Е. Грошева. На фото: работники Шаимской сейсмопартии №19. 1960 г.
От автора. Что для истории может быть достовернее документальных свидетельств? Но мы, граждане страны с «непредсказуемым прошлым», слишком хорошо знаем, как документы могут лгать, как «по-особому» могут быть они подобраны… Потому для нас вернее и дороже «изустные предания» — рассказы людей, которым мы верим.
Мне посчастливилось собрать таких рассказов на целый роман! Для меня он замечательнее всех книг уже потому, что я сама жила в нем. Не действующим лицом, не героем, а всего лишь наблюдателем, совершенно бестолковым по причине малолетства, но зато кровно заинтересованным, горячо сочувствующим, любящим: герои «романа» — мои родители и их друзья-коллеги. Все они — геофизики. Место действия — Тюменская область. Время — конец сороковых — пятидесятые годы, еще до открытий тюменской нефти.
Тюменская геофизическая экспедиция была создана весной 1948 года. До этого были лишь «гениальные предвидения» нефтеносности Западной Сибири и смелое, но слепое и абсолютно безрезультативное (вопреки позднее художественно запечатленным Мифам) тыканье буровым станком в кой-каких, местах. Только с сорок восьмого года нефтеразведка начала обретать «глаза и уши»: в Тюмень пришли новехонькие геофизические приборы, гравиметры и сейсмостанции — с пылу, с жару, под первыми серийными номерами послевоенного выпуска. Специалисты прибыли под стать аппаратуре: прямиком со студенческой скамьи. Все в экспедиции — специалисты, приборы, техника — исчислялось единицами. Тем не менее через три года от Тюменской геофизической экспедиции «отпочковалась» дочерняя — Ханты-Мансийская, о которой и пойдет рассказ.
А теперь представляю вам героев повествования: Анатолий Васильевич Бисеров — начальник электроразведочного отряда, Виктор Абрамович Гершаник — начальник сейсморазведочной партии, Александр Ксенофонтович Шмелев — главный инженер экспедиции, Иоганна Павловна Шмелева — старший интерпретатор, Мария Константиновна Кузнецова — вычислитель, Борис Леонидович Быховский — молодой специалист, оператор сейсмопартии, Аркадий Васильевич Кузнецов — начальник сейсмопартии, Фридрих Васильевич Неустроев — геодезист, Октябрина Викторовна Шкутова — начальник гравиметрической партии, Яков Григорьевич Чусовитин — начальник гравиразведочного отряда, Эмилия Петровна Резникова — интерпретатор сейсмопартии, Иван Максимович Жук — начальник сейсмопартии.
Все мужчины — фронтовики, самым старшим — по 30 лет.
Анатолий Бисеров: Мы здесь уже с сорок девятого года работали, водные маршруты делали. У гравиков был катер, а мы с Павлом Гришановым — как магниторазведочный отряд — на весельной лодочке. Катер забросил нас до среднего течения Туртаса — обратно на веслах, попутно наблюдения выполняем. Потом так же на Демьянку, оттуда вниз по Иртышу до устья Конды. И снова на катере до Шаима — и обратно по течению, съемкой до Ханты-Мансийска. Здесь наголодались: продукты кончились, денег нет, шишками питались. До осени успели еще по Югану от села Угута и опять до Ханты-Мансийска маршрут сделать. Доплыли уже по шуге. И тут получаем радиограмму: остаться в Хантах. Зимой магниторазведку не проводили. Я в электроразведку перешел, Павел — в гравиразведку. (А со следующего лета наземную магниторазведку вовсе прекратили. Новосибирский геофизический трест стал аэромагнитку выполнять — по всему Союзу. Так мы на своих методах и остались). И осенью же сорок девятого пришла в Ханты-Мансийск сейсмостанция, на барже установленная. Летом студенты на ней опытничали, пытались сейсморазведку с воды вести — дорог же никаких нету. Потом студенты в свой институт вернулись, остались ребята, что у них подучились. Образовалась такая группа — партия: и сейсмики тут, и гравики, и электроразведчики, а настоящего геофизика ни одного нету. Все после армии ребята, в Тюменской геофизической экспедиции, в полевых партиях обученные.
