Михаил Заплатин
Речка Ворья впадает в Тапсуй в пяти километрах выше Тапсватпауля. Мы быстро пронеслись это расстояние и слева по ходу увидели ничем не примечательное устье Ворьи. Нашей лодке сразу стало тесно: узкое русло, крутые повороты, завалы — Саша то и дело сбавляет обороты мотора.
Я вспомнил странное имя, названное Папуевым. Спрашиваю его:
— Что это за «Николай первый» скрывается в наших лесах?
Саша улыбнулся. И вот что рассказал.
На Ворье, в старинной избушке Маньсяркингсуйпауль, живет пожилой манси Анемгуров Николай Васильевич, и в поселке Нерохах есть тоже Анемгуров Николай Васильевич, помоложе. Манси для, различия двух однофамильцев прозвали старшего Анемгурова «Николаем первым», а младшего окрестили «Николаем вторым».
Дорога была долгой. Перед сумерками мы подплыли к высокому обрывистому берегу с сосняком. Над обрывом чернели покосившийся лабаз-сомья и разрушенный мансийский дом. В глубине леса — развалины изб.
— Это Ворьяпауль, — объясняет Саша. — Когда-то бойкое место. Теперь здесь пусто.
Наша лодка вплывает в длинный прямой плес, в конце которого за одинокой курчавой сосной виднеются мансийские избенки.
— Приехали, — говорит Папуев.
Нам издали видно, как от сосны к реке спускается седой манси с собакой. Старик ждет нас. И вот мы уже рядом.
Саша приветствует с лодки:
— Здравствуйте, Николай Васильевич! На денек в гости к вам…
— А!… Сашка! Заруливай! — махнул рукой старик.
Я внимательно рассматриваю «Николая первого». Совершенно белые густые волосы, черные мохнатые брови, удлиненный нос с горбинкой, продолговатое лицо, темные пытливые глаза — похож на североамериканского индейца!
Знакомимся. Саша заводит со стариком разговор о предстоящей зимней охоте, что-то о плане на пушнину толкует. Анемгуров прерывает его:
— Ты ко мне в гости приехал — пойдем сначала чай пить, потом говорить будем…
Поднимаемся на высокий берег. Три домика стоят на ровной поляне в окружении молодого сосняка, рядом лабаз на четырех сваях, посредине навес. На длинных жердях развешано много распластанных щук.
Старик видит мой пристальный взгляд на рыбу:
— Это ёхул. Собак кормить зимой… Да и сами иногда поедим.
Я загляделся на кучу оленьих рогов. Старик заметил и это.
— Знаешь, зачем собираем рога? Клей варим из них, клеим лыжи, то да се… Шибко хорошо!
Ближайший к берегу крохотный домик — это банька, называемая по-мансийски пувлынгкол. Чуть дальше — старая приземистая изба, почерневшая, с деревянной трубой, с гнилой, усыпанной соболиными черепами крышей. Ближе к лесу — новый теремок, сверкающий белизной досок и гладко обтесанных бревен.
Хозяин этого становища участвовал в Великой Отечественной войне, был ранен, имеет награды. В армии научился хорошо говорить по-русски.
Возле его ног трется серый щенок. Николай Васильевич ласково гладит его.
— Мой товарищ… Серко… Он как хум, человек…
И мы тут же стали называть щенка — «Серко-хум».
Хозяин приглашает в дом, что поновее. Вход с запада, низкий, приходится нагибаться. Окна только на южную и восточную стороны. К северу обращена глухая стена. Оглядываем жилище. Изба без потолка. На стропилах лежит сшитая из бересты кровля.
У современных лесных манси, занятых непосредственно охотничьим промыслом, наиболее интересно то, что они сохранили в своем быту элементы старины, по которым можно судить, как жили их предки.
Чем же пользовались у природы их прадеды в глухих, труднопроходимых лесах Северного Зауралья? Им не знакомо было ни огородничество, ни хлебопашество. Кормила их охота, рыбная ловля. Орудие для ловли рыбы плели из прутьев ивняка, кедровых корней. Сети — из крапивы. Посуду делали из бересты и дерева. Одежда и обувь шились из шкур зверей. Нитками для сшивания шкур служили лосиные сухожилия. Даже и теперь этой нитке манси-охотники отдают предпочтение: она долговечнее хлопчатобумажной, не гниет от воды.
