Александр Козловский, фото Олега Холодилова
Кто в округе Михалыча не знает! Второго такого рыбака еще поискать надо. Целыми днями на реке с удочкой пропадает. И не впустую, не то, что некоторые.
Никто такого не припомнит, что он, Михалыч с реки да без рыбы вернулся. Раз на раз, конечно, не приходится, но с уловом всегда. Вот только есть у него одна странность: пойманную рыбу никогда сам не ест – все на продажу, а коль самому ушицы захотелось – в магазине себе рыбу берет. И вообще скуповат старик, больно деньги любит, хотя, кто их в наше время-то не любит; но рубля в займы не выпросишь: глаза в землю опустит, руками разведет – мол, извини, рад бы, да не могу, у самого за душой – ни-ни, уж не знаю даже как до пенсии дожить. И до того искренне говорит, что не только другие, но и сам почти верит, что неделю уже в руках копейки не держал. Даже забываешь невольно, что вчера собственными глазами видел, как этот вертлявый старикашка какой-то толстой губастой бабе связку рыбы продал. Но тут оговориться следует: по справедливости цену за улов назначал, лишку не ломил никогда. Потому все у него с охотой и покупали и Степа Шубин да и все остальные соседи, за исключением разве дедушки ОМОНа да Кольки Шлеп Ноги.
Но дедушка ОМОН – этот из солидарности с Колькой. А вот Колька Шлеп-Нога — тот, едва увидит, что Михалыч на углу у магазина устроится торговать (там у него специально для этого столик самодельный свой да ящик из-под бутылок заместо стула), так и заладит свое:
— Опять кровосос коммерцией занимается.
Но да такого шалопая, как Колька, слушать – себя не уважать. Сам-то он.., Но о нем — в другой раз как-нибудь.
Живет Михалыч бобылем. Бабка его уж лет пять как померла. Дом в чистоте содержит. Всегда все прибрано, по местам разложено. А вот хозяйства никакого не держит. Раньше, когда бабка жива была, корову держали. А как бабка померла, он корову-то и продал. Мол, с ней хлопот не оберешься. И так проживу. Тоже верно; пенсия у него, как у ветерана войны достаточная, да и прирабатывает. Зимой корзины плетет да метлы вяжет – продает на рынке, а как придет весна да стает на реке лед, все это сложит в сенях – пусть до следующего года лежит – и на рыбалку.
Никто с ним в ловле на удочку состязаться не может. Хоть ты что делай! Мужики и места его высматривали, и всякие штучки заумные пробовали – все без толку. Хоть рядом с ним сиди с дорогущим заграничным спиннингом – вся рыба к нему на обычную деревенскую закидушку идет, словно загипнотизированная. И лови-то на обычного червя и без всякой прикормки и прочих видимых премудростей, а только знай себе, лишь удочку успевает забрасывать. Да еще и посмеивается. Что ж ты, мол, Колюшка (это он Кольке Шлеп-Ноге), так далеко от меня сел, поближе давай – все веселее, река-то обчественная, значит всякий может, где вздумается, рыбалить.
Одним словом, завидуют ему другие рыбаки. И Степан завидовал, хоть к заядлым рыбакам себя и не причислял…
…На поросшем травой холмике стоял на коленях мужичек в сером помятом пиджачке и таких же брюках и детским совочком разрывал землю; деловито ковырял зажатой в другой руке палочкой в земле, давил сырые комья, и вдруг поспешно отбрасывал совок в сторону, неожиданно быстрым для его возраста движением цепких пальцев выхватывал из земли толстого извивающегося червя. Держа червя двумя пальцами, зачем-то поднимал его вверх, смотрел на его движения, оценивающе, как-то по-рыбьему беззвучно шевелил губами, будто и вправду собирался съесть его, одобрительно качал головой из стороны в сторону, наконец, налюбовавшись, опускал добычу в жестяную консервную банку.
Михалыч был настолько увлечен своим занятием, что не заметил его приближения. И лишь когда Серега подошел почти вплотную, вдруг встрепенулся.
— А Степан… А я вот… — и замолчал, глаза его бегали испуганно.
— Так, значит, червей копаешь? – спросил Степан, чувствуя, как все внутри его буквально закипает, хоть внешне старался быть спокойным.
— Ага, копаю, Степушка – ласково заговорил старик, — вона они тут какие… Жирные. Клее-то, Степушка, дело особое.
И, видя, что Степан стоит не шевелясь, в упор глядит на него, попросил заискивающе:
— Токо ты, Степушка не болтни кому, а? А я тебе рыбки… А хошь – бутылочку. У меня, как раз для хорошего человека припасена. Забеги вечерком.
— Да пошел ты со своей водкой! Верно про тебя Колька говорит. Кровосос! – сказал Степан.
Он повернулся и пошел прочь. Настроение у него было испорчено.
