Щука хантыхол

Леонид Бабанин

Дубина. Вот такая фамилия досталась Ваське, селянину деревни Устрём, расположенной на берегу малой Оби, десятью километрами ниже впадения реки Северная Сосьва. Жена у Васьки, хантыйка Ульяна, и детей несколько. Под бутылочку Васька смеётся, задавая новичкам вопрос:

– Отгадай, а какая у моих детей национальность, раз я хохол — западенец из Самбора, а жена хантыйка?

Конечно, обескураженный собеседник впадает в раздумья, а потом сдается и спрашивает:

– А какая?..

– Хантыхол! – победно отвечает Васька, наливая очередную рюмочку водки, приговаривая:

– Вот такая новая национальность выведена мной и Ульяной!

Васька, мужик рассудительный, в селе работать никуда особо не стремился, был просто рачительным хозяином. Парник во дворе, грядки, картошка, кругом ни соринки. Сеновал коровка, десяток овец. Ну, и кот дома. Большего стремления к иной трудовой деятельности, за порогом его двора, у Васьки не было. Ульяна — хантыечка пособие, естественно, получала как представительница малочисленной народности, детям –  трём девчонкам – тоже шли доплаты. Семья крепкая, не пьющая, а значит, трудолюбивая. А если с умом, то и своим хозяйством прожить можно.

Место, где Васька жил, в плане охотничьем – стратегическое. Охотнички из райцентра никогда не проезжали мимо его деревни, а, зная о его радушном приёме и, нередко, помощи, всегда заезжали к нему в гости, на чашечку чая, а может, и чего покрепче. Заезжал и я к нему. У него был хороший ледник, и добытую рыбку я солил всегда у него. Точнее, не солил, а просто отдавал улов ему, наказывая:

– Вася, напополам соли – полвина твоя, половина моя!

И Вася солил – честно, качественно и с душой. Мне оставалось лишь только забрать готовую продукцию. В выигрыше были всегда оба. Он не рыбак, а с рыбой. А я рыбак, но не надо таскаться с рыбой, нагибаться, потом промывать – процесс трудоёмкий, соль изъедает руки… Так что, будучи в дружбе с Василием, я легко избегал этих трудностей, всецело отдаваясь рыбацкой радости, – ловить рыбу у меня получалось намного продуктивней, чем её солить.

Особенно хорошо у Васи получался щокур-чир – слабого посола, с тонким ароматом сиговых пород рыб.

В низовьях Оби рыба делится на две категории: чёрная и белая. К чёрной рыбе относятся – язь, щука, чебак, окунь, карась, налим.. К белой – муксун, нельма, щокур, сырок, сосьвинская селёдка… Хочу напомнить читателю, что в низовьях реки Обь рыбы много – наверное, столько же, сколько, например, на Кавказе камней. В обиход северян идёт и та рыбка, и другая, только белая ставится на стол в торжественных случаях, а чёрная – в обычные дни.

Рыбоохрана… Как много разочарований принесла она северному мужику! Ведь не ради наживы, не ради торговли терпит он испытания северными ветрами. Для него порыбачить на Оби – смысл жизни, так он старается утвердить себя на своей русской земле. И недоумевает он: почему рыбокомбинату можно ловить, а простому мужику нет?.. Впрочем, для знающего рыбачка и рыбоохрана не помеха. Да и, что говорить, инспектор знает поимённо, кто на продажу ловит рыбку, а кто впрок.

Засосало у и меня под ложечкой, пора! Пора ехать за щокуром, нельмушка тоже должна шевельнутся, выходной на носу. Собираться недолго – бензин, провиант, куль с сетями – и всё, пожалуй. Сентябрь, золотая листва, уровень воды упал на вышедших в реках песчаных косах и, как на белом листе, на речном песочке обозначились лосинные переходы да бисер утиных и гусиных следов.

