Борис Карташов
Любой населенный пункт образовывается для определенной цели. В 1947 году Сотринский леспромхоз открыл новый лесопункт в 220-ом квартале. Туда после ликвидации комендатуры НКВД моя семья (уже не спецпереселенцев), а свободная как все советские люди переехала на новое место жительства. Отныне не надо было каждый вечер отмечаться у местного чекиста, что ты дома – не сбежал и ничего не натворил с точки зрения закона. Вообще, система уничтожения человека, как личности, превращение его в “винтик” государственной машины была в то время очень изощренной и сволочной.
Так, например, с 1930 по 1947 годы наша семья меняла четыре раза место жительства. Причем делалось это насильственно. Отец рассказывал, что первый раз привезли в тайгу по железной дороге Свердловск-Серов (где-то в районе Верхотурья) и приказали через неделю уже заготовлять древесину. По шесть кубометров на человека в день. Причем дерево надо было свалить, очистить от сучков, раскряжевать на шестиметровые бревна и сложить в штабель. Только тогда выдавалась суточная пайка еды на работающего. Не выполнил норму – ничего не получил.
Всю неделю рыли землянки, строили шалаши. Ведь был декабрь, надо было выживать, потому что их человеческая жизнь “врагов народа”, кулаков ничего не стоила. Папка вспоминал, что “хохлы”, приехавшие с ними с Украины, отказались валить лес, мотивируя тем, что они хлеборобы и не умеют работать на лесосеке. Они жгли костры, питались тем, что привезли с собой. Но вскоре еда кончилась, стали пухнуть с голоду, ослабели до того, что не могли вставать. Мороз заканчивал дело. Каждое утро несколько трупов “актировали” и куда-то увозили. “Хорошо, что мы с мамой еще не поженились, и детей не было”- говорил отец. А вот у других и дети умирали.
С муками, неимоверными трудностями, но поселение возрождалось. Весной раскорчевали лес, посадили картошку, построили бараки, появилась живность. Через три года это был уже крепкий поселок со своей инфраструктурой. Тяжело, но жить можно. Однако, как только власть это замечала, тут же отдавался приказ – осваивать новое место жительства. И обязательно километров за 30-50 от прежнего вглубь тайги. И все повторялось заново. Только люди уже имели опыт. Адаптировались на новом месте быстрее. Вот так мы и осваивали лесозаготовки в четырех населенных пунктах, пока советская власть не решила что мы стали “лояльные” к ней и милостиво разрешила жить там, где мы желаем. А желали мы жить в 220-ом квартале, позднее который стал называться “Печеневка”, “Боровой”, а сейчас богом забытый уголок без всякого производства, где доживают свой век старики.
Итак, главной задачей “Двадцатого” была заготовка леса и частичная его переработка. В лесосеках вначале заготовляли лес поперечной пилой, затем – “лучковой”. Кстати, “лучковая” пила в свое время сделала революцию на заготовке леса. По сравнению с поперечной (с которой управлялось два человека) производительность увеличилась в два раза. Забыл сказать, что тогда не было бригад: каждый трудился на своем переделе работ – сучкоруб, вальщик, помощник вальщика, тракторист и т.д. И соответственно зарплату каждый получал независимо от другого. Так вот, всех больше зарабатывал вальщик: отец рассказывал, что один вальщик по фамилии Чабан таскал деньги в полевом планшете с собой на работу. А это было несколько десятков тысяч (дело было до войны) прятал сумку под кустом, забывал где, потом искали все, кто мог. Находили, он делился на выпивку с мужиками. А когда спал, говорят, сумку под голову клал. Но такие люди были, скорее всего исключением, так как надо было нравится начальству для того, чтобы выбирать для валки “кубатурнее” дерево.
Позже появились электропилы и бензопилы. Трелевали, то есть вывозили с делян и укладывали в штабеля вначале лошадьми, потом лебедками, первыми газогенераторными тракторами. Вывозили зимой по “ледянке”: делалась дорога, которую поливали водой. Посредине делалось углубление шириной сантиметров 30-40 и глубиной до 20. На однополозные сани накладывались бревна, и лошадка тянула воз в поселок. Там он в поселке либо отгружался в вагоны МПС, либо разделывался на доски, шпалы, тарную дощечку и т.д. Причем вначале бревна в вагоны тоже грузили с помощью лошадей. С годами их поменяли лебедки и краны. Спустя время от ледяных дорог отказались. Стали строить узкоколейные временные дороги и “лежневки”- деревянные тротуары, по которым на автомашинах вывозили хлысты. А по УЖД на паровозах, мотовозах в специально оборудованных турникетах.
Надо отметить, что в свои лучшие годы лесопункт заготовлял до 150 тысяч кубометров в год, в шпало-лесопилении, тарном производстве перерабатывали до 30 %. В поселке проживало около трех тысяч человек, которые были обеспечены всеми необходимыми социальными нормами тех времен. Работали детские сады, школа, клуб, баня, водокачка, магазины. Были пожарная часть, рабочая столовая. Вот о последней хочется отдельно вспомнить. Ее основной контингент были “вербованные”, зеки, холостые парни и девки — те, у кого не было постоянного угла. Местные в столовой не питались – дома жены готовили. Так вот, столовая открывалась в пять утра, потому что по УЖД вагончики с рабочими уезжали на деляны в половине седьмого. (А в четыре утра по “двадцатому” раздавался заводской гудок – будил всех на работу). Заведовал тогда столовой молдаванин по фамилии Слободян. Люди приходили, кто позавтракать, кто взять с собой “тормозок” в лес. Рассказывали такой случай: бывший зек кушает борщ. Черпает ложкой и видит в ней таракана. Подзывает завстоловой и грозно спрашивает:
— Это что?
