Николай Калымов. На фото: ю. Богдановские. Семья крестьянина Савельева
Так называлась моя родная деревня, принадлежавшая к Леушинскому сельскому Совету Кондинского района. Стояла она на берегу одноименной речки, впадающей в Конду возле бывшей деревни Турсунка.
Мой отец Калымов Леонтий Иванович (1875-1941гг.) — манси, коренной житель этих мест — был неграмотным, как и дед по отцу Иван Антонович и его брат Андрей Антонович. Родители моей матери Елизаветы Афанасьевны (1899-1955) — также манси. Дед отца Антон Егорович родился в этой же деревне, по моим предположениям, в первой половине прошлого века. О том, что наша деревня существовала, по-видимому, не одну сотню лет, можно было судить по сгнившим надгробьям деревенского кладбища.
В 1931 году в деревне было девять домов и жили девять семей: шесть мансийских и три русских. Это были, кроме нашей, семья брата отца Семена Ивановича Калымова, его двоюродного брата Григория Андреевича Калымова, Николая Фомича и Аркадия Васильевича Калымовых, Павла Тимофеевича Елушкина, Федора Галактионовича Свяжина, Иосифа Павловича и Михаила Иосифовича Соболевых.
Деревня находилась на левом берегу речки на небольшом боришке (островке); кругом — болото и только по берегу вниз от деревни можно было сухой ногой пройти 2-3 км, а дальше начинались болотные ручьи и ручейки. По-мансийски называлась она Нехым Павыл (перевода не знаю), а русское название получила от мужского имени Панкратий (Пантрашка). Не зря на картах этих мест раньше деревня была нанесена как Панкраткина.
Старыми зимними дорогами она соединялась с деревнями Турпалы, Запор, Кипавла, Юмас и Токлован, стояла как бы на перекрестке. Самой ближней деревней была Кипавла. В летнее время был единственный путь — водный: до Конды по течению без перетасков и переходов через Пантрашинский, Кипавлинский и Юмасинский туманы, речку Сосновку и озеро Турсунское, да пешком по болотам и борам на Токлован, в осиновке (маленькой лодке-долбленке) и пешком в Юмас и Кипавлу, вверх по речке до Панкутала и Елушкиной.
В старое время наши родители и деды ездили в гости в эти деревни, да и мы с отцом и матерью бывали по этому пути и зимой, и летом как в Панкутале, так и в Елушкиной, потому что там жили мои тетки, сестры отца. Мать же была родом из деревни Ленгурья, что почти на полпути между д.д. Турпалы и Елушкина по зимней дороге. Здесь и летний путь был хорош: в половодье лодками, а в маловодье пешком можно было добраться из Ленгурьи до обеих соседних деревень и не приходилось брести болотами и вязнуть в них до развила своих ног. А вот из Пантрашкиной в Турпалы летом пройти или проехать прямым путем было нельзя, т.к. на пути — озера, ключи, речушки и непроходимые болота, здесь даже лесные звери не имели своих троп. Если кому-то надо было пробраться из Пантрашкиной в д. Турпалы или близлежащие деревушки в летнее время, то приходилось подниматься по Пантрашкиной речке до Панкутальского или Елушинского перетаска, тащить через него свой груз и лодку, а потом или плыть дальше вверх по речке, или выезжать на Конду и грести по ней против течения до устья Тапа и еще 40 км по речкам и озерам до д. Турпалы.
Местное население в то время и в русского бога верило, и молилось своему вогульскому богу-шайтану. Были заверованы места, построены маленькие амбары — в них приносили пожертвования, кто что мог. А в Покров день (14 октября) перед шайтанским амбаром обязательно кто-то забьет какую-то скотину или курицу; а если нет домашнего скота и птицы, мужчина в лесу убьет рябчика, или косача, или зайца, или еще кого-нибудь, но с голыми, не окровавленными руками домой не придет.