Щокур – это вид сиговых пород рыб, крупнее муксуна. Если вес муксуна в наших местах полтора – два с небольшим килограмма, то некоторые особи щокура достигают пяти килограммов. И та, и другая рыба имеет высокие вкусовые качества, из неё делают строганину и малосол. Правда, есть у них и некоторые вкусовые отличия. Щокур помясистее муксуна,  но попостнее. Зато щокур – носитель отменной икры – жёлтого цвета, бесподобного вкуса. Из свежедобытого щокура извлекается икра, кладется в эмалированную миску, в неё добавляется мелко нарубленный чеснок, молотый перец, всё это взбивается и… Под водочку возле этой миски можно просидеть до утра, и хмель ни почём. Ну, и засол под колодочку – это обская классика. Отрежешь щокуровый кусманчик, подложишь гостю севера в тарелку с варёной картошкой да огурчиком свежим, нальёшь рюмочку, чокнешься под доброе слово – и смотри, глумись над ним, как он разум теряет от поедания северной рыбки. А когда съест её килограмма два да пару бутылочек водки откушает, замрёт и спросит:

– Столько выпил – и не пьяный?..

Вот тут истина обской рыбки и откроется!

Я проезжал мимо Васькиной деревни, угадал крышу его дома и крикнул чайкам, сопровождающим мою лодку:

– Ваське привет передайте, на обратном пути с щокурами к нему приеду!

Кричали чайки в ответ мне, кружили, пикировали на воду, видом своим показывая:  «Конечно, передадим!» Осень уже вступила в свои права, с берёз, опадала последняя листва, хотя осины ещё держали листву огненно — красного цвета на своих ветвях. Таловые деревья уже были голые, стояли понуро, взметнув свои ветви — метёлки в небо. Вот так, с приветами, полста километров пролетели как будто за минуту. Это полпути. Повернул лодку в протоку Нурик. Двадцать один километр да и ещё тридцать и – я буду не месте, на плавном песке Ван Пан. Прямо по курсу появилась лодка. «Не местная», – сразу определил я. Под мощным мотором, разбрасывая далеко вокруг себя брызги, она летела по водоворотам Нурика вверх, в слияние Малой Оби и Северной Сосьвы. Два здоровых бородача, даже не окинув мою лодку взглядом, мчались вперёд. Наверное, в Теги за бензином. Белоярские появились.

Нефтегазовое освоение севера сказалось и нашей жизни – аборигенов Крайнего Севера. Некоторых покорителей севера потянуло и на лоно природы, с сетями и ружьями. «Белоярские» – так прозвали местные «охотничков» из города Белоярского. Богатые, здоровые. Вооруженные дорогими моторами и лодками, истребляющие всё на своём пути, Белоярские стали настоящей напастью для местного населения. Одним они проигрывали нам – умением ловить рыбу и добывать зверя в лесу. Они выбрали свою тактику: брали с собой кого-то из местных, подпаивали его и он кое-как показывал им направление движения. Попросту говоря, в сравнении с местным населением белоярцы были иные люди, иного мышления, образа жизни. Им было чуждо как чувство гармонии  с природой, так и уважение к местным жителям.

Вот так, морщась и поругивая гостей из-за Оби, я проехал по Нурику, выехал на большую Обь, прокрутив рулём ещё километров тридцать, остановился у плавного песка Ван Пан, места моей рыбалки, у песчаного берега, где стояла лодка.

«Белоярцы!..» – определил я двоих. Один худой, в очках, второй бугай, и пьяный «национал», старавшийся подняться вверх на берег, но тщетно.

– Здорово бывали! – поприветствовал я мужиков. Самый здоровый, с громадным ножом на ремне, даже не повернувшись, кивнул головой и без устали продолжал смотреть в свою лодку, в которой лежали вперемешку с сетями поднятые со дна обского чёрные коряги.

«Ага, – довольно смекнул я. – Заплыли сетями по дну и корягу поймали, а сети спутали и изорвали. Чтоб восстановить снасти, нужна холодная, способная соображать голова «национала», а она, определённо, дала сбой на пологом берегу плавного песка Ван Пан. Глянув в их сторону, я сказал:

– Ну, пока вы путаетесь, я проплыву!

На что «здоровый», не глядя в мою сторону, ответил:

– Мы тут сегодня рыбачим, что тут непонятного!

«Странный ответ, – подумал я и, не обращая внимания на гостей из Белоярского, выставил из лодки на берег лишние предметы, которые помешают рыбалке, развязал куль с сетями, оттолкнулся от берега и  поплыл на замёт сетей.

Плавают на Оби сетями примерно так. Сети, метров двести длиной, вымётывают поперёк Оби. Они тонут, ложатся на дно и, увлекаемые течением, плывут около часа, после чего выбираются из реки в лодку вместе с добытой рыбой.

