Хронограф детства. Часть вторая

Николай Дедюхин

С восторгом встретил весну 1948 года. Я был на свободе: знал, что осенью пойду в школу. В наш буерак стекались все ручьи с двух холмов. К весне построили новый мост на толстых ряжах с перилами. Здесь было любимое место сбора ребятишек. Ручьи шумели и звенели, смешиваясь с гомоном ребятишек. Откуда что бралось? Мальчишки тащили сюда катера, корабли с берестяными парусами самых различных размеров и форм. Их спускали сначала по малым ручейкам, и они устремлялись в русло буерака. А там только успевай, лови, в считанные минуты будут в Казенке, а там уж — Сосьва, Обь…

Через несколько дней ручьи постепенно угомонились, буерак разлился вширь и в длину. Ребята постарше стали строить из всевозможных обрезков древесины плоты и спускаться на них вниз к Казенке. С кем-то сделал и я первый заплыв. Обошлось все благополучно.

Вскоре низовье буерака возле моста наполнилось целой флотилией лодок. Здесь и базьяновки, и городовушки, и колданки, свежепросмоленные, некоторые разрисованы масляной краской. От старших ребят узнаю, что через несколько дней прибудет первый пароход. И вот однажды я увидел ребятишек, бегущих к через буерачный мост на другую гору. “Пароход идет, пароход!” — кричали они. Я побежал за толпой.

Приход первого парохода для всех березян был праздником. Когда мы достигли длинной эстакады пристани, среди бегущих я заметил самый разный люд: дети, юноши, девушки, пожилые люди, даже старушки. Теперь, осмысливая увиденное, я невольно прихожу к выводу — это был отголосок войны. Многие бежали с неугасшими надеждами: “А может быть? А вдруг!”

Пароход появился из-за мыса неожиданно. Большой, белый, с разноцветными флажками, с густым черным столбом дыма. До причаливания к дебаркадеру стал призывно гудеть. У многих на глазах появились слезы. Вдруг раздались звуки гармошки. Толпа раздвинулась, несколько женщин пустились в пляс.

После причаливания пошли первые пассажиры. Кого среди них только не было! Хорошо одетые, в шляпах, барышни, в широченных клёшах представительные мужчины, слепые музыканты с гармониями, цыгане с кучей босоногих и сопливых ребятишек, с жалким своим скарбом…

Для меня было все ново, неожиданно. Я с наслаждением вдыхал пар, выпускаемый рывками из-под могучих колес парохода, любовался форменной одеждой команды. Вскоре команда куда-то удалилась и пошла товарная разгрузка. Из трюма по металлическим лестницам потянулась цепочка грузчиков. Среди них я заметил и тех, кто был еще совсем недавно одет в форменку. Но каково было мое удивление, когда в этой цепочке я увидел женщин с горбушами за плечами, груженными большими мешками муки, ребят-березян, которых в школе называли “переростками”. Ходили цепочкой, как по кругу: из трюма на дебаркадер, с дебаркадера — в трюм и обратно.

Это продолжалось долго. Многие из грузчиков разделись до пояса. По ним бежал пот. На пароходе три раза ударили в медный колокол: то был призыв на с обед. Вся артель, включая женщин и “переростков”, сбросив горбуши, уселась в круг на свободном месте дебаркадера. Появилось несколько буханок черного хлеба, большой кусок свиного сала, три кружки, несколько бутылок спирта. Хлеб разрезали на несколько крупных кусков, сверху положили приличные ломти сала, по кругу пошли кружки со спиртом. Командовал трапезой усатый матрос с парохода. После обеда и небольшого отдыха цепочка вновь пошла по заданному кругу…

Война во всем нарушила естественный ход жизни. Из каждых десяти мужчин-северян живыми и здоровыми с войны вернулись только трое. Оставшиеся “под бронью” были рассажены в руководящие кресла. Кому было работать, создавать материальные блага, растить воспитывать детей? Описанную здесь картину с небольшими изменениями я наблюдал на Госпаровской пристани почти до своего отъезда из родного Березова. Только пароходы сменили на пассажирские теплоходы. Грузы стали возить на трофейных немецких самоходках и лихтерах. Переростки, кто не ушел в армию, перешли в штатные грузчики. Женщин за немощью… “списали на берег”. Кружки сменили на стаканы…

