Валерий Танчук
Это утро запомнилось Жене на всю жизнь. Он спал по обыкновению в сенях и просыпался, когда солнце било ему в лицо своими теплыми лучами через горизонтальное окно в бревенчатой стене. У его постели стояли радостно улыбающиеся отец и мать, а Мальчик положил свои лапы на подушку, и его собачья мордочка выражала чрезвычайное дружелюбие. Мать наклонилась и нежно поцеловала Женю со словами: «Сынок, сегодня твой день рождения!», отец тоже был в приподнятом настроении и держал в руках какой-то предмет. Это была немецкая трофейная губная гармошка. Петр Никитович проиграл хорошо знакомую для Жени мелодию: «Расцветали яблони и груши…» и торжественно вручил гармошку сыну.
Когда они позавтракали, появилась тетя Нюра с сияющим лицом, поздравила Женю и поставила на стол его любимое лакомство: целый жестяной котелочек темно-розового брусничного джема. Потом мать нашла на дне чемодана свою праздничную юбку из плотной темной материи и показала ее тете Нюре. Та подержала ее в руках, по-матерински взглянула на анну Тихоновну и спросила: «Поди, еще девичья?» — и позвала всех на свою половину.
Тетя Нюра была большая мастерица. Старенькая швейная машинка с ножным приводом стояла в ее комнате перед самым окном. На деревянных пряслах было натянуто недошитое стеганое одеяло, очень пышное и пахнущее пихтовой смолой. Эти стеганые одеяла на овечьей шерсти согревали в зимнюю стужу почти всех жителей улицы Ханты-Мансийской. Заказчиков у тети Нюры было множество. Приносили шерсть, материал, нитки. Она никому не отказывала и брала за свою работу совсем немного. Но какие это были одеяла! – пышные, добротные, пропитанные оздоравливающим ароматом пихтовой смолы. У мастерицы был свой секрет при подготовке овечьей шерсти: сначала она стирала ее в мыльной воде, просушивала , а потом замачивала в отваре пихтовых веток. Снова сушила и вручную вспушивала каждый клочочек. Затем это легкое, как облако, «золотое руно» ровным слоем укладывала на нижнем полотнище и сверху покрывала его таким же куском материи…
Тетя Нюра взяла со швейной машинки клеенчатый портновский метр, стала на колени и обмерила Женины ноги от ступней до бедер, потом прикинула по окружности живот и уверенно подтвердила, обращаясь к матери: «Пойдет. Брюки получатся завидные!»
Отец, тоже наблюдавший за этой процедурой, принес небольшой фанерный баульчик, покрытый коричневым лаком. Женя не видел раньше такого сундучка. Петр Никитович открыл его и достал свою фронтовую гимнастерку. Она была чуть выгоревшая на солнце, но еще довольно крепкая, со следами когда-то прикрепленных боевых наград. Отец спросил у тети Нюры:
— А ее можно переделать под рубаху, чтобы уже был полный школьный комплект?
— Даже очень можно; как раз в аккурат будет, — ответила тетя Нюра.
Женя невольно обратил внимание на содержимое этого загадочного баульчика. Там лежали отцовские ордена и медали, солдатская пилотка, поздравление генералиссимуса Сталина за победу над фашистской Германией: «Мы победили – наше дело правое!», складной перочинный нож с вилкой, ложкой и треугольным шилом, алюминиевая фляга в брезентовом чехле защитного цвета и две жестяных банки с непередаваемым запахом самосада «Герцеговина Флор». Наверное, там же хранилась и немецкая губная гармошка, подаренная ему накануне.
— Оденем парнишку, хоть песни играй! Еще каким передовиком в учебе станет! – вдохновенно приговаривала тетя Нюра, замеряя у Жени ширину плеч под рубаху.
Под вечер к Лебеденкам пришла тетя Оля Малышкина и пригласила всех назавтра отправиться за черникой на болотный берег Оби. Анна Тихоновна позаимствовала у соседей для себя и Жени туесы – два короба из березовой коры; легкие, удобные, с широкими наплечными ремнями. У тети Нюры и Малышкиных были свои короба, ч с которыми они постоянно ходили за грибами и ягодами.
Солнце только что поднялось над серым холодным горизонтом, а они уже прошли через черный лес и были у буровой вышки нефтеразведки. Отсюда начиналась хорошая грунтовая дорога до самой Перековки, где жили так обожаемые Женей дедушка Федосеев и Марфа Ивановна.
Слева, у самого подножья нефтевышки, виднелся небольшой бассейн. Наверное, это был отстойник для воды, которую откачивали из скважины. Любопытный Женя немного замедлил шаг и заглянул в это квадратное озеро. Стены бассейна были облицованы толстыми просмоленными брусьями, у ближнего борта плавала черная спина и телячья голова с жалобными глазами!
— Как ты сюда попал? — в изумлении воскликнул Женя.
