А. Первов, на фото: Богородице-Рождественская церковь в Березове
Березов расположен на трех холмах левого берега реки Северной Сосьвы, и насчитывалось в нем в начале века около сотни домов, в том числе шесть двухэтажных, главным образом, принадлежавших местным купцам. В городе имелось две церкви каменные, одна из них соборная. Театра или кино не существовало. Школы были две: одна — церковно-приходская, с четырехлетним обучением — стояла недалеко от яра у собора. Напротив было мужское городское училище с четырехлетним обучением. Помимо них была еще двухэтажная каменная школа недалеко от городского кладбища. Называлась она «комитетом», в ней было семилетнее обучение: четыре года — совместное, а с пятого класса обучались только одни девушки. Окончив эту школу, они имели возможность после сдачи особого экзамена быть учительницами в начальных классах. При этой школе был интернат для приезжих девушек за особую плату с родителей.
Сам Березов был тихим, оторванным кусочком государства. В нем почти не случалось воровства, а тем более преднамеренных убийств. Летом сообщение было пароходами, приходили они обычно в конце мая, а заканчивалась навигация числа 10-12 октября. Пароходов ходило немного, от трех до пяти, и те все буксирные, прибытие их было радостным событием после долгой зимы и весенней распутицы, когда все запасы муки, сахара и остальных продуктов приходили к концу.
По установившейся традиции первому пароходу всегда устраивалась торжественная встреча. Раньше всех идущий пароход замечали пожарники с городской каланчи, дым от него просматривался километров за тридцать, когда он еще двигался по реке Пырсиму, соединяющей Северную Сосьву с Обью. В то время пользовались только этим проходом, путь, проложенный впоследствии, в 1937-38 годах по реке Вайсовой, считался невыгодным, более длинйым, и только в связи с обмелением Пырсима судоходной артерией оказалась Вайсовая.
Как только замечали пароход, на пожарной каланче вывешивали флаг. Это было сигналом для всего Березова. Мы, босоногие мальчишки, завидев флаг, бросались вдоль улицы по направлению к пристани с громкими, криками: «Пароход, пароход идет!». Этого было достаточно, чтобы во всей сотне домов Березова через 5— 10 минут было известно об этой новости. При подходе парохода, после первого гудка, ему отдавался салют из трех пушек. Пушки эти лежали около соборной церкви и, по рассказам стариков, были сосланы Екатериной II как принадлежавшие Пугачеву и захваченные у него после разгрома восстания. Ротой солдат стоявшего в Березове гарнизона эти пушки были установлены на деревянных лафетах на среднем бугре, где сейчас находится памятник жертвам революции. К приходу парохода обычно собиралось почти все население Березова. От приезжих и команды парохода узнавали новости. Привозилась почта — газеты, журналы, письма. В это время телеграфа в Березове еще не было, он впервые был проведен осенью 1913 года. Вполне понятно какую радость вызывал у населения приход парохода.
В Березов мы переехали из Тобольска в середине лета 1905 года. Город мне сразу понравился: хотя небольшой, но привольный, есть где купаться. В то время на берегу Сосьвы у Богородской церкви всегда стояло несколько плотов строевого леса. Мы собирались трое-четверо и нанимались ошкуривать бревна. За каждое очищенное от коры бревно мы получали по копейке и для нас было счастьем, если мы зарабатывали за день 12— 15 коп. Это считалось для нас, семилетних малышей, большим заработком, т. к. даже мужчине на сенокосе, например, платили в день 1 рубль и это тоже считалось высоким заработком.
Осенью 1907 года я был принят в церковно-приходское училище. Школа эта находилась напротив городского мужского училища. Ее я закончил успешно з 1912 году и осенью пришлось держать экзамен для поступления в городское училище, это было обязательное правило для всех поступающих. Для меня была большая радость, что я оказался принятым в училище.
Зимой ученье, летом полтора месяца рыбалки в неводной артели, а затем все своим чередом: детские забавы, игры и посильная работа, если такая находилась. Чаще всего скоблил бревна, на краскотерке растирал краску, красил полы, штакетники. И главное — лес. Почти ежедневно собирал грибы, ягоды.
