Г. Серебренникова
Моя родина деревня Учинья была совсем небольшой, в ней жило всего несколько мансийских семей. Первоначально ее, как и протекающую под горой речку, манси называли Усинья, название изменилось с приходом русских.
Деревенька стояла на высоком берегу. К 1918 году в ней насчитывалось всего 18 небольших домов. Населяли ее манси. Преобладающей фамилией была Кауртаевы, были еще Молкины, Мотышевы и два брата Нертымовых, Николай и Иван, оба охотники. В хозяйствах имели по коровушке и лошадке, несколько овец. В огородах садили картофель, морковь, репу, редьку и много табаку. Табак рубили в корытцах, курили в основном трубки.
Под горой на берегу реки Учиньи лежали лодочки-долбленки, большие неводники. Делали их из сухого дерева, поэтому они были легки на ходу. Весла, греби — все было сделано красиво. Летом выезжали на рыбный промысел на реку, за каждым хозяином был закреплен песок. Рыбачили неводом, добывали ельца, из него на песках готовили на зиму урак. В свободное время собирали ягоды: землянику, черную смородину, черемуху, чернику, калину. Сушили на зиму, а зимой стряпали пирожки и шаньги.
После летней путины начиналась заготовка сена, которая обычно заканчивалась до Ильина дня. Метали большие стога (замёты). Потом начинались работы в огородах.
Кругом была глухая тайга, в основном росли ель, пихта, кедр, береза и осина. Были и красивые сосновые боры с крупными раскидистыми деревьями.
Постепенно из-за Урала приходили в деревню и селились люди разных национальностей. Быстро осваивали язык манси и говорили на нем. Появилась трехклассная школа. Посреди деревни поставили маленькую часовенку, в ограде ее позднее был поставлен памятник из мрамора. Пришли люди с новыми специальностями, которых манси до этого не знали. Пахари пахали землю, сеяли хлеб: пшеницу, рожь, овес, ячмень. Стали сеять и манси. Зырянин Таскаев был мастер по пошиву шуб, пальто, телогреек. Плотник Максим Иванович делал бочки, кадушки. Были кожевенники, но как-то не прижились в нашей деревне. Получили кож и от населения, сгноили их и смылись.
Но местные жители своих занятий не бросали — рыбачили и охотились. Осенью, когда возвращались с удачной охоты на медведя, начиналась около деревни стрельба, деревня встречала охотников с факелами и криками: «Вый-выя! Вый-выя!» Все шли к дому охотника, и там начинался праздник. Почитали голову медведя, танцевали перед ней.
Охотники приходили из леса с большой добычей. Убивали лосей, ловили капканами лисиц, били белку, слопцами добывали глухарей, копалух, косачей, рябчиков. Осенью, во время охоты в тайге, собирали шишки, зимой вывозили их на лошадях. С наступлением сильных морозов ехали на Старую Половинку душить реку Конду. Съезжалось несколько деревень, перекрывали реку, оставляя небольшой промежуток для течения воды. Там ставили ловушки. Рыба валом шла в узкое место, где ее черпали саками. Были горы рыбы, ее делили на паи и развозили по д омам. После этого собирали свои запасы, у кого что было (в основном, ягоды, рыбу), и везли в торговые места, на ярмарки — в Тагил, Ирбит, Свердловск, Тавду, Нижнюю и Верхнюю Салду и другие места. На вырученные деньги покупали муку, сахар, посуду, обувь и другие товары.
Дети зимой учились, у кого была возможность, больше мальчики. Девочек часто не отдавали в школу, по тому что надо было за младшими глядеть, по хозяйству управляться. В нашей семье было шестеро детей и старшие все выросли неграмотные, младшие окончили по три класса, и одна только я получила среднее образование.
В тридцатые годы начали образовываться колхозы. Некоторые вступили в коммуну, уехали в Шаим. Потом коммуна распалась, все вернулись обратно в Учинью. К тому времени уж е манси мало в деревне осталось: старые умерли, молодежь стала разъезжаться на учебу. На языке манси не с кем стало говорить, и он начал забываться.