К этому времени медведь уже ложился в берлогу, и если охотник-манси наткнется на нее, то заломит ветки и уходит, чтобы потом прийти сюда с товарищами и застрелить зверя. Когда возвращались с удачной охоты, то перед деревней стреляли в воздух и выкрикивали: «Ввый! Выяк!» (зверь, зверина). Пришли домой — разворачивайся жена, корми мужчин-охотников и давай выпить (с собой на охоту или рыбалку винного никогда ничего не брали). И обязательно шли к шайтанскому амбару. А когда домой привозили мясо и шкуру медведя, все мужчины от мала до велика шли смотреть лесные трофеи и приводили на привязи своих собак, чтобы узнать, боится ли она медведя или нет и годится ли для охоты на него.
В разных деревушках и селах шайтаны были разные: одни — в виде маленького человечка, вытесанного из полена, другие — в виде домашнего животного, птицы и т.д. Вот маленькая деревушка была Терез по левую сторону Леушинского тумана — в ней верили в змею. А в домах держали иконы. Помню, у нас в переднем левом углу были две иконы, на одной был изображен старик с черной бородой — я его назвал Ефимом Захарычем, сам не знаю почему, может быть, так звали кого-нибудь из проезжавших, которые обычно останавливались на ночлег или просто обогреться в дороге, попить чаю у нас да у деда Соболева.
Еще был заведен такой обычай у местных жителей: если загораживали речку, живун, ключ перегородкой, или зимней арпой, или котчиком, то после облова не оставляли никакого мусора, даже колья и тычки убирали и этого же требовали от своих детей — учили их понимать, что и за ними придет новое поколение людей и будет заниматься тем же делом. Люди были неграмотными, а закон жизни соблюдали. Честность была во всем, даже весла не уносили в деревню, а оставляли на берегу. Если кто-то и нарушил порядок, все равно дознаются, соберутся все мужчины деревни и так проберут нарушителя, что больше не решится повторить свой поступок. В каждой деревне был старший, вроде старосты.
Деревня была не бедная, но и не богатая — среднего достатка. Основное занятие — рыболовство. Кроме этого, заготавливали ягоды, кедровый орех, солили на зиму грузди, а с остальными грибами не знали что делать, как их запасать на зиму. Кто имел возможность, осенью шли на охоту — белковать, добывали также колонка, выдру, медведя, лося, росомаху, волка, горносталя (горносталь — местное название горностая. — Ред.), красную лисицу и совсем редко — соболя и куницу.
Жили люди дружно, перенимали друг у друга хозяйственный опыт. Например, мансийские женщины научились от русских выращивать овощи, стряпать блины и оладьи, а русские от мансийских — сушить и коптить рыбу, делать урак, рыбий жир. Куда нынешнему аптечному жиру до того, который приготовлялся раньше кустарным способом! Делали его из чебака, плотвы и мегдыма (ельца) вместе, а из ерша и окуня — отдельно. Русские мужчины учились у манси городить и устанавливать зимние арпы (запоры), плести жаловые камки (морды). Иосиф Павлович Соболев, приехавший в деревню на жительство в начале века, сплел однажды две камки из проволоки и вскоре бросил их на сарай. Я спросил: «Почему, Осип Павлович, ими не рыбачишь?» Он ответил: «Почему-то в них рыба плохо ловилась». (Соболев (1867-1958) был грамотным, начитанным человеком, в деревне он прожил больше полувека и последним похоронен на пантрашинском кладбище).
Места здесь благоприятные для рыбной ловли. В Пантрашинской речке в некоторые годы добывали более 100 тонн рыбы. Улов в основном состоял из щуки, ельца, плотвы-сороги, окуня и ерша, да еще в курьях, заливах и озерах ловили карася. Язя было очень мало, зато в сети попадал линь, которого в других местах я не видел и не добывал. А в речках и озерах Сосновско-Кипавлинской системы ловятся язь, щука, карась, плотва, окунь, елец, ерш. Годовые уловы достигали 100 тонн, самые малые — 50-55 тонн.