С детства приученный к такой рыбалке отцом, рыбацкие дела я делал уже автоматически. «Остаповал» мотор, речной буёк сетей скинул в реку, включил задний ход и с носу лодки стал вымётывать сеть в реку. Пять минут – и двухсотметровые сети  вытянулись поперёк Оби и, чуть намокнув, ушли на обское дно. Моё дело – вёслами подтягивать бережной конец к берегу, чтоб их не сводило вместе. Дело привычное, тем более – красота-то какая! Широкое плёсо Оби – два километра. Косячки уток сновали бесконечно, орланы рыбачили под обрывистыми берегами. Обь – река хлебосольная. Вода в ней мутная, так как берега илистые и глиняные, смывая всё это, воды Оби и становятся мутными, полметра – и в воде ничего не видать. Вот в этой мути и прижились организмы – планктон. Он и стал для обских рыб идеальной пищей. Рыбе остаётся лишь только пропускать воду сквозь жабры, оставляя в них этих моллюсков. Планктон на завтрак, ужин, обед – и кислород в организм рыбки попадёт.

Я грёб вёслами, смотрел на речной буёк моих сетей и мечтал: «Вот бы осётр завалился килограммов на семьдесят…» И в голове хороводом крутились кулинарные изыски осетровых блюд… Но, пожалуй, из всей палитры их я выделил бы такое.

Мясо осетра нарезается кубиками величиной с кусочек сахара-рафинада, можно чуть покрупнее. Затем подсаливается, перчится, снабжается приправками по вкусу и… выкладывается курганчиком на красивое фарфоровое блюдо. Рядом на стол ставится  отпотевший графинчик водки и тарелочка с овощами. Далее – тост про осетра, и… Есть это можно долго, наслаждаясь нежным насыщенным осетровым вкусом. Видя, с каким аппетитом поглощает всё это твой гость, ты гордишься такой добычей, распрямляешь спину, начинаешь шутить – и подкладывать, подкладывать осетринку, пока не поймёшь, что больше уже некуда. Но я опять отвлёкся от рыбалки.

Под пикирующими надо мной халеями я неотрывно следил за речным буйком.  Плавной песок Ван Пан – рыбный, но брошенный рыбаками по причине развала рыбацких колхозов. Дно его никто ни чистил, оно засорилось зацепами да коряжками, одну из которых и поймали гости из города Белоярского.

Двадцать минут плава – и вот он, речной буёк, покачивается на водоворотах. На него села чайка и замерла, как статуя. Хорошая примета у обских рыбаков, когда чайка садится на буй, привязанный к сетям. «Шаман!» – говорят рыбаки в таких случаях. Сидит чайка на буйке – значит, осетра шаманит или нельму килограммов на тридцать.

«Шамань! Шамань!» – обратился я к ней мысленно. Но сладострастным мечтам долго витать не пришлось – сеть зацепилась за дно, буёк перевернулся, стряхнув с себя чайку и… Тут действие только одно – надо срочно выбирать сеть в лодку. Течение в Оби примерно семь километров в час, поперёк лодки сеть не потащишь, сеть стоит на месте, а значит, подтягивая её, надо одновременно бороться с течением. Выход один – выбирать  на нос, тогда вода обтекает лодку и становится легче.

Метр по метру – и зацеп пришёлся посереди сети. Сто метров усилий – но ничего, не впервой! Пятнадцать минут усилий – и место зацепа подо мной, сеть расположена вертикально – один конец на дне, другой на носу лодки. Пара усилий поднять её не увенчалось успехом – кроме хруста спины, ничего не произошло, крепкой хваткой Обь держала сеть у дна. За носовую утку я «замотнул» сеть, запустил мотор, дал передний ход и потянул сеть мотором. Обычно, если зацеп крепкий – на дне большая коряга. Тогда сеть рвётся и на поверхность вытягиваются одни «тетивки». Ну, а мне повезло: сеть соскочила с зацепа. Заглушив мотор, я легко выбрал её наверх. И добыча не обошла меня стороной. Щука килограммов  на семь, толстая, как крокодил, ворочалась в моей лодке. Налим килограммов на семь и стерлядка – такая попалась мне впервые – толщиной с литровую банку и длинной с метр.