Виктор Гершаник: Я приехал в Ханты-Мансийск к началу пятидесятого года. Направили меня в качестве инженера-интерпретатора в Обскую сейсмопартию — так называлась та сейсмостанция, что в Ханты-Мансийске стояла. Но какой там интерпретатор, я и геофизиком не был! Кончил физико-математический факультет Днепропетровского института, считал себя физиком-теоретиком. Тут не только в образовании дело. На фронте мне оторвало правую руку (сразу после десятого класса отправился воевать, но никаких подвигов совершить не успел). Левая тоже отказывала, пришлось долго лечиться. Но все-таки, в институт поступил. Первое время запоминал лекции на слух, потом научился свои каракули разбирать, но ясно было, что работать по-настоящему смогу только головой. И вот такое распределение… Почему послали в геофизическую экспедицию, да еще в Ханты-Мансийск — никто не объяснял. Тогда борьба с «космополитизмом» начиналась, вот, видимо, по этой причине.
В Тюмени я два месяца практиковался: смотрел, как другие работают. А в своей партии работать первую зиму совсем не пришлось: единственным нашим транспортом были два трофейных немецких катера. Правда, Саша Григорьев, работавший летом со студентами и оставшийся теперь за начальника, пытался установить станцию на сани-розвальни и передвигать ее с помощью натурально лошадиной силы — эксперимент не удался. Так и сидели без работы, без денег, без продуктов. Григорьев все рассказывал, как здорово они со студентами работали, изобрели «земноводный» метод (станции на воде, а сейсмоприемники — на берегу) — до них с воды сейсморазведка нигде не велась, как жили весело — драные штаны у них вместо флага были, прозвища у всех: «адмирал», «шкипер», «шхуна», «пираты», даже гимн свой, «пиратский»…
Дождались мы лета, попробовали работать по-студенчески. Провели профиль по Оби от Ханты-Мансийска к Нижневартовску. Хуже этого «земноводного» способа, по-моему, ничего придумать было нельзя. Катера старые, беспрестанно ломаются, берега заболоченные, а нам в этом болоте надо сейсмоприемники установить, Да чтобы не в воде, «косу» — кабель из соединительных проводов в руку толщиной растащить, да чтобы по прямой! А размотки приходилось делать по несколько километров. Мы же ко всему еще и методом преломленных волн работали, при нем и размотки огромные, и взрывы мощнейшие требуются, а результативность… Ну, ущербный метод, ни одна сейсмопартия в Тюмени им уже не работала! Но так работали студенты прошлым летом, а мы самостоятельно перейти на метод отраженных волн не могли, рекомендации, что нам предлагались из Тюмени по телефону, использовать не умели. У нас же не было ни одного геофизика! Оператором экспедиция прислала Мишу Бабанова — вчерашнего шофера… Все летние материалы пошли в брак.
К осени кое-как дошли до Покура. Там как раз бурилась опорная скважина, надо было сделать сейсмозондирование. Разгрузились. Из Тюмени обещали прислать трактора. Стали ждать. Саша Григорьев сник совсем и уволился, ушел из геофизики. Начальником стал некий Захаров — человек… очень практического склада, в смысле прибрать, что плохо лежит! Образования у него никакого не было, но его это ничуть не смущало: «Мне этих ваших институтов не надо! Я главное умею — с людьми говорить!». На работу его практическая сметка не распространялась. Так, когда в Ханты-Мансийск пришли долгожданные трактора, он заказал тракторные сани под сейсмостанцию шире, чем колея трактора. Естественно, за трактором идти они не могли. Так и остались трактора в Ханты-Мансийске, а сейсмопартия зимовала в Покуре. Опять без работы, без денег… Весь пятидесятый год был страшно голодным!
Александр Шмелев: В эту же зиму наша Тобольская сейсмопартия успешно работала в сходных условиях: вела профиль по таежно-болотистому маршруту Варваринское — Нерда — Чебурга — Булашево. Буровые копры установили на тракторные сани, для сейсмостанций построили вагон-домики. У нас было два трактора. Правда, старый беспрестанно ремонтировался, и лишь сопровождал работы по профилю, но была гарантия, что при утоплении рабочего трактора будет возможность его .вытащить. А год назад мы пошли в тайгу с одним, и он уже через десять километров вышел из строя — до конца зимы вывозили из тайги технику и оборудование. Но, хоть и бесславный, то был первый опыт санно-тракторной организации сейсморазведочных работ, и даже его ошибки пригодились: помогли сделать выводы на дальнейшее.