В 1931-32 г.г. стали привозить в деревню переселенцев, расселяли по домам по несколько семей. Принимали их, как своих, делились всем, чем могли.
В деревне появилась школа-семилетка с интернатом. Дети кончали семь классов и хотели продолжать учебу, но было трудно их отправлять. По Конде ходили до Шаима пароходы, но нужно было еще добраться до Конды. Деревенские стали перебираться ближе к Конде. На устье речки Учинья был построен рыбозавод, сюда и стали переселяться. Так постепенно рос поселок Половинка, а старая таежная деревня Учинья отмирала. Последней из нее выехала семья Нертымовых. Была богатая деревенька, а стала голая земля — ни кола, ни двора. Вздумали урайцы там садить картофель — все постройки, какие остались, столкнули к речке, землю, на которой стояла деревня, вспахали. Речка, когда-то богатая рыбой, стала теперь ручейком, заросла осокой. Раньше ее чистили, а теперь некому.
Недалеко от места, где была деревня, стоит высокая гора. С далеких времен молодежь и все жители Учиньи проводили на ней праздники. На самой горе ничего не растет, травка сантиметров в 20 и все. Стоит, как булка. А вокруг — могучие лиственницы, черемуха, марьин корень, шиповник. Одной стороной гора подходит к речке, и во время весенних паводков из нее вымывает осколки глиняной посуды с узорами, иногда находят бусинки. Низкий поклон этой Высокой горе, она, как и родная деревня, осталась в памяти на всю жизнь.
ПУТЬ ОТЦА
Детство мое прошло в таежной деревне Учинье Кондинского района в семье манси. Отец, Кауртаёв Филипп Иванович, был коренной житель этой деревни. Мать, русская, быстро освоила язык и в семье разговаривала с отцом и бабушкой на мансийском. Росло нас пять дочерей и один сын. Отцу было очень трудно поднимать нас на ноги.
Училась я в своей деревне у Ивана Степановича Цехнова. Четвертый класс закончила в селе Сатыга, учитель был Гречанин Анатолий Николаевич. Об этих учителях я всегда вспоминаю как о хороших душевных воспитателях, много труда они вкладывали в обучение. В 1932 году, после окончания четвертого класса я приехала в свою деревню.
Жить пришлось не в своем дому, а в бане. Отца к тому времени раскулачили. Отобрали все. Нас не выслали. Народ заступился. Мы поселились в бане. Взяли у родни телочку. Вырастили. Снова у нас появилась корова…
Облагали отца твердым заданием, по которому нужно было рассчитываться с государством. Отец больной ездил по глубинным озерам и речушкам в поисках рыбы. Вспоминается, как в 1933 году отец с односельчанами, тоже раскулаченными (вот их
имена: Кауртаев Иван Васильевич, Таскаев Макар Евстифеевич, Кузнецов Петр Михайлович), поехали на озера. Ехали три дня по узенькой, очень извилистой речке Усть-Тетерьке. С отцом были мать, Людмила Александровна, и я, было мне тогда 12 лет.
Речка часто терялась в заболоченных озерах. Приходилось, держась за борта лодки, тащить ее километра 2-3, потом снова плыть по речке. Так мы на четвертый день добрались до Усть-Тетеря. Там жили манси Чекатов Яков Сидорович с женой Дарьей Павловной. Они держали двух коров и лошадку. Детей у них было четверо. Все они разговаривали на мансийском языке, по-русски не понимали. Посоветовавшись с Яковом Сидоровичем, мужчины пошли искать озера. На следующий день пришел отец за нами. Пошли пешком километров за 20 от юрт Чекатовых на озера. На ночь поставили сетки. Бор был чист, сосны такие могучие, мох белый. А ягод было весной! А вкусные какие! Вот рыбой и ягодами мы и питались. Наутро вытащили сети. Рыбу поймали крупную. Щука и язь. Мы с матерью угощали всех котлетами. Отец позвал Ивана Васильевича, Макара, Петра, посоветовались. Отец сказал:
— Здесь, ребята, рыба крупная, но ее мало. Нам план не выполнить. Пойдемте дальше…
Они ушли, мы с матерью остались на бору в балаганах — собирали ягоды. Отец пришел назавтра за нами. Пошли пешком. До озера было километров десять, все болота и перелески. Вечером были на месте. Мужчины навалили лесу, стали строить барак, чтобы была прочная крыша над головой.