«Вот это да!..» – заликовала моя душа. Мной овладел рыбацкий азарт, он подгонял меня, говоря: «Давай к берегу, перебери сети – и снова в реку!» Запустил я  мотор – и к берегу. Как говорят, охота пуще неволи. Как не похвастаться?!

Есть такой недуг у рыбаков севера. Скажу вам по секрету, что им поражён и я. Желание хвастаться порождено, наверное, рыбацким соперничеством, каждому хочется доказать, что он самый профессиональный, самый умелый.

Помню, работали мы рыбаками на плавном песке Молодёжный, что на Большой   Оби. Три лодки на плаву: одна лодка едет на замёт сетей, другая – на выборку сетей, третья у  плашкоута, на который сдавали добытую рыбу. День рыбацкий плотный,  как говорят, паши да паши. Паша Соловей рыбачил с отцом – оба вредные, постоянно выясняют какие-то отношения, и жадные. У меня напарник был, Матвей, – спокойный, флегматичный рыбак, раза в три крупнее меня. Плывём с сетями как-то на Молодёжном, ниже нас метров на двести Паша Соловей плывёт. Туман начал образовываться, а вскоре и вообще накрыл всех густой белизной. В тумане слышимость улучшается, о чём Паша с напарником говорит, даже как вёсла у них скрипят – всё слышно. Отец Паши неожиданно, вскрикивает:

– Смотри, Пашка, нельму дохлую несёт! Килограммов на пятнадцать будет!

– Ну и пусть несёт, – равнодушно отвечает Пашка, – куда её, дохлятину, денешь?

– Как – куда? – возражает ему отец. – Башку и хвост отрежем, порежем, посолим, да продадим кому-нибудь. Или у кассира на бензин поменяем.

Кассиром на Оби рыбаки называют проплывающие мимо пароходы. Денег с них обычно за рыбу не возьмёшь, но бензином или соляркой всегда разживёшься.

Так они, Пашка с отцом, как мы поняли, эту дохлую рыбину из воды выловили и наверняка кому-то продали. Завистливые ещё в придачу они были, вот мы с Матвеем и измывались над ними втихую. Рыбоприёмщику на плашкоуте дадим пару муксунов и попросим: «Если Соловьи спросят, сколько мы рыбы за день сдали, скажи – в два раза больше, чем на самом деле». Осётр в те времена ловился как минимум один в день. «Давай осетра не будем на кукан привязывать, а повозим день – подзадорим их, – предложил мне как-то Матвей. Сказано – сделано. Едем с выборки вдоль песка с бережной стороны, показываем осетра Соловьям головой вверх. Сдадим рыбу, чай попьём, а осетра на кукан и за борт, только конец кукана не к  берегу привязан, а к лодке. Едем на замёт, за верёвку осетра вытащим – и в лодку. Сети закинем – осетра в воду. Едем снова с выборки, этого же осетра снова вверх поднимаем, Соловьям показываем хвостом вверх. И так весь день – пусть думают, что каждый раз нам осётр попадается! К вечеру уже Соловьи, когда мы равняемся с нами, отворачиваются от нас и смотрят в противоположную сторону. Плашкоутчик вечером решил нас навестить и говорит:

– Проходил мимо палатки Соловьёв, валерианкой прёт оттуда невозможно, они что – сердечники?

– Жадюги они. И завистливые, – буркнул Матвей.

И вот теперь, по мере приближения к белоярскому амбалу, появился у меня план хвастовства. Ткнулся носом в берег в своё место, рядом с лодкой гостей Ван Пана, глянул на сидящего спиной ко мне бугая, и сказал:

– Вот, тоже коряжку поймал, но соскочил.

Выйдя из лодки, взял я в руки стерлядку, по местным меркам – гигантских размеров, подошёл к амбалу и сказал:

– Первый раз в жизни такую здоровую поймал!