Весной пятьдесят первого года меня направили в Обскую сейсмопартию. Вместе со мной из Тобольской сейсмопартии перешла жена (она, правда, геолог по образованию, но вместе со мной уже третий год после института работала в Тюменской геофизической экспедиции, по тем временам мы считались уже опытными геофизиками), профессиональный геодезист Фридрих Неустроев, москвичка Клава Чунина — единственная среди наших вычислителей, имевшая специальную подготовку, опытнейший тракторист Виктор Пешев, Аркадий и Маша Кузнецовы (они начинали рабочими сейсмопартии, потом окончили курсы при экспедиции, а теперь Аркадий был назначен оператором, а Маша — вычислителем), еще несколько вычислителей и опытных рабочих.
С первого июля Обская сейсмопартия была преобразована в Ханты-Мансийскую геофизическую экспедицию с подчинением уже не Тюмени, а Новосибирску, напрямую Сибирскому геофизическому тресту. Трест прислал руководство: начальника-геофизика и заместителя по хозяйственной части — по традиции тех лет из бывших кэгэбистов. Я был назначен главным инженером, Ина (жена) — старшим интерпретатором. На всю экспедицию набралось четыре человека с высшим образованием.
Ханты-Мансийск в то время был большой деревней. Из промышленных предприятий — наша экспедиция, буровая разведка и контора связи. За горой, в Самарово, был еще речной порт, рыбоконсервный комбинат, аэропорт. Дорогу между Ханты-Мансийском и Самарово летом размывали дожди, зимой переметало, постоянно проходимой она была только для конного транспорта. Почти каждая семья в городе держала корову, поросенка, растила картошку. Значительная часть рабочих была жителями Ханты-Мансийска и имела свои дома. Приезжих работников охотно пускали на квартиру, часто с хозяйскими «харчами» или давали продукты в долг.
Горисполком выделил участки под строительство промбазы и склада взрывчатых материалов. Партийные, хозяйственные органы доброжелательно относились к разведчикам, но настоящая помощь шла не от них, а от населения. И очень облегчала нам жизнь.
Иоганна Шмелева: Первый день в Ханты-Мансийске я с детьми провела на бревнышках. Саша, встретив нас, отправил на машине к дому, в котором, по его мнению, нам обещали сдать квартиру. Но хозяйка заявила, что знать ничего не знает! Нас со всеми пожитками выгрузили на улице, и мы стали ждать решения своей судьбы. А у Саши были неотложные дела, о нас он забыл, пришел уже ночью. К этому времени хозяйка сжалилась, пустила переночевать.
Такая забота о собственной семье была вполне в Сашином характере. Он жил по принципу «сначала общественное, а потом уже личное» и считал неприличным проявлять ко мне больше внимания, чем к другим работникам. Но зато ценил как инженера. И я считала это правильным (хотя часто бывало и очень трудно, и обидно) — нас всех тогда так воспитывали.
Но в Ханты-Мансийске нам удалось объединить «общественное и личное» под одной крышей: мы сняли дом, в котором разместилась и наша семья, и камеральное бюро (геофизики чаще говорят просто «камералка» — это и кабинетный этап работ, извлечение и толкование полученной полевыми партиями информации, и все, занимающиеся этой работой). В домике была еще третья комната, но она не отапливалась и зимой служила кладовой. А летом в ней жили студенты, приезжавшие на практику. Кроме того, здесь же постоянно ночевали наезжавшие «полевики» и незамужние камеральщицы. Народу получалось очень много, но это было первое помещение, в котором мы были сами себе хозяева. И потом все были молодые, веселые, теснота никому не казалась в тягость.
Детского сада, конечно, не было. Пока мы кочевали по деревням, я оставляла детей на хозяев, у которых мы останавливались, нанимала кого-нибудь посидеть с ними. А тут у меня появилась настоящая няня — шестнадцатилетняя мансиечка Аня. Ее привез к нам геодезист Гоша Яблонский — из своей деревни. У Ани спилась мать, и она с восьми лет нянчила детей по чужим семьям. Помощница из нее получилась замечательная: умница, старательная, аккуратная, и к детям привязалась, особенно полюбила младшего, двухлетнего Юрика. Осенью Аня пошла в вечернюю школу и училась хорошо.