В мае ловили рыбу только для еды. В этом озере был мелкий чебак, но было его много. Когда чебак выметал икру, мы приступили к его ловле. На берегу лежали неводники, лодки, сколоченные рыбаками. Невод приготовили большой. Отец был знатный рыбак, все делалось по его совету. Несколько раз забрасывали невод — рыбы не попадалось. В один день было тихо. Отец сказал: давайте, ребята, проневодим вот в этом улове, у барака. Дали тонь, добыли сразу, наверное, несколько тонн. Невод далеко не дошел до берега и уперся. Рыбы было битком. Пошла работа день и ночь. Мы с матерью очищали ее от внутренностей, отец нанизывал на палки, вешал на жерди, под ними раскладывал костер. Рыба коптилась, жарилась и сушилась одновременно. Потом ее, готовую, нанизывали на шнур. Шнуры с рыбой наматывали на вертушку, затем клали рыбу под пресс. Эти своеобразные вертушки были килограммов на 25. Их складывали в амбары высоко от пола, оставляли до зимы.
Мы спали на ходу: ложиться не было времени. Помнится, стояла жаркая погода. Отходы от рыбы закапывали в глубокие ямы, чтобы не было мух. У нас матерью с пальцев сошла кожа. Пальцы лечили жиром с вареных кишок, прикладывали подорожник.
Поспевала морошка. Мы собирали ее на болотах и ели. Мешок сухарей, привезенных с собой, уже подходил к концу.
Приехали брат с сестрой нам на подмогу. За три месяца упорной работы задание, которым наши мужчины были обложены как раскулаченные, выполнили. В августе мы все выехали с этих озер. Озера потом прозвали Кулацкими, потому что тут жили мы, так называемые кулаки.
Зимой вывезли всю рыбу. Сдали. Получили деньги, муку, сахар и другие продукты. Ожили, приободрились. Нам отдали под жилье старый домишко. Были у нас к тому времени корова и лошадка. А отец все ездил по верховьям речек в поисках рыбы. Зимой добыли еще пять тонн. Я ее вывозила. Это были горы рыбы. С такой добычей мы ни в чем не знали нужды.
Брата с сестрой власти принудили работать на лесозаготовках. Две сестры старшие, Аграфена и Любовь, потом Анастасия, вышли замуж, у них были дети. Мне не приходилось учиться, так ка к дочь раскулаченных не принимали в школу. Мать в то время уже тяжело болела.
В 1934 году отца нашего, Филиппа Ивановича, арестовали и увезли в Остяко-Вогульск. В городе тогда было несколько улиц. Отец тоже по несчастью стал строителем окружного центра, принимал участие в постройке деревянного здания прежнего госбанка и нескольких домов по улице Карла Маркса. Подержали в заключении людей из Учиньи ни за что, ни прочто, за неимением улик отпустили.
В 1935 году и я приехала в город со случайными попутчиками. Поступила в туземную семилетку. Потом отец привез нашу маму сюда же, в Самарово. Она была смертельно больна. Положили ее в больницу, и там она вскоре умерла. Похоронив ее, отец уехал домой в Учинью. Снова занялся рыбалкой. В 1937 году отца, его односельчан Макара Евстифеевича, Василия Ивановича забрали из деревни. Куда увезли, до сих пор неизвестно.
Хотелось бы знать, где они, эти люди, всю жизнь отдавшие честному труду?..
Журнал «Югра», 1993, №10
