравственного перерождения личности преступника требовалось проживание в среде старожилов». Множество ссыльных, из числа приписанных к старожильческим сибирским селениям, «превращались в добропорядочных граждан». Повсеместно бытовала поговорка «Быль молодцу не укор».

Милосердие сибиряков выражалось в развитой практике «подаяний», идущим партиям ссыльных, оставления продуктов питания для бродяг и нищих на специальных полочках у ворот на ночь. Крестьяне старожильческих селений, вынужденные принимать на жительство ссыльных, старались положительно воздействовать на них своим примером, традициями и нормами «обычного права».

Однако не всегда ссыльные, размещенные на поселение в старожильческих селениях, стремились жить праведно. Дела об утрате хищений и разбойных нападений подтверждают стремление многих поселенцев к продолжению «порочной» жизни и в условиях сибирской ссылки. Например, поселенец Иван Егоров, проживавший в д. Шадрино Подсосенской волости в «сговоре с себе подобными» (всего 7 чел.) собрали у крестьян ряда селений «для выделки овчинные шкуры» на крупную сумму и перепродали их. В результате расследования виновные были найдены и наказаны, но и далее Егоров продолжал «заниматься хищениями и мошенничеством».

Отрицательно воспринимало сознание сибирского населения поведение ссыльных, не желавших встать на путь исправления. Старожилы называли таких людей «варнаками». В 1804 г. беглые с Боготольского завода колодники Иванов, Сандалов и Крывелев совершили вооруженное ограбление крестьянина д. Гуськовой Василия Михайлова. В том же 1804 г. четверо вооруженных ссыльных совершили нападение на домохозяйство зажиточного старожила с. Новоселово Михаила Яковлева Ярлыкова. Таких примеров можно привести достаточно много.

Граница «свой-чужой» в самосознании и картине мира старожилов-крестьян часто обобщалась в образ «злого человека» и, прежде всего, ссыльного-варнака. Своим поведением, нежеланием исправиться «варнаки» противопоставляли себя сибирякам. Поэтому, многие из них так и не смогли прижиться здесь и бежали обратно в Европейскую Россию.

Поселенцы с. Седельниково Сухобузимской волости, выбрав 1 октября 1862 г. на «будущий» 1863 г. «из среды себя поселенцев Семена Кочегарова, причисленного в 1851 году и Степана Михайлова, причисленного в 1849 году для несения службы»  «десяцкими над поселенцами», вскоре вынуждены были переизбрать С. Кочегарова. Причиной послужило распоряжение волостного старшины от 10 ноября того же года: «Дать знать Седельниковскому старшине, что Кочегаров за явку к нему в пьяном виде и здавание грубостей выдержан при волостном правлении под арестом в течение трех суток… Предложить обществу пересмотреть приговор… кому по очереди следует как ранее поступивших на причисление…».

Документы показывают безнравственную подоплеку преступного поведения поселенцев. Иногда, в ответ на милосердие и доброту крестьян,  ссыльные отвечали преступлением. В данной ситуации, вполне естественно среди старожилов Сибири бытовала поговорка: «Накормишь калачом – не бей в спину кирпичом».

Так, поселенец с. Сухобузимского Красноярского округа Щелкунов, переночевав в с. Казачинском Енисейского округа у крестьянки Х. Чигаревой, «выкрал во время сна из чулана 4 новые мужские рубахи, новую поддевку, плисовые шаровары, беличьих шкур 10 штук, меховой воротник» и другие вещи на общую сумму 48 руб. 75 коп.

В целях возврата имущества крестьян сразу объявлялся розыск пропавших вещей по всем селениям волости. Когда у крестьянина д. Большебалчугской Сухобузимской волости М. Першина пропало «две уздечки кожаных из пригона снятые с лошадей… ночью», они вскоре были найдены. Той же ночью на основании признания «тех уздечек» свидетелями, ночными сельскими сторожами, был задержан поселенец Д. Ларионов, пытавшийся заложить уздечки «в кабаке под вино».

В ментальности крестьян кража, плохое поведение воспринимались покушением на имущество, нажитое своим трудом, угрозой миропорядку, по правилу: «Преступное не может быть нравственным, нравственное не может быть преступным». И, естественно, порочное поведение поселенцев неизбежно сохраняло грань в отношениях старожилов и ссыльных. В ментальности старожилов-сибиряков отношение к нравственности переселенцев выразилось в поговорке: «Поселенец, что младенец — на что взглянет, то и стянет».

Одновременно, крестьяне-сибиряки позитивно воздействовали на психологию поселенцев, которые «согласно» проживали в старожильческих селениях и добивались их полного «осибирячивания» во втором — третьем поколениях. Это неплохо подтверждает приговор сельского схода с. Петропавловского Балахтинской волости  от 3 июня 1876 г.: «Дали сие одобрение поселенческому сыну Василию Штычкову в том, что он поведения хорошего, под судом не состоял и никаких предосудительных поступках нами замечен не был…». Дети и внуки ссыльных через 50-70 лет становились старожилами.