М.К. Кузнецова: С нами, пока дети были маленькие, жила моя младшая сестра. Пока я на работе, она с ними. Квартиру снимали пополам с еще одной детной семьей, помогали друг другу. Сейчас вспомнить — бедствовали, а тогда — все так жили, казалось так и надо, хорошо живем. И не казалось ничто трудным, страшным. Детей в семьях было больше, чем сейчас, на будущее, не откладывали, не прикидывали, будут ли деньги, квартира, прежде, чем ребенка родить. У нас в Ханты-Мансийске уже трое стало, у Шмелевых — четверо.
А.К. Шмелев: Самые многодетные были! Остальные-то, в основном, молодежь, большей частью вовсе неженатые.
Но семья — семьей, а давайте о деле. Первое лето в экспедиции были только две партии — сейсмические. В каждой по тридцать пять — сорок человек. Пошли профилем по рекам тем же способом Вольки Андреева, прошлогоднего студента, но уже отраженными волнами. Начальники — Гершаник и Бабанов. Партия Гершаника была укомплектована инженерно-техническими кадрами: он сам, техники-операторы Князев и Соловьев, техник-геодезист Неустроев. В партии Бабанова — только практики. В июле прибыли в экспедицию так нужные нам молодые специалисты, но всего двое: техник-вычислитель Надя Баклан и радиотехник Борис Быховский. Надя осталась работать в экспедиционной камералке. Борис отправился к Бабанову.
Б.Л. Быховский: Попал в Ханты-Мансийск по распределению Львовского техникума связи. Во Львов приехал тоже не по своему выбору: с госпиталем, в котором работала мать. А до того работал на Алтайском тракторном заводе — с пятнадцати лет. Техникум кончил по специальности радиотехник кинофикации. С нашего курса распределяли по городам, а все, конечно, мечтали о Сибири, Севере, Камчатке. Мне повезло: четверых из выпуска «продали» геологам, и меня в том числе. Сначала я приехал в Новосибирск, отсюда послали в Ханты-Мансийск, к геофизикам. Я, помню, название на бумажке попросил написать…
В Тюмени, пока ждал парохода, посмотрел, как работают геофизики, с такими знаниями и явился в экспедицию. Встретил меня в конторе рыжий кудрявый парень в украинской вышитой рубахе, спросил: «Приехали? Ну, тогда поехали!» — вовсе не по-украински нажимая на «О» — капитально так… И тут же отправил меня в партию Бабанова, туда же как раз катер шел. Навстречу попался катер этой партии. Он вез тела погибших начальника партии и судоводителя…
Л.К. Шмелев: Партию Бабанова преследовали несчастья. В самом начале работ застрелилась Катя Белослудцева — красивая девушка, любимица в семье и в партии…
На Бабанова пожаловались замужние женщины: «Одну жену в роддом отправил, а в партии вторую завел!». Я спросил при встрече: «Ты что же, Миша, двоеженцем стал?» — «Да что вы, Александр Ксенофонтович, ведь нет же ничего! Просто ходит она за мной, ухаживает, что я сделаю?» — «Так, может, лучше ее к Гершанику перевести?» —- «Давайте». Вернулся он в партию, сказал Кате, та на дыбы: «Не уйду из партии!» — «Куда ты денешься? Приказ!» — «Застрелюсь лучше!» — «Ну, стреляйся». Она пошла к взрывникам просить ружье. Те хохочут: «Не стреляться ли надумала?» — «Пойду поохочусь!» — «Ну, давай-давай. Только гляди, чтобы сразу, а то няньчись потом с тобой!». Кто же думал, что она всерьез? Девчонка балованная, горя не видела, подумаешь, влюбилась! Если бы все от этого стрелялись, кто бы жить остался? А она ушла подальше, чтобы не пришлось «няньчиться», взяла дуло в рот…
И ровно через сорок дней погиб Бабанов. Он и судоводитель Николаев достали где-то бикфордов шнур (у нас его не было, взрывы производились при помощи электродетонаторов), взрывчатку позаимствовали у себя же и с этим оружием устроили охоту на ленных гусей. Были в подпитии, разобрал азарт, стали делить шнур на все более короткие кусочки — в руках взрывчатка разорвалась.
В партии поднялась паника, женщины кричат: «Это она их с собой увела! Еще через сорок дней все погибнем! Расформировывай партию, начальник!». Успокоить — успокоили, поскольку какая же мистика в обыкновенном браконьерстве? Но кому работу продолжать?
Начальником партии назначили Аркадия Кузнецова, оператором — Бориса Быховского.
