Михаил Заплатин
Наша лодка опять мчится впереди каравана. Евдя с нами.
— Ну, скоро ли будет твой Ceлтытпауль? — спрашивает его Паша.
— Еще одна маленькая избушка, потом уж будет Селтытпауль.
Проплыли устье речки Лыраки. Чуть выше его — избушка с лабазом и сушильным навесом для мяса. В этой избушке всю зиму будет жить старик Герасим с сыном, который придет к отцу на лыжах позже. А пока Номин плывет с нами до Селтытпауля, в «штаб-квартиру» Евди, где будут храниться основные запасы продовольствия на всю артель охотников.
Теперь мы плывем в тесном лесном коридоре. Долгое время Тапсуй петляет в темнохвойной тайге. От леса веет настораживающей таинственностью. Собаки нервно следят за берегом. И вот среди леса промелькнуло необычное строение — избушка на курьих ножках.
— Это наша изба Ваныпауль, — говорит Евдя.
— И это твое хозяйство? — спрашивает Павел. — Зачем тебе так много избушек? Ваныпауль… Селтытпауль…
— Эх, Пашка! Сразу видно — не охотник ты! Зимой я ведь от дома за сотни километров ухожу. С собой не потащишь всего, что убьешь. Где-то надо хранить. А когда избушка есть близко в ней и отогреешься, и ношу оставишь тяжелую, и выспишься как следует. На снегу-то ведь спать не сладко!
Павел молчит — чего тут возразишь.
Сегодня Тапсуй совсем другой. Высокие обрывистые берега с сосновыми борами. Лес густой, столетний, нетронутый. Река теперь как будто награждала нас своими великолепными видами за те унылые пейзажи, что видели мы в среднем течении. Это замечательно, что мансийская тайга до самого конца путешествия что-то скрывала от нас и вдруг неожиданно открыла свои сокровенные глубины.
Через несколько поворотов Тапсуя слева к нему выбегает маленькая речка. Евдя радостно оповестил:
— Селтыт! А вон и избушка моего деда!
Мы едва различили под кряжистыми соснами маленькую развалившуюся халупку. Толстые, покосившиеся сосны широко разметали свои скривленные ветви над крохотным жильем. Редко теперь в лесах встречаются такие великаны-деревья. От них всегда веет далекой стариной.
Поворот влево, поворот вправо, еще несколько раз так же, и на чистом высо ком берегу мы увидели традиционные мансийские сооружения-лабазы на длинных сваях-столбах.
— Вот и Селтытпауль — объявил Евдя. — Тут и зимовать будем.
— Селтытпауль… Селтытпауль… — мечтательно и тихо говорит старик Герасим, оглядывая конечный пункт нашего путешествия.
Были в этих словах и грусть, и воспоминание. По-видимому, многое в жизни Герасима связано с этими лесными глубинами. Не один год своей молодости провел он здесь с ружьем. Может быть, именно здесь встретил он свою первую любовь и вспомнил сейчас те далекие счастливые годы.
Евдя приглашает нас в свое жилище. Мы идем через бор по густому ковру брусничника. Вот и дом, стоящий среди просторной вырубки в сосняке. Вокруг него многочисленные поленницы дров на зиму. Невдалеке — маленькая банька.
Изба у Евди большая. Стены снаружи увешаны оленьими рогами. Внутри просторно, светло. Вместительные лежанки по сторонам, большой стол у окна, железная печь… Евдя живет исправно, чувствуется, что он хороший охотник и заботливый хозяин,
В день нашего приезда жена и мать Евди оделись в новые парки, расшитые цветным мехом. И дочку Таню они одели в такую же парку, только маленькую. Широкие подолы этой одежды были украшены интересным мансийским орнаментом, напоминающим следы глухаря на снегу.
С дороги долго пили чай, отогревались, отдыхали. Евдя вышел зачем-то из избы и тотчас же вернулся:
— Белые мухи полетели!
Все бросились к окнам. С неба медленно падали крупные снежные хлопья. Трава и кустарник перед домом постепенно покрывались нежным белым пушком.
— Паша! На съемку! — сказал я и вышел из дома с киноаппаратом.
За нами направились охотники.
В лесу царило полное безветрие, стояло поразительное затишье. Словно природа оцепенела перед наступлением неожиданной перемены. Заходящее солнце за тайгой еще освещало вершины сосен, окрашивая их в густой оранжевый цвет. Снежные хлопья, как маленькие парашютики, совершенно вертикально спускались с голубеющего еще неба. На высоте они тоже были окрашены в оранжевый цвет. Но когда, опускаясь ниже, миновали солнечные лучи и попадали в тень, — становились синими. На землю же падали белыми. Чудное мгновение исчезло, как только солнце скрылось за горизонтом.
Первый внезапно выпавший снег на Тапсуе создал своеобразную картину. Травинки согнулись от нежного белого пуха. Темная хвоя сосен красиво опушилась. Снег разрисовал желтые, еще не опавшие листья на некоторых березах.
Здесь, на севере, всегда так – стоит теплая осень и вдруг однажды подаст первый голос зима. Посыплются с неба белые звездочки, украсят все кругом. Приплыли мы осенью, а спать ложимся зимой.
Кто в тайге хозяин?
Утром Евдя весело говорит:
— Зимовать вам, наверно, придется. Маленькую съемочку сделаем — медведя в берлоге.
Ну, что может быть в тайге интереснее темы о медведях! Она постоянно волнует всех — и охотников, и не охотников. Истории о встречах с «хозяином» тайги можно слушать, что называется, развесив уши. И никогда не надоест этот вечно интригующий разговор.