Амбал метнул в меня взгляд, полный ненависти, как бы говоря: «Уйди отсюда, а то убью, козёл!» Стало понятно: человек с большой земли северянину никогда братом не будет. Я сделал паузу, показав, что ничуть его не боюсь, развернулся и шагнул было в сторону лодки, как услышал за спиной шорох – и почувствовал удар в правое ухо.  В ухе щёлкнуло, как будто там что-то лопнуло, и горячее тепло разлилось по всему затылку, и какая-то громадная сила кинула меня на песок.  От удара сознание я не потерял и увидел, как с оскалившись, в ярости амбал летит вбивать меня своими кулачищами в песок. Так бы оно и произошло, но…

Родился я и живу в Берёзове, известном миру по картине Сурикова «Меньшиков в Берёзове». Одного этого достаточно, чтобы стало ясно: родился и вырос я на каторге. Причём не на простой каторге, а для элитных преступников Российского и сталинского самодержавия. Кроме преступника «светлейшего» Меньшикова, в Берёзово закончили свои дни «светлейшие» граф Остерман, князь Долгорукий. Повезло из «светлейших» лишь только Троцкому, которому удалось из Берёзова сбежать, в 1905 году. После светлейших, в северный град Берёзов поехали новые отряды – политического толка – вперемешку с уголовными. А нам, жителям, пришлось жить бок о бок с этими людьми нового толка. Разные они были, большинство сосланных – калмыки и москвичи. Москвичей местные обычно звали не по имени, а просто – «москвич». Говаривали в те времена: «Ездил в Ингисоим сани лошадные заказывать, москвичу всё объяснил, размеры отдал, тот сказал, что к концу месяца будут готовы». Так что, кто родился и вырос в Берёзове, смело могут называть себя каторжанами.

Ингисоим – посёлок на берегу реки Вагулки, притока Северной Сосьвы, построенный ссыльными. Мальчишкой я любил приходить туда на охоту по снегу. От Берёзово двадцать два километра. В пятницу по снегу на лыжах я шёл, десяток капканчиков-нулёвок  на горностаев выставлял. И ночевал в мастерской по производству лошадиных саней. Вечером, при свете керосиновой лампы слушал беседы мужиков о жизни. Ну, и участвовал в трапезе. Помню, у входа, на холоде стояла бочка, а в ней требуха скотская – желудки. Вот ей они и питались. Нарубят на чурке топором её, промоют – и такую, со всей бахромой, в котёл. Аромат на всю избу скотский. А после выкладывают её в блюдо – и на стол. Такие кусочки — ёжики. Ел и я, и из солидарности, и вкусно было, может, и оттого, что, когда двадцать два километра позади, съесть можешь даже конские вожжи. А когда удавалось добыть глухаря или тетеревов, я с удовольствием клал им на стол, и в каторжанской мастерской в Ингисоиме готовилось поистине светское блюдо.

Жил в Берёзове Витька, немец, фамилия у него Видергольд, «сиделый» мужик, прошёл и проходил тогда все университеты тюремной жизни. Здоровый, властный, все отсидки у него бывали после хорошего застолья, с водкой. Горячий мужик был, справедливый, за это и отсчитывал в тюрьмах свои немалые срока. Разграничение общества в Берёзове было чёткое – ты или красный, или чёрный. Красный – это тот кто охраняет, дубасит и признаёт. Чёрный, естественно, – это тот, кого охраняют, за кем смотрят и кто отрицает то, что ему навязывают. Как-то мы, пацаны, купались на голчинке. Костёр, на берегу снег ещё не ушёл, а мы купаемся. Бултыхнёмся в голчинку – и к костру. Чуть разогреемся – и давай кидать в него высохшие кедровые иголки пучками. И аромат, и пламя. И как-то, в разгар нашего купания, рядом с нами оказался Витька Видергольд, причём трезвый. Наблюдал сначала за нами, улыбаясь, а затем, не вытерпев, подошёл и спросил:

– А вы драться-то умеете? Даже не драться, а защищаться?

Мы пожали плечами и смотрели Видергольда – что будет дальше. То, что драться он умеет, мы видели, и не один раз, поэтому глядели на него и слушали с пониманием. Витька в качестве жертвы себе выбрал нашего Толяна. Сурово поглядел на него и кинулся, рыча:

– Ну, что ты будешь делать, когда на тебя вот такой бугай попрёт?

Всем телом навалился на него, повалил на землю и зэковским тоном приказывает:

– Защищайся, бей меня!

Но худой Толян был деморализован, находился в психологическом ступоре, и, понятно, не только делать, но и сказать ничего не мог. Видя, что тот никакой, Видергольд отпустил Тольку и начал нам рассказывать о силе человеческого духа.