Б.Л. Быховский: Сначала за оператора был студент Сережа Костромкин. При нем я в станции почти — не бывал, некогда было заниматься учебой. Рабочими в партии были, в основном, женщины, правда, все могучие, крепкого телосложения, но то, что им приходилось делать… Я попытался вместе с ними «косу» разматывать — понял, что это мне не под силу.
А.В. Кузнецов: Мужчины не могли эту работу выполнять. Поднятие тяжестей, погрузочно-разгрузочные работы — тут преобладают мужчины. А это — особый вид работы. Двадцать метров кабеля по этой грязи — все, кажется, больше человек вытерпеть не может. Шесть женщин этот кабель растаскивали. Я и сейчас поражаюсь, как они это делали.
А.К. Шмелев: Работа тяжелейшая. На Оби и Иртыше в районе Ханты-Мансийска весенний паводок длится до середины июля. В этот период вода заливает большую часть поймы, берега угадываются по узким полоскам суши, кое-где выступающим над землей. По этим полоскам, по прямолинейным профилям девушки из сейсмопартии разматывают тяжелые косы соединительных проводов, разносят сейсмоприемники. Там, где полоска суши залита водой, косу подвешивают на кольях, а сейсмоприемники устанавливают на досках. Целый день все ходят мокрые, обсушиться негде. В июле уровень воды начинает падать, на ранее залитых участках остается слой липкого ила — няша. По нему и без всякой ноши идти трудно, а на девушках постоянно многокилограммовый груз. Все ходят облепленные няшей до бровей. Это самый тяжелый период работы речных сейсмопартий при береговой методике наблюдений.
Б.Л. Быховский: Когда студент уехал, меня поставили в станцию. Осмотрелся — ни в зуб ногой! Попытался писать — материалы не получаются совершенно! Кузнецов, хоть и успел побыть немного оператором, тоже не может понять, почему это у меня станция вдруг не стала работать. Шлем радиограммы в Ханты-Мансийск: «Пришлите кого-нибудь из геофизиков, желательно Шмелева». Отвечают: «Из геофизиков есть только Санков». А это зам. начальника по хозяйственной части. Вся партия уже говорит потихоньку, что вот какой хороший оператор был студент, а этот Быховский никуда не годится… Но в конце концов я нашел, в чем дело, почему-то оказался сдвинутым рычажок, регулирующий помехи. Пошло дело.
И.П. Шмелева: И материалы пошли. Сами по себе сейсмограммы довольно качественные, но — не увязываются друг с другом! Вспомнили мы тут фокусы, что Бабанов с лентами проделывал, (а он заготовлял сейсмограммы «про запас» и подсовывал их, когда материал «не шел»), и послали самую молодую нашу вычислительницу посмотреть, что это Быховский там творит. Она вернулась вся в слезах: ничего не поняла и наслушалась ужасающего мата.
А.К. Шмелев: С сейсмограммами было просто: после проявления и закрепления их тут же надо подписывать, но писать на мокрой бумаге трудно, поэтому Борис сначала вывешивал их для просушки, а ночью подписывал все, что за день получал. Выходила перетасовка.
И.П. Шмелева: Все эти сейсмограммы пришлось считать забракованными. Но, разобрав их по дням, я сумела установить последовательность, в какой они находятся, вернее, должны находиться. И даже без этого было видно, что изо дня в день прослеживается поднятие кристаллического фундамента на восток.
Б.Л. Быховский: А мне пришлось разбираться с матом. В следующий раз я приезжаю в камералку, а Иоганна Павловна говорит: «Как же так — молодежь, комсомольцы — и ругань! Да еще при женщинах!» Я не знал, куда от стыда деваться. Пока за оператора был студент, я и сам поражался: он так матерился страшенно! По профилю-то у нас в основном женщины, вот он их матом и шуровал. Я тоже умел, но считал, что неудобно, вроде. Он говорит: «Да они иначе не понимают!», ну я и продолжил по его методу. Пытался и Иоганне Павловне объяснить, что нельзя иначе, не поймут, но она очень просила попробовать обходиться без этого. Я обещал принять меры. Вернувшись в партию, собрал комсомольское собрание (я был комсоргом), и мы решительно осудили и мат, и ругательства. Постановили, что больше этой грязи у нас на барже быть не должно. А кто не может, пусть сходит на берег и ругается в одиночестве, сколько душа пожелает. И помогло!
Журнал «Югра», 1992, №3
Продолжение следует…