Тут мы основательно тряхнули Евдю со стариком Герасимом и заставили их выложить о медведях все, что они знали.
— Оставайтесь у нас на зиму. — обратился ко мне Евдя, — Найдем берлогу, завалим топтыгина, устроим праздник.
Страшна и рискованна была охота на хозяина леса. Сколько требовалось самообладания, сколько выдержки и спокойствия! Люди рисковали своей жизнью на медвежьей охоте. При охоте большие надежды возлагаются на собак. Лайка — первый друг манси с незапамятных времен. Она и защита его, и кормилица, и вечный спутник в скитаниях по тайге.
Хорошо сказал об этом Евдя:
— Без собаки я что? Только рябчиков могу стрелять!
Старик Герасим со знанием дела добавляет:
— Собака запах зверя далеко чует, слышит каждый шорох в тайге. Лось ли идет стороной, медведь ли проходит где-то рядом — пес мой уже уши навострил, поводит ими, ноздрями играет.
— Правда! — продолжает Евдя. — Глухарь где-то рядом сидит: моя собака знает, а я нет.
Манси без собак в лес не ходят. Успех их охоты в значительной степени зависит от этих четвероногих друзей. И особенно при охоте на грозного властелина тайги — медведя.
И вот находит манси берлогу. Находит ее случайно. Иногда сам, своим острым охотничьим глазом. А иногда логово зверя обнаруживает собака. Охотник не торопится тревожить заснувшего медведя. Запоминает или метит место и поспешно уходит от берлоги.
— Один на один с хозяином лучше не ходить, — поясняет старик Герасим. — Другое дело, когда с ним столкнулся, — деваться некуда. Тут уж не зевай!
Евдя спешит перебить старика:
— Мужиков созываем на помощь, собак побольше приводим. Главное — не выпустить из берлоги медведя!
— Что ты! — поддакивает Герасим. — Прозевал, тогда поминай как звали: вылетит из берлоги пулей.
— Поэтому он только башку показал из берлоги, а ты стреляй! — торопится пояснить Евдя. — А то дело худо будет: выскочит, собак разорвет, да еще когтями кого-нибудь из охотников прихватит по дороге. Глядишь, кто-то из мужиков уже валяется в снегу.
Мы с Павлом слушаем, притаив дыхание, ясно представляя эти страшные минуты охоты. Евдя в рассказе окончательно берет инициативу в свои руки:
— Говорят, медведь — косолапый, неуклюжий. Черта с два! Как выскочит, головы повернуть не успеешь — его уже не видно, удрал.
— Лося свободно на всем скаку догоняет, — успевает многозначительно вставить охотник Герасим.
— Бывает и такое, — хитро взглянул на меня Евдя, — медведь бросается прямо на дерево, на котором сидит человек.
Все, конечно, смеются, поглядывая на меня. Очевидно, представили картину, как разъяренный медведь стремительно лезет на дерево, где я сижу с киноаппаратом.
А Евдя развивает шутливую фантазию дальше:
— Полезет медведь-то к тебе, а ты в него шапкой кинешь. Он подумает — ты валишься с дерева, обеими лапами будет ловить шапку и упадет, убьется.
И пуще прежнего охотники смеются. И я тоже со всеми вместе.
Когда манси убивали медведя — устраивалось большое торжество. Древний обычай требовал до начала пиршества исполнить особый ритуал перед головой и шкурой убитого зверя.
Разговор о медвежьем празднике заронил в мою душу новую беспокойную мечту. Удастся ли когда-нибудь осуществить ее — заснять исчезающий охотничий обряд?
Саша Папуев предупредил нас:
— Друзья, с отплытием надо торопиться, в верховьях река уже запаивается льдом…
Несколько дней упрямилась поздняя осень. Солнце пыталось растопить снежную кухту на деревьях, ветер старался сбить ее с ветвей. Тем не менее в природе совсем уже тихо звучала последняя осенняя песня. Значит близился день, когда по-настоящему спустится с неба зима и мансийская тайга будет надолго скована белым безмолвием.
Мы собирались в обратный путь по Тапсую. Заметно поредел наш караван. С нами теперь были только Папуев, Костя-моторист да старик Герасим. Он спустится на нашей лодке до своей избушки Лыракипауль, там зазимует.
Я слышал, как Евдя на прощание твердил Саше:
— Пока мы охотимся, ты не забывай, что заказали тебе мужики! Петр Дунаев с Василием просили по мотору «Ветерку», Герасим хочет приемник, а мне — и приемник, и мотор «Вихрь». Говорят, машина добрая. Да и о фонариках-то с батарейками не забудь!
В ответ я слышал характерный приглушенный смех Папуева.
— Не волнуйся, Евдя, привезут эту мелочь. Скоро у нас будет посолиднее техника: гусеничный вездеход, несколько «Буранов», обещали большой катер. Заживем!
Хозяин Селтытпауля вместе с семьей стоял на высоком берегу. Провожал нас.
— Надо будет медведя снимать, приезжай, поищем берлогу, — кричал он мне сверху.
Его семья была одета в светлые меховые парки. А Евдя среди них выделялся особенно: крупный, высокий, здоровый. Я любовался им в последние минуты.
— Приезжай! Глухариков-то добудем, — говорил он.
— Большой тебе удачи, Евдя!
Наша лодка, украшенная на носу оленьими рогами, быстро помчалась вниз по Тайсую. Приемник «Спидола», лежавший на моих коленях, разносил по лесным берегам веселую эстрадную музыку, так несвойственную для этих мансийских мест.
И Селтытпауль скоро скрылся за крутым поворотом реки.