– Вы, пацаны, – говорил Витька, – в любой ситуации должны верить, что вы правы, верить и отстаивать свою веру. Вот такой худой, – вытянул Видергольд в небо свой указательный палец, – может за счёт только своей веры, не доходя даже до драки, уничтожить такого здорового, как я! Страшно порой, но отстаивайте своё я. Не отстоите – проиграете. Главное – дух. Только когда не уступите, вы укрепите его, только уверенностью в своей правоте вы закалите в себе дух. А драться надо учиться. Вот, давай, –  вновь обратился Витька к Толяну, – дави меня, – и лёг спиной на землю. – Я маленький, а ты здоровый. – Он ухватил Тольку за руку и потянул на себя. Обмякший Толян понуро выполнял волю уголовника. Витька же, войдя в роль, продолжал обучение подрастающего поколения.

– Вот что вы должны делать. Первое, – лёжа на спине, он вытянул свой кулак вверх, выдвинул казанок среднего пальца и направил его Толяну в глаз. – Казанком поразить соперника ударом в глаз. Второе: осмотритесь вокруг, найдите подходящий предмет, – как подтверждение, в руках Видергольда оказался крепенький кедровый сучок. – Вот так его ухватите руками – и наносите удары в живот, печень, рёбра, наносите до тех пор, пока ваш враг не упадёт.

– А… третье? – почти шёпотом произнёс Юрка Низовских.

– А третье – вот, – прорычал Витька. Откинул Толяна в сторону, он вскочил на корточки и жменями стал кидать Юрке и Толяну в глаза кедровый хворост с землёй. – Только кидайте со злостью, без злости песок и земля в глаз не войдёт!

Мы протирали свои глаза, а когда протёрли, Витька, уже собравшийся уходить, вновь обернулся, и крикнул:

– Вот так делайте каждый день: отжимайтесь! – И он легко отжался раз двадцать. – И вот так! – он выдвинул казанки средних пальцев обеих рук и с силой стал втыкать их в чёрную землю.

Много, много раз с тех пор мы повторяли Витькину школу, втыкая свои казанки в землю. А отжимания я делаю и по сей день.

…Амбал не ждал от меня сильного отпора, а когда увидел, что я впечатался  в Ван Пановский песок, ринулся меня добивать, – видать, решил покуражиться надо мной на глазах своих приятелей. У меня же, вместо чувства потерянности и страха, появилась злость. Видя наваливающуюся на меня тушу, я понял, что вскочить на ноги уже не смогу, огляделся по сторонам – и увидел крепкий таловый сук толщиной со спичечный коробок, как раз то, что мне и надо. Я резко сместил плечи вправо, к этому сучку, ухватил его поудобней. В этот момент пальцы амбала уже подбирались к моему горлу. Не теряя времени и позиции, я, что было сил, ударил его сучком в подреберье со стороны печени. Раз, ещё раз, – от обиды и злости не обращая внимания на онемевшую от его удара голову, я продолжал бить его в бок, пока не почувствовал, что тело его обмякло и навалилось на меня всем своим весом.

Я вылез из-под него, отошёл в сторону, смахнул сочащуюся из уха кровь. После оглянулся на корчащегося на земле амбала, подошёл и, всё ещё настроенный воинственно, пнул его и пошагал к своей лодке.

Дальше всё было похоже на бегство. Зная таких покорителей севера, я не сомневался, что, как только амбал очухается, в руках его окажется ружьё или топор – и битва на Ван Пане продолжится. Я погрузил в лодку бензобаки, оттолкнул её, запустил мотор и порулил не спеша вверх по течению, домой. Оглянувшись, я увидел на удаляющемся берегу копошащиеся тела. Совсем недавно эти люди излучали злость, а теперь вот проклинают всех чертей из-за неприятного сюрприза на рыбалке.

Ван Пан остался позади, но не осталась позади только боль в голове, точнее, в одной её половине. Другая половина онемела, и я не чувствовал её вообще. Тут я заметил, что гул мотора не такой, как обычно, звук искажён – видно, ухо перестаёт слышать. Вот так порыбачил!..

Я обернулся назад, в сторону Ван Пана. На горизонте лодок не видно – значит, и погони нет. Заскочу-ка в Курлук-Пановскую курью да приберусь в лодке. Гладь Курлук- Пановской курьи встречала меня стрелами от уходящей с мелководья рыбы, испуганной лодкой. я заехал от Оби за поворот, к густым тальникам, заглушил мотор – и оказался в обской тишине.