В лесной избе манси-охотника вы иногда встретите почти настоящий музей старины. Обычные для него вещи вызовут у вас удивление. Берестяная и деревянная посуда, древний музыкальный инструмент санквылтап, разукрашенные замыслооватым орнаментом детские люльки, сшитые из бересты, ножны из оленьих рогов и многое другое — все это сделано своими руками.
Манси прирожденные охотники. Кто лучше их понимает повадки глухарей? Эта птица издревле кормит лесных людей круглый год. Кто лучше манси знает жизнь лося-животного, мясо которого испокон веков для них — хлеб, шкуры — одежда, постель и обувь, камус с ног — обшивка для лыж?
Жители лесных паулей относятся к птицам и зверям бережно. Рядом с избами гнездятся рябчики, кулики, утки, нередко пасутся дикие северные олени, лоси. Зайцы проторили тропы вблизи домов. И вообще, любая лесная живность не особо остерегается людей.
Николай Васильевич рассказывает:
— Ты не поверишь, в старом Ворьяпауле я знаю тетеревиный ток прямо перед домом! Откроешь дверь, а косачи у крыльца токуют… Когда мальчишкой был, мы их камнями гоняли…
Удивительно слышать: тетеревиный ток перед крыльцом дома! Но я привык верить манси, потому что не встречал врунов среди них. Забегая вперед, скажу: однажды я все-таки посетил Ворьяпауль с целью съемки этого необычного тетеревиного тока. Моя кинокамера действительно стояла в сенях того дома, а косачи на самом деле плясали перед объективом в трех метрах от крыльца.
Собиратель древних охотничьих атрибутов мог бы позавидовать убранству избы Анемгурова. На стене висело старинное ружье, кажется, столетней давности — шомпольное, с металлической пластиной, на которую насыпался порох для запала. Целая гроздь кожаных мешочков с круглой пороховницей. И самое замечательное — здесь был набор всевозможных охотничьих стрел с луком. И тут же рядом находились два лодочных мотора «Ветерок-12», мотопила «Дружба», мелкокалиберная винтовка ТОЗ-16 и охотничье промысловое ружье «Белка».
Саша показал на стрелы.
— А эта древность откуда?..
Старик улыбается:
— Еще отец мой ребятишкам делал… Знаешь, раньше у нас ружьев не было, люди стреляли зверя и птицу из луков…
Николай Васильевич показал набор стрел, предназначенных для охоты на различных лесных животных. Стрела с большим ножевидным наконечником годилась для крупного зверя — лося, оленя, медведя. И устанавливалась она на самострелах. На глухаря, тетерева, рябчика, соболя и белку применялась другая стрела — с деревянным набалдашником: она оказывала ударное действие. С такой стрелой охотились на уток, когда они собирались в большие стаи. Пролетая в гуще птичьих тел, стрела обязательно зацепит одну из уток.
— Мой сын, когда рос, на охоту ходил с такой стрелой, — говорит Анемгуров.
Старик подумал немного и добавил:
— А из луков стреляли, наверно, те люди, которые давно-давно жили в землянках…
— В каких землянках? — насторожился я.
— Завтра тебе покажу.
Я вспомнил бор Тотмансуй на Висуме, где Иван Лаверин показывал мне древние землянки. Значит и здесь они есть!
Следующий день был насыщен волнующими, .меня открытиями. Я узнал и увидел места, о которых, вероятно, не подозревают исследователи древностей. Утром Анемгуров повел меня по тропинке в лес. Впереди бежал щенок Серко-хум, похожий на волчонка. Тропа вилась по невысоким буграм среди молодого сосняка. Дорогой старик объяснил мне:
— Этот бор называется Маньсяркынгсуй, а избы наши — Маньсяркынгсуйпауль. Теперь понимаешь?
С его помощью я перевел это название: Маньсяркынгсуйпауль — поселение возле малого пастбищного бора.
Он нагнулся, увидел чей-то след.
— Олень прошел… Недавно!
Поднял с земли совсем свежий помет, почти мокрый. Глаза его при этом загорелись.
— Сегодня прошел! Сейчас!