Лето закружило меня с невероятной скоростью. Я всецело окунулся в новую среду. Незамысловатые игры у нашей буерачной пристани у моста перемежались с частыми вылазками в центр Березова. Возле районного дома культуры на перекрестке улиц Республики и Ленина (раньше ул.Базарная) был дощатый рынок, его по старому называли “базар”. Там всегда было скопище народу. Шел обмен тряпья на продукты, проводились деловые и товарищеские встречи, свидания молодых пар. Бывали драки пьяных мужиков. Чаще всего стычки происходили между матросами, сошедшими с пароходов, и местными парнями. РОМГБ (так назывался тогда районный отдел милиции) находился рядом, но я не помню случая, чтобы кто-то из сотрудников в эти драки вмешивался. Начиналось с индивидуальных стычек и, как только в ход пускались широкие матросские ремни с тяжеловесными бляхами, образовывалась “стенка на стенку”. Верх, как правило, брали березяне, потому что они могли выставить столько парней, сколько требовалось. Заканчивались эти баталии тем, что “наши” гнали “матросню” до самого парохода. Для нас, пацанов, это было одно из самых ярких зрелищ. Мы с улюлюканьем неслись за убегающими. Иногда бывало и такое: добежав до дебаркадера, где стоял пароход, кто-то один из матросов “выступал” вперед навстречу “нашим” и говорил: “Ребята, мировая!”. Эта мировая завершалась совместной выпивкой.

Другим, не менее впечатляющим зрелищем, были выступления слепых музыкантов и “чудо-детства” гадалок и гадальцев разных мастей. Музыканты под гармошку или старый баян пели бодрые и жалостливые песни. Пели частушки, куплеты эстрады тех времен. Например: “И с одною стороны и с другою стороны, как оближет с губ всю краску, станет хуже сатаны”. Или в паре мужчина и женщина почти как под шарманку: “Милый, купи мне ботинки, не в чем на танцы ходить. — Все для тебя я, родная, все для тебя я куплю, только не ботинки, родная, сам я в обмотках хожу…”

Гадания цыганок по рукам, книгам для слепых и по картам хорошо известны и сегодня. А вот действа с морскими свинками я с той поры уже не видел. Оно заключалось в том, что гадальщик (в основном это были мужчины) на деревянной складной треноге устанавливал ящик-картотеку, там были заложены разноцветные билетики с краткими записями о том, что ждет заказчика в ближайшем будущем. Получив установленную плату от клиента, он доставал из-за пазухи морскую свинку и водил ее мордочкой по картотеке. В каком-то месте останавливали, свинка зубами выдергивала билетик с записью и он вручался клиенту. В южных областях такую же процедуру, говорят, проделывали с попугаями. Не случайно поэт-песенник запечатлел: “Нагадай мне, попугай, счастье по билетику!”.

Женщины разных возрастов отдавали последние копейки, чтобы узнать свою судьбу, “найти свое счастье”. Думаю, даже у самого строгого, холодного умом и сердцем аналитика не найдется слов их осудить за это. Слишком велики были утраты, связанные с войной. А жизнь продолжалась, и всем хотелось надеяться на лучшее.

Однажды вечером в присутствии всей семьи мама сообщила, что пожилая приезжая женщина по руке угадала ее имя, возраст и год, когда она овдовела. Сообщение это было для нас тяжелым. Каждое сказанное слово как бы ставило все на свое место. До этой поры мама поддерживала в нас надежду на возможное возвращение отца. То ли искусственно создавала эту атмосферу, то ли действительно теплила надежду в себе? Трудно сказать. Возвращение советских военнопленных из Германии, а также Франции, США, Италии продолжалось вплоть до 1949 года.

Похоронку на отца мама получила в январе 1942 года, в год моего рождения. Дословно в ней было написано: “Ваш муж, красноармеец Дедюхин Николай Дмитриевич, проживающий в д.Сартынья Березовского района Омской области, при наступлении на д.Лутовня Полавского района Ленинградской области (ныне Новгородской) 25.09.1941 г. в бою после продолжительных розысков пропал без вести” . Подписи: командир полка м-р Тулупов, начальник штаба капитан Дубровин, Б.А.Т., комиссар Ястребов».

Вместе с тем мы знали, что мама после войны разыскала всех вернувшихся с фронта мужчин, которых забрали вместе с отцом с Северной Сосьвы в июле 1941 года. Их оказалось немного — человек пять-шесть. Среди них Максим Книга и Анатолий Никитин. По их свидетельству, все сосьвинцы на одном пароходе из Березова ехали до Омска. Там на сборном пункте в Черемушках их переодели, распределили повзводно и в одном железнодорожном составе с непродолжительными очными остановками и одной пересадкой под Ленинградом в течение семи суток доставили на передовую. Отца, как грамотного человека (он был сельским учителем), назначили помощником политрука роты. Это означало, что в бою при выходе из строя кадрового политрука, он автоматически становился на его место.

