Александр Зеленин, фото Андрея Рябова
Еще во время работы на Ямале часто слышал от знающих людей о знаменитых живунах в Ханты-Мансийском округе, где зимой ловят очень много рыбы. Непременно хотелось узнать, что они из себя представляют, нет ли подобных мест на громадной территории Приуральского района с центром в п.Аксарка, расположенного на восемьдесят километров дальше Салехарда.
И вот последним речным трамваем из Ханты-Мансийска (а до него с южного Урала) прибыл с семьей в Октябрьское, куда меня пригласили инженером по добыче рыбы.
Уладив дела с квартирой, водой и дровами, в конце первой декады октября выехал в командировку в старинный поселок Низямы — бывшую столицу воинственного хантыйского князя Алачева. Аборигены поселились здесь не одну тысячу лет назад, так как по берегам речки Низямки находится около десятка давно заброшенных древних городищ, заросших лесом.
Деревня насчитывала полтора десятка дворов. Здесь были магазин, пекарня, медпункт, клуб и недавно заброшенное здание бывшей школы-интерната. Мужики работали до 1961 года в местном колхозе, а затем их передали в рыбозавод.
Перед сумерками рыбаки с двумя неводами выехали на промысел в разные стороны. Я думал, что они будут промышлять до утра, но одно звено вернулось уже часа через два. Возглавлял его Харлампий Егорович Алачев — хант невысокого роста, которому не было еще и сорока лет.
Я попытался вернуть их на промысел, но рыбаки разбежались по домам и принялись допивать брагу. Отрывать их от любимого занятия было бесполезно, допускать в пьяном виде до работы нельзя. К тому же в неводнике находилось около тонны частиковой рыбы, которую они добыли за одно притонение на давно известной им “золотой тони”, находящейся недалеко от поселка. Такой результат считался хорошим даже за ночь работы.
Сдав на плашкоут утром улов, рыбаки до вечера разошлись по домам. А я, прихватив новенькую двустволку и соседскую молодую пушистую лайку, пошел на охоту за рябчиками и тетеревами, которых в ту осень было необычайно много.
За неделю жизни в поселке быстро познакомился со всеми. Алачев попросил меня не называть его по имени и отчеству, а звать просто Харлашкой, так как он к этому привык с первых дней жизни. Мне это показалось странным, потому что ханты обычно любят, когда к ним обращаются, как и к начальству, по имени и отчеству.
Харлашка родился и жил на древней земле своих предков. Уезжал только на службу в армии да на вывозку леса на лошадях в лесоучасток за сто километров. Одно время пас за Обью колхозных лошадей и за высокий процент сохранности жеребят районные власти наградили его Почетной грамотой. Обо всем этом я узнал много позднее, копаясь в архивах районной газеты.
А так больше всего он занимался рыбалкой и охотой – колхозам всегда доводили планы по сдаче пушнины.
К выпивке, как и соседи, пристрастился с ранних лет. Но при этом не дрался и не скандалил, был добродушным.
Как-то раз зимой приехал на лошади пьяный из Шеркалы и заявил родителям: “Езжайте сватать Груню. Я с ней договорился”. Сам свалился и уснул. Обрадовались родители, что их сыну нашлась невеста, поехали тут же в Шеркалы и привезли Груню с дочкой к себе домой. Она была лет на десять старше его. Растрясли Харлашку. Посмотрел он на невесту и заявил: “Вы не ту Груню привезли. Та молодая”.
Смущенные родители, напоив гостью чаем, собрались везти ее обратно. И тут на радость родителям сын заявил: “Зачем увозить? Раз привезли — пусть живет. Ей ведь тоже мужика надо”.
Симпатичная мансийская Груня оказалась очень хорошей хозяюшкой. Вопреки соседкам ее не тянуло к спиртному. В доме у нее всегда было чисто и уютно. Пищу готовила не только мужу, но и собакам. Старательную женщину тут же пригласили уборщицей в медпункт. Когда заболевшие обращались за помощью, непутевые медики давали им таблетки, но не те, что надо. Груня непременно поправляла их, так как обладала хорошей памятью и за долгие годы работы давно усвоила и названия лекарств, и от каких болезней они применяются.
Харлашка жил беспечно. Спиртное привозили прямо на место рыбалки знакомые из Октябрьского. Не раз выпадал на Оби из лодки, но хоть и не умел плавать, как-то успевал сообразить уцепиться за борт или его своевременно вытаскивали друзья.
На берегу часто садились вертолеты. Летчики тоже любят ценную рыбу, тем более дешевую. Харлашка с нетерпением ждал их. Ведь они без бутылок не прилетали. Как-то в очередной раз поспешил он к вертолету, нагрузившись муксунами. А из него выходят первый секретарь райкома КПСС и директор рыбозавода.
— Куда это ты, Харлампий Егорович, с рыбой торопишься? — спрашивает хитро директор.
Не растерялся от неожиданности Харлашка и так дружески отвечает:
— Вы, наши начальники, едите только мороженую рыбу. Вам и свежей хочется. Увезите своим женам гостинцев от меня, — и положил мешок на пол в вертолете.
Неграмотный Харлашка был смекалист и обладал юмором. Как-то раз возвращался он от друзей из Свердловской области. В поезде уральские мужики, ехавшие в наши края с пайвами за рыбой, угостили его и спросили: “А Октябрьское большое? Какие там заводы есть?”.