Подойдя к обочине бугра, обрывающейся к болоту, мы одновременно увидели важенку — самку дикого северного оленя. Заметив нас, она метнулась. Старик сорвал с плеча «мелкашку», побежал. Но олень умчался в глубину леса.
— Ты счастливый человек! — говорил потом Анемгуров. — Вор сали увидели с тобой!
Мы снова поднялись на бугры. На высоком гребне бора я увидел серию глубоких ям с четкими контурами землянок.
— Вот они… Я еще маленький видел их. Тогда тут большой бор был, потом сгорел…
В углублениях землянок торчали толстые обуглившиеся пни: здесь когда-то стоял столетний лес. Среди этих ям рос и молодняк, возраст которому не менее полусотни лет.
Контуры землянок и выходов из них хорошо сохранились. Я насчитал до десятка больших квадратов на земле. Тут были громадные, многосемейные жилища и маленькие, совсем крохотные.
— Это, наверное, собакам дом…
Анемгуров задумался:
— Знаешь, один старик говорил мне: он лисью нору нашел в бору Холасисуй — это выше по Ворье. Лопату брал, копал. Кость человека увидел. Испугался, убежал оттуда…
Николай Васильевич посмотрел на меня, как бы изучая, какое действие оказало его сообщение. И продолжал:
— Наверное, люди, которые жили тут, в землянках, там своих мертвых хоронили…
Это известие еще больше заинтриговало меня. Интересуюсь, что означает «Холасисуй». Выясняю: «хола» — мертвец, покойник; «си» от «сир» — род, люди; «суй» —- бор. Холаси — значит «мертвые люди». Получается Холасисуй — бор мертвых людей или бор мертвецов.
Значит, в Холасисуе — древний могильник. Об этом говорит само название и обнаружение костей.
— Далеко ли до бора?
— Километров пять-шесть будет.
— Дорогой Николай Васильевич, поедем туда сейчас же!
Вернулись в избу. Саша встречал нас чаем. Мы рассказали ему о своем путешествии и предложили прокатиться по Ворье, к загадочному бору.
— Охотно!
Быстро промчались пять километров по Ворье на лодке. У стены черного леса вышли на берег.
— Холасисуй тут, рядом, — сказал Анемгуров и повел нас в темноту лесной чащи.
Это был старый кедрач с отбившими своей век деревьями. Глубоким мхом заросла не только земля, но и лежавшие кедровые старики — валежник.
Потом легкий подъем на бугор, и впереди между стволов сверкнули сосны — высокие, кряжистые. Вышли к открытому бугру, сплошь заваленному деревьями-мертвецами. Под одной из сосен — неглубокая, короткая траншея-подкоп. В одной стороне ее круглый ход под землю — нора. Щенок Серко-хум наполовину исчез в ней, принюхивается там.
— Здесь, видать, и копал старик!.. — остановился Николай Васильевич.
— Костей не видно! — рассматривая траншею, говорит Саша.
— Может, лиса в норе спрятала. Или рассыпались… Ведь старая кость, пока в земле лежит — твердая, вынул ее оттуда — скоро в муку превратится…
Думаю, что здесь нужны раскопки, какие производил уральский краевед Лунегов на древних захоронениях вокруг Чердыни. Землянки в Маньсяркынгсуйпауле и этот могильник, возможно, берегут древние ценности для музеев.
А день уже опять клонился к вечеру. И Саша Папуев беспокоился.
— Нам пора на Тапсуй: охотничий караван ждет!
Старик возражает:
— У нас гостям на дорогу обед варят. Сначала ко мне в дом, потом и поплывете.
Мы не задержались в его избе. Сварили уху, вскипятили прощальный чай на берегу под ветвистой сосной. Саша еще раз поговорил со стариком о зимнем плане на пушнину. Получил от него кое-какие заказы. И мы покинули ворьинского отшельника.
Вниз по реке лодка мчалась птицей. Свой охотничий караван мы догнали двумя километрами выше устья Ворьи. Там, в ельнике, уже горели костры многолюдного табора.
Сизый туман сковал под утро Тапсуй. Стало очень холодно. Услыхали голос Герасима:
— О-о, зима началась!
За ночь деревья и трава по берегам, кустарники все покрылось густым белым инеем.
— Быстро костер надо! — засуетился Саша.
— Чай в первую очередь! — кричит Евдя.