С 1911 года большую часть времени мы жили в профессиональном классе. Это была школа трудового воспитания, она давала знания по столярному искусству ученикам городского училища. Школа эта была построена почти напротив собора. Занятия проводились три раза в неделю, работа начиналась в 5 часов вечера, продолжалась два часа. Ученье было бесплатное и добровольное, но все поголовно мальчишки с огромным удовольствием постигали это искусство, и надо сказать не безрезультатно. Школа была оборудована хорошо, на каждого ученика был свой инструментальный шкаф, стояло два токарных станка с приводами ножным и от махового колеса двух метров в диаметре.
Изготавливали всевозможную мебель. Первые изделие были простые, затем переходили к более ответственным вещам — стульям, шкафным полочкам, этажеркам, диванам, гардеробам, буфетам, письменным столам. Так, моей выпускной работой в 1915 году был письменный стол на двух тумбах, отделанный точеными и резными украшениями. Это была моя лучшая работа, весь стол был отполирован спиртовым лаком и политурой на шерлаке. Такие же вещи делали и другие ученики.
Учителя у нас были хорошие. Заведовал профессиональным классом Иван Семенович Колесников. Он очень хорошо относился к ребятам, прощал и не наказывал за провинности. Достаточно было небольшого внушения и провинившийся чувствовал себя не в своей тарелке.
Мы очень любили игру в чехарду. Обычно приходили на занятия минут за 30— 40 и, разбившись на две партии, кидали жребий, которая будет принимать всадников и которая прыгать. Наши педагоги по труду обычно усаживались на верстаки (я имею в виду самого заведующего и его помощника Маркияна Федоровича Первова, моего недалекого родственника). Сидя, они забавлялись неуклюжестью некоторых прыгунов. Когда игрок недостаточно далеко прыгал или сваливался, партия в этом случае, считалась проигранной и «кони» превращались во «всадников», а первые должны были стоять и выдерживать прыгавших на них «наездников». Следя за ходом игры, учителя одновременно посматривали в окна, выходящие во двор, держа под наблюдением вход в мастерские. Дело в том, что директор училища Федор Филиппович Ларионов, человек высокообразованный, любил во всем порядок, и его все боялись, получить от него нагоняй никто не желал — вот и приходилось наблюдать. Он нередко заходил в мастерские, наблюдал, как работают ученики, как усваивают технику, изготовления предметов, делая свои замечания. Но он запрещал нам игру в чехарду.
В Березове квартировала рота солдат. В летнее время они тренировались в лагере среди тайги, где были прорублены аллеи, засыпанные красноватым песком. Тут же — небольшая площадь, на ней спортивные снаряды — перекладина, кольца, ров, через который надо было перепрыгивать, бревно, по которому надо было идти, удерживая равновесие, лестницы вертикальные, наклонные и еще ряд подобных снарядов для упражнений. Тут же стояли сенные чучела для обучения штыковому удару. Весь лагерь был обнесен оградой, выкрашенной в белую и черную полоску, как железнодорожный шлагбаум. Вход в лагерь был украшен красивой деревянной аркой.
Мы очень любили присутствовать при занятиях солдат, издали наблюдая за ними, в особенности во время учебных стрельб. Как только кончались стрельбы, мы гурьбой устремлялись к мишеням и отыскивали пули. Обычно у входа в землю от пули шел след. Столовым ножом ощупывая проход, мы добирались до пули. Пули нам нужны были ради свинца, который мы вытапливали из них, а свинец требовался для отливки грузил к переметам. Отливали их в виде колокольчиков, цилиндров, продолговатых фигур, тонкий конец скручивался, образуя дужку — за нее и цеплялся конец перемета, выбрасываемый в реку. Для грузил свинец мы приобретали и из другого источника, им была винная государственная лавка. Вино привозилось в деревянных опломбированных ящиках и по знакомству мы выпрашивали десятка полтора-два пломб. Но этого было для нас недостаточно, и мы ухитрялись откручивать пломбы на пристани. Таким образом у нас всегда был запас пломб для отлива грузил.
Лагеря служили местом тренировки не только солдатам, они и нам приносили пользу. Мы тренировались так же искусно лазить по шестам, взбираться на руках по лестнице, перепрыгивать ров, крутиться на турнике, ходить по бревну или по широкому бруску, это всегда доставляло нам большое удовольствие.