— Октябрьское большое. С получки за неделю не обойдешь. А заводов там три — кирпичный, масляный и рыбный, — бойко ответил он.
Однажды отдал я ему молодую хорошую лайку. Прихватил он еще свою беспородную собаку, ружье, перевалил по льду Обь и ушел в Сергино. Там набрал немного продуктов и ушел в таежную избушку. Утром на охоту не торопился. С рассветом грел чай и курил. В это время его собаки уже рыскали вокруг в поисках дичи. Напившись чаю, он неторопливо шел на лай и стрелял белок или боровую птицу. Как только удавалось убить соболя, спешил уйти в Сергино и пропивал там все, что добывал. Голодные собаки убегали в Низямы к хозяйке.
На конечной станции Приобье свердловские охотники нередко спрашивали местных мужиков, где можно купить хороших лаек. Их направляли непременно к Харлашке. К тому времени ему один октябрьский любитель отдал пару симпатичных лайкондов, очень боящихся выстрела. Харлашка посадил их на цепь, а работящая Груня исправно кормила вареной рыбой.
Приехали уральцы на шлюпке, познакомились с Харлашкой, угостили спиртным и попросили продать им добрую собаку.
— Дак, какой мне смысл продавать сейчас? Наступает октябрь. Скоро пойду в лес, завалю с ними пару лосей, выручу за мясо рублей восемьсот, а вы за собаку больше 150 рублей не дадите. Честно скажу, что вот эти две, на цепи, хорошо работают только по лосю и медведю, — с серьезным видом нахваливал собак Харлашка, а сам думал хитро: “Хоть бы клюнули, купили”.
— А эта пестрая за каким зверем идет? – спросили его.
— Да она мелочница. Ищет мало-мало белку да птицу. Грош ей цена. Вот и держу без привязи. Если украдут — не жалко, — хитро отвечал им Алачев, а сам думал: “Как бы случайно не проболтаться, что она старательно ищет соболей, а при удобном случае и лису на сору или на реке не упустит”.
— Давай попробуем зверовых в лесу. Нам таких и надо. Покажут себя хорошо, может и двести рублей дадим за каждую, — предложили уральцы.
— А вы думаете, что звери рядом, как коровы или кони, живут? Их надо не меньше недели искать. А я на работе, мне некогда, — спокойно ответил Харлашка.
— Тогда мы тебе дадим по сотне за собаку и водки вдоволь. Домой увезем, испробуем в деле. Пойдут за лосем, зимой приедем за рыбой и доплатим, — предложили зверобои.
Подумал Харлашка и согласился. Двести рублей в то время были приличными деньгами. А новый дурной покупатель может и не появится. Придется зря собак еще долго кормить.
Зимой в Низямы пришло письмо: “Харлашка! Готовь морду. Скоро приедем, начистим. Стреляли мы на охоте по глухарю. Собаки твои хваленые поджали хвосты меж ног к брюху, рванули, и мы их больше не видели”.
— Ну, Харлашка, готовься. Купи побольше примочек, йода и бинтов. Или нам ящик водки, тогда защитим, — подтрунивали рыбаки.
— Да за двести рублей пусть хоть каждый день мою морду бьют. Ишь, зверобои хреновы, — ответил с улыбкой Харлашка.
После смерти Груни брат увез его к себе в Тобольск, где намеревался устроить рыбаком на отдаленные озера, чтобы избавить от пьянки. Но вскоре Харлашка объявился в Низямах.
— Ты что, сбежал? В родные края потянуло? — спросил его.
— Как приехали, выпили крепко. Утром брат с женой пошли на работу. Показали, как выключать электросамовар и телевизор, куда положить ключ, если в город пойду. В холодильнике оставили бутылку водки. Выпил я ее и уснул, про самовар забыл. Проснулся от взрыва. Выключил все, испугался, что баба его меня вечером прибьет, закрыл дверь, положил ключ на место и удрал на пристань. Как раз теплоход погодился. А брата она из-за самовара убивать не станет. Где потом мужика найдет? — с улыбкой рассказывал он.
Вскоре он внезапно умер — не дотянул и до пятидесяти лет. Видимо, от запоя отказало сердце. Накануне он сумел обмануть еще одного мужика из Свердловской области.
Харлашка нес после рыбалки щуку весом не менее десяти килограммов на квартиру к земляку, у которого обитал последние дни. Ему повстречался мужик и спросил, что это за рыбина.
— Осетр, — невозмутимо ответил он.
— А почему нет шипов?
— Дак оне разные бывают. У нас в Оби только такие водятся, — хитро отвечал Харлашка. И продал “осетра” аж за сто рублей, хотя цена ему была в четыре раза меньше. По пути купил два литра водки, принес на квартиру к ветерану войны — участнику Сталинградской битвы — единственному ханту из ближних деревень, побывавшему в кровавой мясорубке. Дед выдержал, а Харлашка не смог допить “осетровую” водку.
Прошло уже много лет, но в памяти тех, кто его знал и живет, остается добрый юмор этого простого аборигена.
Водка, особенно нынешняя, любого преждевременно на тот свет сведет.
Журнал «Югра», 2000, №7-8