Вести промысел можно и летом, и зимой, но только в разных местах. Летом рыбу ловили с таким расчетом, чтобы можно было ее обработать и высушить урак. Весной — вялили. Осенью выловленную рыбу выпускали в сады; неводным ловом занимались вплоть до рекостава, а там уже устанавливали зимние запоры с котцами с использованием камок (морд). Это деревянные ловушки, изготовленные из жал — тонких и длинных деревянных пластин, отщепленных от сухого соснового ствола, которые приплетались кедровым корнем к обручам из черемуховых веток. Все детали морды были тщательно выструганы. Сейчас у рыбаков Конды не найти уже таких ловушек, какие раньше делали местные манси. Их орудия лова изготавливались и устанавливались с расчетом и на время лова, и на определенный вид рыбы, и на размер ее, чтобы мелочь пропускать в верховья речек. Ближе к осени котцы и запоры ставили почаще, чтобы взять более мелкую рыбу — такую, как ерш.
Интересна одна деталь: рыбу сушили на урак не сразу с весны, а в конце июня, когда она нагуляется, наестся, станет жирной. Было отведено место для огневища, стояли вешала над костром и в несколько рядов снизу вверх подвешивалась на деревянных как бы шампурах разделанная рыба. Мать мне рассказывала, из бараньей мошонки, высушенной на специальной колодке, делали банки емкостью по поллитра и больше. Так вот один здешний старик, Фома Никитич, «управит» целый шампур урака, запьет банкой рыбьего жира, а потом гладит на солнышке свое пузо и приговаривает: «Вот это хорошо.» Ну, а хлеба могло и не быть, потому что он был привозной, как и соль. Русские обозники зимой променивали соль на ягоду: пуд соли на полтора-два пуда ягоды.
В болотах возле Пантрашкиной было много клюквы, сюда даже приезжали сборщики из ближайших деревень и тут же сдавали ягоду заготовителю. До зимы она хранилась в бочках и увозилась обозами. Когда приемные пункты в деревнях передали кооперации, сбор ягод резко сократился. После войны люди уж е не стали сдавать ее за трудодни, а сдавали только за наличный расчет с отчислением процентов колхозу или удержанием их продавцом и последующей сдачей в колхозную кассу для зачисления в фонд колхоза. От таких отчислений освобождались только дети колхозников в возрасте до 16 лет.
Интересно то, что в самой деревне Пантрашкиной и вокруг нее родилась ягода княженика, или, как ее называло местное население — махрамумч, а в полутора-двух километрах от деревни нигде уже она не росла.
В 1937-39 гг. из жителей деревень Кипавла, Пантрашкина и Сосновка была организована рыболовецкая артель для облова прилегающих водоемов. В нее вошел и житель д. Еремкино Филатов Михаил Степанович. К тому времени в Еремкино уже перестал существовать участок лесозаготовителей, как и в Алешкином бору в 1939 г. Люди ловили рыбу, сушили ее в весеннелетний период, собирали ягоды. Под осень добытую камками и неводами рыбу отсаживали в котцы, жалово-земляные установки, а зимой отлавливали, замораживали и увозили на Юмасинский приемный пункт для сдачи государству. В 1940 г. оформился рыболовецкий колхоз, были созданы молочно-товарная, овцеводческая, звероводческая (серебристо-черные лисицы) и коневодческая фермы. Первым председателем колхоза был Алексей Сергеевич Тандалов, счетоводом — Николай Александрович Рагозин.
В военные сороковые годы колхоз преобразовался в рыболовецкую артель, подсобными видами хозяйства были животноводство, звероводство, пушной промысел, сбор ягод и кедрового ореха. Часть колхозников выделялась на зимние лесозаготовительные работы со своими лошадьми для вывозки леса. Зимой на рыбодобыче и людей не хватало, и рабочих лошадей. В 1940 году лошади были коллективизированы. Я помню, как после окончания первой учебной четверти меня везли домой на своей лошади, а на новогодние каникулы — на колхозной. Лошадей у нас во дворе уже не было. В 1941-42 гг. лучшие кони были взяты в Красную Армию или на работы, связанные с оборонным производством.