В лагере, кроме этого, мы устраивали игры — например, с мячом. Играющие разделялись на две партии, в каждой количество игроков не ограничивалось, иногда доходило до 13— 17 человек — чем больше, тем лучше. Двое руководителей бросали жребий, кому бить по мячу, а кому бегать. Д ля этого служила палка. С одного конца она обхватывалась ладонями сперва одним, потом другим и так до тех пор, пока которому-то из руководителей уже не за что было схватить палку или лапту, как ее именовали (да и сама игра чаще называлась лаптой). Тот, кому не за что было ухватиться у лапты, должен был со своей группой ловить и подавать мяч. Чтобы силы были равны, прием в группы производился так: двое желающих играть уславливались называться, например, «Волга» и «Обь», подходили к одному из руководителей и спрашивали, что он выберет. В зависимости от ответа игроки распределялись по командам. До начала игры устанавливалось место, с которого должны были бить мяч и от него на расстоянии 35— 40 метров — сборный пункт, или так называемое «сало», добежавший до него игрок был уже защищен от удара мячом. Один из ловящих «подавал» мяч, т. е. подбрасывал его, а бегун должен был палкой ударить по мячу, чтобы он как можно дальше летел. Если это удавалось, игроки команды бежали к «салу», но бежать мог только тот, кто уже бил по мячу, но если промахнулся, или удар был слабый и мяч отлетел недалеко, это не давало возможности тронуться с места без риска попасть под удар мячом, т.к. ловящие могли его перебрасывать друг другу быстрее, чем бежит противник. Если в тебя сумели попасть мячом, то ролями менялись: те, которые бегали, становились ловить мяч, а ловцы теперь уже бегали. Партия бегунов всегда старалась не попадаться и как можно дольше выполнять свою роль. Иногда с нами играли и взрослые, с ними было интереснее. Лаптой увлекались и солдаты гарнизона, и когда они нас принимали в игру, мы были очень рады, хотя солдатские удары были основательно болезненны.
Распространена была в наше время и игра в городки. Создавались партии игроков по тем же правилам, что описаны выше. Взрослые в городки играли чаще, это была любимейшая игра, и каждый раз мы включались в нее, игра вместе со взрослыми льстила нашему самолюбию. Мы были вездесущи и липли к ним, «как мухи к меду». О таких играх, как футбол, волейбол, мы не имели даже представления.
В дореволюционное время в Березове никаких увеселительных учреждений не было — ни кино, ни тем более театра. Даже библиотеки с читальным залом и то не существовало. Правда, были небольшие школьные библиотеки, но количество книг в них было ограниченное и подбирались они главным образом для учеников, так что жителю Березова книгу негде было и взять.
В большие праздники (Рождество, Новый год, пасха) любителями, большей частью педагогами, их женами и женами чиновников, ставились спектакли. Артисты, между прочим, были неплохие и спектакли всегда воспринимались публикой с восторгом. Ставились пьесы «Медведь», «Сестры», «Дядя Ваня», «Вишневый сад», «Предложение», «Не в свои сани не садись», «Не было ни гроша, да вдруг алтын» и другие. Специального здания для постановок пьес приспособленного не было, для этого использовалось городское мужское училище, оно имело широкий коридор во всю длину здания. В одном его конце устанавливали помост, декорации. К каждой пьесе имелись соответствующие декорации, так что во время спектакля даже забывалось, что сидишь в театре, а воспринимали все как в действительности. Сборы со всех спектаклей, как правило, шли в помощь школе, для беднейших учеников, на приобретение книг для библиотек и т. д. На доходы от спектаклей были приобретены для струнного оркестра инструменты: балалайки, домры, мандолины, а в 1914 году были приобретены инструменты для духового оркестра.
Ставились спектакли и в солдатской казарме. Кровати и все оборудование выносилось и заменялось подмостками и стульями. Солдаты тоже ставили неплохие пьесы, причем, женские роли исполняли мужчины и всегда удачно. Видимо, были театралы с хорошими способностями. Для нас, детей, объединенными силами женского и мужского училищ ставились детские спектакли, чаще всего в Рождественские и Новогодние праздники — раз или два в год. В женской школе ставилась елка, и обычно вся наша школа бывала там. Спектакли детские и елка заканчивались всегда угощением — чаем с яблоками, конфетами и сдобными булочками, а потом — общие игры, танцы. После каждого такого вечера оставались большие впечатления и надолго.
Кроме этого, у нас проводились воскресные чтения. Учителя женской, каменной школы каждое воскресенье с шести часов вечера проводили читку произведений выдающихся писателей. В то время нам очень нравились рассказы Чехова, Куприна, Тургенева, Толстого, Горького и новых писателей, печатавшихся в популярных журналах того времени. На читки приходили все желающие, большей частью молодежь и мы, учащиеся, пожилых было на них очень мало. Всегда соблюдался образцовый порядок, стояла абсолютная тишина, прерываемая только взрывами смеха, когда в произведении попадались смешные эпизоды. Конечно, на трагических местах не обходилось без слез.