«Хоть тут вас пока ещё нет!» – со злостью подумал я об этих новых русских из вновь образованных городов на Крайнем Севере. Наверное, впервые меня не радовали обские пейзажи, летающие в небе чайки, крики гусей, сидящих на раздольных ссорах поймы. Щека и глаз наливались всё больше и больше, будто гирей оттягивая мою голову вбок. Я встал, оглянулся. На сланях лодки лежали пойманные толстая стерлядка, налим и громадная щука.

«Поеду к Ваське, там хоть  осмотрим мой фингал да придумаем, что делать, сразу домой побитому как-то не хочется», – решил я. Свернул разбросанные по сланям сети,  спрятал их в носовой люк, бензобаки поставил в кормовой отсек. Слани из ковша омыл забортной водой – вроде порядок.

Всё-таки лечит, лечит природа от всех жизненных неурядиц! Бывало, разбитый, после скандалов и интриг, выезжаешь на природу. Ведёрко, грибы… И, хочешь не хочешь, перед твоим взором открывается новая, лесная жизнь. Подберёзовики-крепыши… Каждый гриб – это индивидуальность, красота. Птички снуют в ветвях деревьях, у них свой мир, опасный, но интересный, по их весёлой суете не чувствуется, что они – меньшие и гонимые.

А окуни-то на мелководье! Полосатые, задиристые, так и ищут, на кого напасть. Походишь вот так по лесу часа два, выйдешь оттуда – и стресса твоего как не бывало, жизнь открывается новая, интересная и совсем не хмурая – солнечная!

…Мотор мягко запел свою песню. Я привычно включил реверс мотора и поплыл по Курлук-Пановской проточке вверх, на выезд, на Обь. То и дело прокручивая в голове ситуацию на плавном песке, проехал я весь маршрут до Васькиной деревни. А когда стал к ней подъезжать, то увидел и самого Ваську, который вычерпывал воду из своей лодки. Васька первый узнал меня, бросил на слани, черпак, выпрямился, дождавшись, когда моя лодка ткнётся носом в песчаный берег, заулыбался и произнёс:

– Хорошего рыбака по лодке видно. – И, вглядевшись в моё лицо, добавил, – похоже, жена тебя неплохо кормит, во как поправился!

«Хорошо хоть следы драки  на лице не различаются», – подумал я и выскочил из лодки. Пришвартовав её якорем к берегу, я поздоровался с Василием за руку и сказал:

– Подрались на Ван Пане, Вася, с белоярскими, вот и поправился! Порыбачить как следует не удалось.

– Скажи спасибо, что не убили, им всё равно, они тут покорители, а мы туземцы!

Я вновь глянул на Василия, сделал паузу, а затем предложил ему:

–  Рыбку-то будем готовить сегодня? Пойдём, посмотрим.

Мы подошли к лодке, я откинул брезент, на котором лежали налим, стерлядь и крупная щука.

– Какую возьмём…? – спросил я Василия.

– Конечно, вот эту, – он указал пальцем, на щуку. – Я вообще признаю только щуку, остальная рыба в Оби – так, баловство, а щука – это и котлеты, и филе – его можно  круглый год есть, как мясо. «Ну, щука так щука», – подумал я и вытащил щуку на берег.

– Возьми мешок, – предложил Вася, – а остальную рыбу спрячь в носовой люк, а то к утру там ничего не останется – собаки не спят! «И правда», – подумал я. Как-то приехали мы осенью в Теги, в лодке у нас было около сотни щекуров, в магазин надо было нам сходить. Ну, пошли, а когда вернулись, то увидели очередь деревенских собак, которые по одной прыгали в нашу лодку, хватали рыбину и убегали. Большей части улова мы, естественно, не досчитались. Что досадовать, это и называется жизнь. Так что – не зевай, даже среди своих.

Ходил я по берегу Васькиной деревни, как дома. Ван Пан уже представлялся мне как сопредельной территорией, вот что делают с нашим сознанием выбившиеся из человеческих норм люди. С удовольствием шлёпал я вслед за Васькой со своей щукой. Вот и первые дома, сараи — стайки во дворах, сеновалы, мычание коров, овцы, испугано оглядывающих округу. И аромат палёного птичьего пера из какого-то дома. Это визитная карточка любого северного посёлка.