В военные годы колхозники в нашей местности жили сходнее, чем в соседних деревнях. Поэтому их жители кооперировали с нашими рыбаками для совместного неводного облова озер Кипавлинской системы в зимнее время. Улов делился по паям, каждый сдавал свой пай государству, но часть его оставляли на пропитание семьи.
Хочу коротко рассказать о тех земляках, кто ушел на фронт Великой Отечественной войны, и их дальнейшей судьбе.
Немков Тимофей Петрович в армию был призван из д. Сосновка, пал смертью храбрых в первом периоде войны.
Тандалов Степан Александрович. Отслужил действительную службу до войны, в 1941 году взят на фронт и погиб. Жил в д. Сосновка.
Вахрушев Петр Александрович (д. Кипавла). Как и Тандалов, отслужил действительную, в 1941 г. взят на фронт и погиб.
Албучев Константин Калистратович, житель д. Сосновка. На фронте с 1941 г. В 1946 г. демобилизовался, имея легкие ранения. Награжден орденом Красной Звезды и боевыми медалями. В 1967 г. при переезде на моторной лодке из Елушкино в д. Три Конды утонул.
Эти люди, ранее отслужившие в армии, без подготовки пошли на фронт по первому зову Родины. Массовый призыв был в конце августа 1941 г. После него деревни опустели и стал остро ощущаться недостаток рабочих рук в колхозе. Мужчин заменили старики женщины и подростки, которые в последующие годы тоже уходили на войну.
Калымов Григорий Андреевич. Взят на фронт из д. Пантрашкина в 1941 г. и в этом же году погиб под Ленинградом.
Калымов Николай Фомич, тоже из Пантрашкиной. Мобилизован в 1941 г. После ранения в руку в 1942 г. вернулся домой, но в 1943 г. снова призван. В 1946 г. возвратился окончательно, был членом колхоза «Красный Север» д. Кипавла. В 1972 г. умер.
Калымов Аркадий Васильевич, уроженец д. Пантрашкина. Воевал с 1941 г., в 1943 г . демобилизован по болезни и в 1948 умер.
Бронников Яков Иванович (д. Кипавла) взят в 1941 г. Погиб.
Немков Тимофей Иванович (д.Сосновка) призван в 1941 г. Убит.
Рагозин Николай Александрович и его брат Семен Александрович, оба из Сосновки, мобилизованы в 1941 г. на фронт и сложили свои головы.
Немков Андрей Петрович (д. Сосновка). Перед войной окончил педагогическое училище. Во время войны дослужился до звания капитана, пал смертью храбрых в марте 1945 г.
В 1942 году ушли на фронт жители деревни Кипавла Довыденко Михаил Андреевич и его сын Федот Михайлович. Оба дожили до светлого дня Победы. Первый встретил его в г. Пловдив, в сентябре 1945 г. вернулся с боевыми наградами домой и в декабре умер от ран. А сын его в 1948 г., стоя на посту в г. Каунасе, был смертельно ранен и умер по дороге в Москву на операцию. Интересно то, что отец и сын с самого начала службы угадали в одно подразделение и воевали вместе, только в мае 1942 г. их разлучило первое ранение отца. С передовой его вынес в безопасное место сын, там и попрощались — как оказалось, навсегда. Я учился в начальной школе и как-то во время зимних каникул теща Михаила Андреевича Надежда Ивановна Калымова попросила меня написать письма. Я написал обоим Довыденкам на полевую почту, и оба письма были получены. Когда приехал Михаил Андреевич, он рассказывал, как рады были они с сыном. Люди в наших маленьких деревнях были неграмотными, на фронт некому было и письма написать.
Вахрушев Василий Александрович и Тандалов Алексей Сергеевич из Кипавлы, Елушкин Павел Тимофеевич из Пантрашкиной, Немков Николай Ефимович из Сосновки призваны в 1942 г., все четверо убиты.
Рагозин Илья Николаевич, житель Сосновки, взят в армию в 1942 г., в 1943 г. вернулся по болезни, в настоящее время живет в д. Юмас.
Шабанов Гаврил Константинович призван из Сосновки в конце 1942 г. Погиб.