Эта информация совпадала со всеми свидетельствами. Но сам факт гибели отца в деталях не подтверждался. Одни говорили одно, другие — другое. В 1963 году, когда я приехал на работу в Сосьвинскую восьмилетнюю школу, мне довелось встретиться с М. Книгой и А. Никитиным, оба жили в Сосьве. По версии Книги, отца ранили в грудь. Товарищи оттащили его на несколько сотен метров от линии боя в глубь нашей территории. Он попросил оставить его под березой, а самим вернуться на позицию. Больше свидетель его не видел. По другой — его доставили в какую-то избушку и уложили на русскую печь, где были и другие раненые. Возможно, речь шла о разных эпизодах одного и того же дня.

Находясь в разных отделениях, взводах в передышках между боями земляки, конечно, интересовались друг другом. Но до этого ли было, чтобы точно установить, где же тот раненый земляк. В первые месяцы войны даже между полками и дивизиями не было достаточной оперативной связи. Пушки и минометы иногда били по своим окопам. Все это я узнал позже не только по книгам и фильмам, но и по документальным свидетельствам.

Исходя из противоречивых сообщений вернувшихся фронтовиков, не исключено, что у мамы были какие-то зыбкие основания надеяться на возвращение отца. Я помню, как в минуты тоски и отчаяния она, размышляя вслух, говорила: “Если какая-то женщина его раненого выходила, спасибо ей. Он все равно вернется к своим детям”. Но отец не вернулся. Мы никогда не увидели друг друга: перед уходом отца на фронт я был в утробе матери. До юношеских лет он снился мне…

В разные годы я сделал несколько запросов в Центральный архив Министерства обороны СССР о дополнительных сведениях об отце, о командирах его полка, фамилии которых указаны в похоронке. На два письма получил ответ. В одном содержались новые сведения. Вот извлечение из последнего ответа: “По документам учета безвозвратных потерь сержантов и солдат Советской Армии установлено: пулеметчик, 41 СП (стрелковый полк) 84 СД (стрелковая дивизия), рядовой Дедюхин Николай Дмитриевич 1906 года рождения призван в Советскую Армию Березовским РВК Омской области, пропал без вести 25.09.1941г. 84 СД 25.09.41 г. вела боевые действия в районе н.п. Алешкино, Бордовка, Ямник, Ильина Нива, что в 8, 5, 10, 11 км юго-восточнее крупного населенного пункта ст.Лычково Новгородской области…”

В один из летних отпусков я осуществил свою заветную мечту: съездил на места, где воевал мой отец, где предположительно он похоронен.

Местность, где шли бои, между рекой Пола и ее притоком Полометь, сильно заболочена. Танки в этих условиях не могли быть применены. Противник пробивался по узкому коридору грунтовых дорог мотострелковыми подразделениями к узловой железнодорожной станции Лычково. Завязались затяжные бои на уничтожение живой силы с обеих сторон. О характере боевых действий мне рассказали старожилы, когда я попросил сопроводить меня на место бывшей деревни Лутовня, что обозначена в похоронке. С большим волнением я вступил на эту землю.

Участок в поперечнике метров триста на семьсот порос травой. Его обрамляли два ручья. Ни одного строения, которое напоминало бы о прежнем населенном пункте не сохранилось. Только по периметру территории торчали сухие корявые стволы старых яблонь.

“Деревня была на сухом возвышенном месте, — пояснили мне сопровождающие. — В шестидесятых годах, после укрупнения населенных пунктов, ее забросили, а верхний песчаный слой холма вывезли на строительство дороги, по которой мы ехали”.

По рассказам этих людей противник отвоевывал каждый участок неделями. Лутовня летом 1941 года переходила из рук в руки. Здесь куда ни ступи – всюду захоронения наших и немцев. Местные жители участвовали в погребении тех и других.

В полутора километрах от бывшей деревни Лутовня стоит большой обелиск из бурого мрамора, на котором написано: “Здесь в августе 1941 года воины 84 стрелковой дивизии навсегда остановили продвижение фашистских войск на Ленинград”.

Журнал «Югра», 2000, №5