— Ну ты не больно-то! – крикнул ему в след, уже успевший придти в себя старик, — не ляпни кому! Я-то тоже не промолчу, откуда ты уголь Варьке привез, а?
Но Степан не слушал. Он шел и думал. Как это можно червей копать… На кладбище. Да на том еще, где умершие во время войны от ран солдаты похоронены. На которых могилах и крестов-то уж нет. Может и его, Степана, дед спит сном вечным под таким же вот холмиком. А какой-нибудь… Кровосос!
День был испорчен. Мало того, что на работу опоздал – получил от мастера нагоняй, так еще и как на зло, только на линию выехал — сцепление порвал. Весь день провозился.
Вечером, после ремонта, сел было Степан со слесарями; по стаканчику пропустили, думал развеяться. Ан, нет. Видно сильно случившееся в душу запало.
И в самом деле, увиденное им по утру никак не выходило из головы. Конечно, он не собирался, кричать всем о том, что увидел, просто все, чему он стал свидетель, никак в голове не укладывалось. «Правду говорят, что если меньше знаешь – жить спокойней, — рассуждал Степан. — Ведь так и так на работу опаздывал, думал, срежу через кладбище. Вот и срезал! Надо было, как всегда идти. А все же. Ну ладно бы пацан какой до такого додумался. А то ведь человек жизнь, можно сказать прожил. Да ведь и воевал, ветераном войны считается. Вот те и ветеран! А может и впрямь прав Шлеп Нога, утверждая, что всю войну Михалыч в снабжении прослужил, и что не столько потерял, сколько нашел – не один чемодан привез». Да и расскажи он это – по-всякому получиться может: кто не поверит просто, а кто… Вот этого Степан и боялся, что такие найдутся, что узнав про все, лишь рукой махнут: ну и что с того мол, мало ли что человек делает, лишь бы другим не мешал.
Да и уж если быть совсем честным, последние слова Михалыча Степан все же услыхал. Это на счет угля. «Черт его знает. И вправду капнет еще куда. Заметут ведь, разбираться не станут, перестройка – это в телевизоре, а ментам (он это не раз от них сам слышал) показатели давай. Чем больше преступлений раскрыли – тем лучше, а что там за преступление: серьезное что или по мелочи, им большой разницы нет. Доказывай потом, что уголек-то для Варьки, что она обещанный государством уже 8 месяцев ждет, а ведь сентябрь скоро, там и до холодов недолго, совсем бабка загнется».
Дома, пинком открыв дверь, гаркнул с порога:
— Жрать давай! И налей, коли есть что.
Перепуганная Татьяна, не понимая, что же это такое с ним случилось, но прекрасно зная, что Степана, когда он в таком состоянии, лучше не трогать, быстренько слазила в погреб и достала бутыль. Степан до краев налил стакан (нравилось ему так, совсем как Соколов в «Судьбе человека» — он очень любил этот фильм) залпом осушил, не чувствуя почему-то крепости самогона (а самогон был добрый – сами для себя гнали). Разломил хлеб, откусил, зачерпнул из тарелки, поднес ложку ко рту и чуть не поперхнулся.
— Уха! Да я!..
Со всего маху саданул тарелку об пол – так, что только черепки в разные стороны брызнули.
— Ты чо? Совсем взбеленился! – Возмутилась Татьяна, но на всякий пожарный отодвинулась подальше (кто знает, что у Степки сегодня на уме)
– Чем тебе опять не угодила? Уха – как уха. В обед у магазина у Михалыча взяла. По дешевке отдал. Тебе, — говорит, — Таня, в полцены уступлю.
— По дешевке!?!
Степан вскочил из-за стола, схватил с печной плиты кастрюлю с ухой, выбежал во двор. Выплеснул содержимое за забор – в ту сторону, где Михалыч живет, размахнулся, запустил кастрюлю куда подальше. Достал из кармана сигарету. В несколько затяжек выкурил ее. Достал вторую. Огляделся по сторонам. Небо было до обидного безоблачным и чистым, весело чирикали воробьи, откуда-то с реки доносились веселые крики ребятни. Семен докурил сигарету, вернулся в дом.
Жена уже успела прибраться.
— Татьяна, больше у Михалыча рыбу не бери, хоть за полцены, хоть задарма пускай предлагает – не бери и все!
— Почему б не взять, коль бесплатно?
— Дура – только и сумел сказать Степан.
В углу у печки послышалось утробное «Мя-ау» — это кот Василий, воспользовавшись случаем, пожирал остатки рыбы. Степан с удовольствием наддал ему ногой, да так, что тот обиженно мяукая, отлетел к самому порогу и, не желая испытывать судьбу, поскорее скрылся в сенях.
— Убери это и выбрось, — сказал он, указав на кошачью миску.
— Ну что стоишь?
И, смачно плюнув на пол, добавил:
— Дура!