В 1943 г. ушли на фронт Калымов Дмитрий Григорьевич из Кипавлы и Ендаков Иван Федорович из Сосновки. Оба возвратились, но теперь их уже нет. Может быть, этот список и неполон, но других имен я не знаю.
Хочется отдельно сказать о местных подростках той поры, когда еще не было большого наплыва приезжего населения (предвоенные-послевоенные годы). В возрасте от 10 лет и старше они уже били дичь из охотничьих ружей, ловили ее капканами, пленками, слопцами. В то время ее было много, но с 60-62 гг. резко поубавилось из-за массовой вырубки лесов и химподсочки. Особенно резко это бросилось в глаза, когда лесохимики стали производить химподсочку с помощью кислоты. Эти мальчишки умели отлавливать и пушного зверя — зайца, горносталя, колонка, лисицу, выдру. Они прекрасно ездили на осиновых лодочках-долбленках, сетничали (ловили рыбу сетями. — Ред.), помогали взрослым на неводном лове.
В послевоенные годы нехватка рабочей силы продолжала ощущаться везде — как на рыбном промысле, так и в сельском хозяйстве. К тому же еще вплоть до 1958 г. колхозники привлекались зимой к заготовке леса, а летом — к сплаву.
Рыболовецкая артель «Красный Север» просуществовала до 1958 г., затем ее соединили с рыбартелью им. Энгельса (д. Елушкина), а в 1959 г. «укрупнили» с рыбоартелью им. Маркса (д. Taп).
Доходы колхоза были невелики, т.к. продукция сельского хозяйства выдавалась колхозникам по низкой цене в счет их заработков на трудодни. Рыбаки получали 70% от стоимости сданного по скупочным ценам сырья. За сдачу ягод и кедрового ореха население рассчитывала заготовительная организация, участки и пункты ее обслуживали по нескольку деревень. Позднее эти пункты были переданы в кооперацию, и ягоды и кедровый орех стал принимать продавец, а пушнину — заготовитель, который появлялся раз в месяц или реже. Рыбу же сдавали в рыбзавод; на колхоз было два приемных пункта — в Пантрашкиной и Кипавле. В 1948 или 1949г. Кипавлинский пункт перевели в Сосновку, потому что в летний период больше рыбы скапливалось там. Засолочный пункт в Пантрашкиной и сейчас стоит, его по сей день используют рыбаки Юмасинского участка Кондинского рыбзавода.
В 1960 г. Кипавлинский участок, входивший тогда в состав рыбартели им. Маркса деревни Тап, был передан со всем хозяйством (лисицами, коровами, лошадьми, овцами) колхозу «Заря» деревни Юмас, т.к. в летнее время Кипавла была лучше связана и водным, и пешим путем с Юмасом, чем с Тапом и Елушкиной. И с этого момента народ стал постепенно перебираться в Юмас. В 1946 г. колхоз «Заря» преобразовался в совхоз «Сотниковский», еще позднее — в подсобное хозяйство Кондинского лесопромышленного комбината, а в 1988 г. оно перешло во владение Кондинского рыбозавода. Рыбартель им. Маркса в 1961 г. преобразована в Тапинский участок рыбозавода, который в 1969 г. объединен с Учинским участком. Теперь в д. Тап осталась небольшая конеферма Кондинского рыбозавода, да летом выезжают туда сезонные рыбаки. Зимой же водоемы, принадлежавшие рыбартели им. Маркса, частью остаются необловленными, и рыба в значительном количестве гибнет в результате заморных явлений.
А деревни, все три — Пантрашкина, Кипавла и Сосновка — выгорели. Никто в них не жил. Народ разъехался, молодежь перебралась в те села, где были школы и больницы или хотя бы фельдшерско-акушерские пункты, старики умерли на месте. Из Кипавлы последняя жительница, Елизавета Яковлевна Немкова, выехала в 1968 г. в Юмас. А жаль — такие были рыбные и сельскохозяйственные угодья! Вот бы их возродить!
Журнал «Югра», 1993, №7