Он огляделся вокруг, но рабочих еще не было видно в этот ранний час. Тогда Женя позвал Витю Малышкина. Вскоре все столпились у водоема. Завидев людей, теленок передними копытами попытался зацепиться за стенку, но сорвался и рухнул в воду. Женя и Витя протянули к нему руки. Теленок снова кинулся на стену. В этот момент Витя успел схватить его за переднюю ногу, а Женя за шею и короткие рожки. Потянули – и мокрый бычок оказался на краю бассейна. Он весь дрожал от холодной воды. Всем стало радостно, что спасли теленка. Только тетя Нюра сильно огорчилась.
— Ой, не повезет нам, когда по дороге такое встретилось! Теперь хоть домой возвращайся! — запричитала она.
Но тетя Оля, Анна Тихоновна и Витина сестра Надя успокоили ее:
— Нас же много – чего нам бояться!
На окраине города кедровый лес стоял стеной. Грунтовая дорога раздвинула его посередине и потерялась в дальнем полумраке. Но чем дальше они уходили от перековки, тем ниже становился кедровник. И вот болото, широкое и седое от торфяного мха, раскинулось перед ними. Дорога сузилась в неширокую тропинку, заросшую низкой травой. Увидев телеграфные столбы, которые ровной линией шагнули в болотное редколесье, тетя Оля радостно сообщила:
— Мы на правильном пути! Эта тропинка вдоль телефонной линии приведет нас к вагончику: справа будет Обь, а слева – болото на ее заливном берегу. Обь в этом месте разбористая; ее далеко видно.
— А как это разбористая, тетя Оля? – поинтересовался Женя.
— Это когда река разбивается на несколько рукавов. В половодье она, как море, а сейчас, кроме главного, у нее еще три русла.
Через километров пять они увидели почерневший дощатый вагончик без окон, на толстых полозьях, с прохудившейся крышей. Внутри пол уже сгнил, и только в углу лежала кучка пересохшей картошки. Скорее всего, это было зимнее пристанище связистов-ремонтников.
— Если подняться на этот бугорок, то видно Обь. Погляди! – и тетя Оля помогла Жене взобраться на невысокую гривку.
Действительно, в золотистой дымке предобеденного солнца сверкало несколько рукавов роскошной реки. На плоской равнине они сливались в единое безграничное зеркало, уходящее так далеко, что противоположный его край растворялся в тумане.
Зеленовато-белый торфяной мох доходил им почти до колена. Под ступнями не чувствовалось мокроты, но чахлые кривые сосенки и грустные березки, видимо, были перенасыщены близкими грунтовыми водами. Деревья медленно угасали. Зато болотный багульник и торфяной мох благоухали. Они долго шли, сопровождаемые пояснениями тети Оли:
— Это оборыши, это оборыши – это не нам! — и наконец, увидели обширную полянку, сплошь усыпанную темно-синей черникой.
Женя никогда не видел такой крупной ягоды. Она была почти с ноготь большого пальца. Нежная, кисло-сладкая, тающая во рту. Собирая чернику, Женя одну горсточку сначала отправлял себе в рот, а вторую – в кузовок.
За активными сборами ягодники не заметили, как утих ветерок, потемнело небо и солнце исчезло за серой пеленой. Несмотря на накомарники, гнус не давал открыть глаза. Мошкара залезала под рукава, фуражки, грызла веки и лоб. Их руки, щеки и уши вскоре превратились в пылающие от зуда опухоли. Наконец березовые короба были полны. Уставшая тетя Нюра выдохнула:
— Такой ягоды в жысть не видывала!
Все двинулись по направлению к вагончику. Шли час, другой, а вагончика все не было. Гнус слепил глаза, пот разъедал лицо, во рту стало горько от ядовитого запаха багульника. Им все чаще попадались такие ягодные поляны, что негде было ногу поставить. Надя Малышкина то и дело повторяла:
— Ну и ягода! Хоть высыпай, что набрала, да собирай снова.
Витя все чаще поглядывал на Женю, а Женя на Витю.
— Кажется, мы не туда идем! – объявил женщинам Витя. Но они и слушать не хотели; вот-вот должен появиться вагончик.
Прошли еще шагов триста. Уже не выдержала и тетя Нюра:
— Точно, к нам блуд окаянный прицепился!
Все остановились.
— Надо поворачивать обратно, иначе к ночи не выберемся отсюда, — сказал Витя и посмотрел на тетю Олю.
Пошли назад. Небо потемнело еще больше, а болото становилось все глуше…
И вдруг гудок парохода. Густой, далекий и отрадный. Они еще больше почувствовали свое одиночество в этой болотной пустыне, но одновременно родилась и надежда. Повернули в ту сторону, откуда прозвучал этот живой призыв, так похожий на спасительный человеческий голос. Шли часа полтора. И наткнулись на темный, пропитанный в креозоте, столб. Рядом была тропинка.
Когда уже стали видны первые дома перековки, а дальше – Ханты-Мансийск, Женя оглянулся на лес, оставшийся у него за спиной. Могучие кедры-великаны стояли в угрюмом молчании. Столетним холодом и чуждостью веяло от них.