— Где,– удивленно отвечает Слободян.
— Зыркай сюда, – трясется от гнева зек.
— Да это лук пережаренный, — заведующий тут же съедает таракана…
Немая сцена как по Гоголю. Фактов нет. Зек не зная, что делать дальше, вставая из-за стола, бурчит:
-Теперь пережаренный лук всегда тебе отдавать буду – я его не люблю.
Нам, малолеткам, всегда хотелось что-нибудь попробовать в столовой, хотя дома готовили лучше и качественнее. Скорее всего, тут срабатывало то, что это общественное место для коллективного питания. Ведь вначале надо было изучить меню. Затем буфетчице сказать, что желаешь. (В основном, это мясная котлета с картофельным пюре и компот). Она заказ писала на бумажке. С этой бумажкой подходил к раздаче… Затем с такими же, как сам пацанами, чинно сидели-кушали и слушали разговоры поварих, буфетчицы, взрослых посетителей. В этом, видимо, и заключалось необычность приема пищи, которая нас так притягивала. Вы, когда первый раз в ресторан попадали, что ощущали? Вот это — то же самое ощущали и мы. Прошло совсем немного времени и подросшие ребята, в 12-13 лет на летние каникулы устраивались на взрослую работу. Это либо “рассыльным” (мальчик на побегушках при начальнике лесопункта). В его обязанности входило вызывать на работу людей в экстренных случаях, разносить всякого рода указания и распоряжения руководства по домам нужным специалистам, так как телефонная связь через коммутатор была ограничена. Можно было поработать и телефонистом на коммутаторе, слесарем на нижнем складе, “на дорожке” – ремонтировать УЖД. Работали, правда согласно законодательству. Тем, кому было 12-13 лет – 4 часа, 14-15 – 6 часов в день.
Помню, как получил первую зарплату: что-то около 60 рублей. С какой гордостью я нес ее домой. Казалось, что весь “Двадцатый” смотрит и гордится мною – как же, “добытчик” в семье. Дома не знал, куда их девать. Предложил маме, а та в ответ: “ Ты же их заработал, куда хочешь туда и девай”. В конце концов, мы опять собрались за столом на кухне и долго решали с родителями, на что потратить мою первую зарплату. Решили купить мне лыжный костюм и китайские кеды (это был шик моды в начале шестидесятых). Пять рублей я истратил на угощение своих собратьев по компании: накупали пастилы, халвы и пряников. В лесу у “штаба” развели костер, кипятили чай и “пировали со сладостями”. Было мне тогда 13 лет.
Хочется немного рассказать как на “Двадцатом” не только работали, но и отдыхали по большим праздникам. Это 1-е Мая, Пасха, 7-е ноября. Кстати, а вот Новый год – семейный праздник – каждый отмечал в своем доме, но затем после его встречи все сходились в клубе, где веселье длилось до утра.
Итак, красный день календаря… В начале компании собирались в барачных комнатах, домах. Затем весь барак перебирался к кому-то одному, а из дома – в другой. В результате вся улица оказывалась в одном месте. Брага и самогон лились рекой. Закуска была самой распространенной: квашеная капуста, соленые огурцы, грибы, жареная или вареная картошка, кто побогаче – выставлял отварное мясо или котлеты, холодец. Ближе к вечеру в разных концах поселка раздавались крики, шум, мат, женский визг. Из какого-то дома или барака вываливалась пьяная толпа, где обязательно был некто у кого до пупа разорвана рубаха или майка, лицо в крови, весь в наколках с жаждой мщения на лице. Толпа уже плохо помнила, кто, кому и за что вьехал в рожу. Вспоминались старые обиды, но в результате битые оказывались, как правило, жены. Одна из таких, по имени Мальвина, постоянно пряталась в этой ситуации у нас подполье. Причем прибегала независимо от времени года в одной комбинации и сразу же прыгала под крышку подвала. Проходило часа два-три, за ней чувствует. Мужик как всегда спал, и Мальвина тихонько возвращалась домой.
Всю следующую неделю “Двадцатый” гудел от слухов – кто как погулял, хорошо ли угощал, не разбавлял ли самогонку водой, и не настаивал ли брагу на табаке или курином помете. Синяки, шишки, ссадины в счет не шли. В основном “разбор полетов” женщины проводили в магазине, а мужики за игрой в домино или карты.
Вот таким мне помнится мой “220-ый квартал”. Его жизнь, обычаи и привычки считались тогда чем-то обыденным, частью собственной судьбой. Хорошая она или плохая не берусь судить, но и другой мне не надо. Я любил свой “Двадцатый” и в моей памяти он останется добрым, светлым, необходимым как первая любовь. Это часть моей жизни, это мое….
Продолжение следует…