Вскоре среди еловой рощи запылало гигантское пламя. Все наше «население» потянулось к нему. Особенно женщины с детьми. После первой же кружки чая нам уже не страшен мороз. С приподнятым настроением бодро готовимся в путь.
Караван тронулся, когда солнце только-только стало появляться из-за горизонта. Еще холодно, но мы одеты тепло: ватные телогрейки, ушанки. Папуев даже полушубок надел и валенки, а на руки — меховые рукавицы.
— Саша, -31 говорит ему Евдя, — зима-то испугается тебя, убежит.
Наша лодка, ведомая охотоведом, вырывается вперед каравана: надо сделать съемки живой природы. По берегам тянется сплошной сухостой. Сквозь его густую стену, где-то еще внизу, в самой чаще тайги, поблескивало восходящее солнце.
Вдруг слышу свист Папуева. Сигнал этот, как мы договорились, должен означать появление на берегах дичи или зверя. Я оглянулся. Саша показал взглядом вперед. Прямо перед нами перелетали реку сразу три глухаря. Птицы сели одна на берег, другая на склоненный к реке кедр, третья примостилась на вершине сосны. Особенно хорош глухарь, сидящий на кедре. Изящно выгнув длинную шею, он следил за приближением лодки. Уже начинает беспокоиться, готов улететь. А у меня, как назло, не устанавливается в камеру нужный телеобъектив. Я видел, как птицы разлетелись в разные стороны. Берег опустел, интересный кадр был упущен.
— Эх, какой проморгали случай! — сокрушался Саша.
Не заметили, как и этот день прошел. Завечерела тапсуйская природа: солнышко покраснело и стало цепляться за макушки деревьев, снова готовилось подарить нам неведомую ночь в неведомом лесу.
Показались высокие лесистые берега. На одном из них открытое место, окруженное еловой рощей. Евдя показывает туда:
— Вот и Хулюмпауль. Была когда-то деревня в семь домов, а теперь одна трава растет.
Я с любопытством смотрю на это былое мансийское обиталище. Евдя продолжает рассказывать:
— Дедушка-то мой похоронен вон в том густом ельнике.
— Давайте остановимся!
— Да нет. Надо немного дальше проплыть, — сказал Евдя.
Знаю, что манси не любят, когда кто-то из посторонних останавливается на ночлег возле их кладбищ и тревожит вечный покой стариков. Лесная усыпальница предков — это святое место даже для неверующих.
Мы поднялись немного выше по Тапсую и под большими береговыми елями вблизи реки Хулюмьи выбрали место для лагеря. Разожгли костер. При свете пламени сумерки, Как мне показалось, резко сгустились. Наступила темная ночь без звезд, без ветра. Теплая, пасмурная.
Утром с неба сыпала мелкая морось. Шел неприятный осенний дождь. Я взял ружье и постарался незаметно уйти из лагеря в сторону Хулюмпауля, чтобы взглянуть на могилы предков Евди. Плутать мне пришлось изрядно: ни троп по берегу, ни дорожек. Ничто не напоминало о том, что вблизи когда-то находился мансийский поселок. Путь я держал на чернеющую впереди еловую рощу.
Наконец, вхожу в таинственный полумрак ельника. Да, здесь маленькое кладбище… Оглядываюсь, как вор: не смотрит ли кто? Нет, здесь я, как будто один… Но внезапный гул заставляет мое сердце словно подпрыгнуть — с земли, шумя крыльями, поднимается бородатый «сторож» лесного некрополя — глухарь. Громадная черная птица пронеслась над могилами и скрылась в лесной чаще.
Вот она, усыпальница мансийских стариков! Деревянные срубы над захоронениями сгнили, провалились в землю. Истлевшие плахи склепов густо поросли мхом и ковриками брусничника. Над коричневой древесной трухой свисают спелые темно-красные плоды. Пройдет еще несколько лет, и последнее пристанище давно ушедших из жизни людей превратится в сплошной ягодник.
Я не стал долго задерживаться в ельнике. Любопытство мое было удовлетворено. Можно возвращаться в лагерь.
— А где добыча? — спросил Евдя, увидев меня с ружьем.
Я насторожился: уж не ходил ли он следом за мной и не видел ли глухаря, пролетающего нам могилами?..
Окончание следует…