После рождественских праздников наступали святки. В это время молодежь увлекалась маскарадами. Обычно объединялись в партию попарно девушки и парни человек 16— 18, среди них был и гармонист с двухрядкой. Баянов в Березове в то время не было, и я даже не имел представления, что существует такой инструмент. На маскарады каждый вечер тщательно готовилась вся группа. Договаривались заранее, как одеваться, шили специальные костюмы, если не было подходящих от прошлых лет. Вся группа была однородной: если уславливапись быть «украинцами», то девушки как одна были похожи на украинок, а «парубки» тоже не отставали от своих подружек и без слов сразу было понятно, какую роль взяла на себя группа маскированных. В группе обычно бывало по одному «старику» и клоуну. Их обязанность была веселить всех и после долгое время вспоминались их проделки. Иногда вместо «старика» или клоуна выступал черт с рогами, хвостом и бубенцами, во всем черном. На другой вечер группа уже одевалась цыганами, венграми и т. д. Если было организовано 5— 6 групп, то каждая из них старалась лучше одеться, показать себя в танцах, в тактичности и вызвать у зрителей восхищение. Обычно хождение по домам продолжалось до 1— 2 часу ночи, к утру всем надо было на работу. В 6-—7 часов следовало быть уже на ногах.
К приему маскированных обычно тоже тщательно готовились. Из комнат выносились лишние вещи, чтобы было место, где бы гости могли потанцевать. Дома в Березове в это время имели на окнах ставни и когда хозяева хотели, чтобы группа маскированных заходила к ним, ставни открывались, к окнам ставились лампы или свечи, что служило приглашением заходить в дом. Часто, чтобы было виднее, у ворот дома на длинном шесте вывешивался фонарь — это уже говорило, что здесь очень ждут развлечений от гостей. Танцы были простые — полька, венгерка, казачок, русская, краковяк, кадриль, мазурка, вальсы. Желающих принять у себя группы было до 20 домов. Партий обычно ходило от 5 до 7, не считая мелких, сборных. Поэтому иногда в некоторых домах не успевал никто и побывать. Хозяева почти всегда безошибочно узнавали, кто в партии, Березов-то был небольшой, и каждого знали наперечет.
Бурно проходили святки. К шестому января все прекращалось, маскарадные дни пролетали и все входило в свою обычную колею. В крещение все, кто занимался ряженьем, усердно отмывались освященной водой, смывая свои грехи перед богом. Этикет того времени требовал этого, и молодежь безропотно выполняла. Наступали будничные дни, у каждого своя работа, своя забота. Многие девушки-участницы маскарадов превращались в обычных горничных, работающих у местных купцов и чиновников, и ничто уже не напоминало об их милых проказах в святки.
Весело проходила и масленка. Парни объединялись компанией и устраивали катушку. В землю врывалось несколько столбов, на них устраивался настил, лестница для подъема на катушку, головная часть и скат засыпались толстым слоем снега, который сильно утрамбовывали, все это заливалось водой, чтобы образовался лед толщиной до 5 сантиметров. Улица имела уклон на север и дорожка от катушки тянулась метров на двести и более. Условия, на которых можно было кататься, заключались в том, что желающий должен был привезти несколько бочек воды для полива катушки и дорожки от нее или принять участие в строительстве. Остальные катались при условии платы, она состояла из пяти копеек за вечер. С наступлением темноты катушка освещалась разноцветными фонарями, сделанными из цветной бумаги. В фонарь вставлялась стеариновая или жировая свеча. Народу, как желающих кататься, так и болельщиков, было предостаточно, всюду слышались смех, шутки, саркастические замечания по адресу неудачливых катальщиков.
Даже люди пожилые, захваченные общим весельем, брались за санки и начинали вместе с молодежью кататься. Кому кататься было не на чем, притаскивали большие санки, зачинщиками были, как водится, солидные папы лет 45— 50. Они вспоминали свою молодость, и удаль. Вся ватага с шумом, песнями, смехом скатывалась с катушки, иногда сани перевертывались и снова смех и задорные подтрунивания.
Журнал «Югра», 1992, №4