Люблю бывать в Васькином дворе. Открыли калитку – венцом проход провозглашала, высокая. Красивой кладки поленница дров – берёза. В глубине двора – летняя печь, стол, по бокам которого выкрашенные синей краской лавки. Стайка, сеновал забитый душистым зелёным сеном. «Как ему удаётся сохранять сено таким? – задумался я. – Наверное, косит в сухую жаркую погоду, дня два посушит на поле – и уберёт, пока не прихватил дождик». С северной стороны двора Василия стоит белый вагончик. По какому-то случаю он смог этот вагончик приватизировать у геологов. Сначала, как говорят, взял его под охрану у геологической партии, а затем, когда те за охрану не рассчитались, вагончик встал в Васькину ограду как символ обского богатства. Каким-то образом Василий завёл в нём неучтённое электричество, два радиатора – жара! Тихо, чисто, выйдешь после дождей на крылечко этого фешенебельного балка, придвинешь к себе ведро с кедровыми шишками, перед тобой Обь, – и сидишь, щёлкаешь, гоняя свои мысли вслед за текущими мутными водами великой российской реки.

– Ну?.. – обратился я к Василию и поставил мешок на крыльцо, морщась от боли в ухе и шее.

– Ну что «ну», – деловито ответил Васька, – занимай место в отеле «Мерседес-Бенц». Всё что Василий считал приличным, он называл Мерседес-Бенц.

– Понял, кивнул я ему и наконец-то, впервые за этот день, спокойно сел на ступеньках его роскошного фургона. Василий деловито достал из мешка щуку, уложил её на крыльце, отошёл от неё шагов на пять, полюбовался, улыбнулся, получая эстетическое удовольствие, и произнёс:

– Мерседес-Бенц!..

Я тут же посмотрел на него и возразил:

– Хватит тебе, Василий, к немецкому приравнивать русскую рыбу, давай уж тогда по-хантыхольски!

– Ладно, забацаем её по-хантыхольски, – согласился Василий вынес из сеней широкую строганную доску, которую водрузил на верстак. Мне была предназначена роль  благодушного зрителя. Он позаботился обо мне, подсказав:

– Возьми в балке ведро с шишками да и сиди, пощёлкивай!

Я приоткрыл дверь «Мерседес-Бенца» – и действительно, у входа стояло ведро со смолистыми, играющими янтарём кедровыми шишками. Может быть, я и трус, но признаюсь, что, взяв в руки кедровую шишку с крупными орехами, упёршись спиной в стену этого фешенебельного балка и глядя на действо Василия, я, наконец, впервые за день почувствовал себя в безопасности. А Василий уже вошёл в кулинарный кураж, и всецело поглотился в щучье дело.

– Ну? Красавица! – восхищался он, укладывая щуку на верстак. Ножом по спине, от головы до хвоста, сделал неглубокий надрез, после по бокам живота – такие же надрезы, и потянул щучью шкуру от головы к хвосту.

– Это курям пойдёт, – пояснил Васька. – Яйцо такое крепкое после щучей чешуи и кожи, кидаешь его на землю, а оно не бьётся.

Таким же методом Василий стянул шкуру и со второго щучьего бока. Победно глянул на меня и констатировал:

– Вот теперь это – кулинарный полуфабрикат!

Я кивнул, показывая ему свою солидарность. А Василий уже продолжал действовать над рыбиной. Ножом разрезал её толстое брюхо, запустил пальцы внутрь и выложил в эмалированное блюдо залитые белым жиром потроха.

– Это нам на десерт! – пояснил Василий, выбрал весь нутряной жир и подложил его в блюдо к потрошкам.

– Это, наверное, самое вкусное у щуки, – комментировал свои действия Василий, – а из щучьей головы Ульяна такую заливнушку сделает – утром увидишь! Секрет настоящей заливнушки знаешь?..

Василий, приосанившись, постарался придать свей физиономии важное, «профессорское» выражение и пояснил:

– Чтоб заливнушка из щуки была прозрачна, как слеза, перед укладкой головы в кастрюлю нужно отсоединить жабры и отдать их курям! А аромат – это дело интеллекта и…

Сделав многозначительную паузу, Василий положил голову щуки в ведро. В стайке неожиданно – видать, в ссоре – завопили свиньи. Забрякала, дёрнулась стаечная дверь, потом распахнулась – и из загона с воплем выскочили шесть громадных хряков. Честно говоря, таких здоровых я видел первый раз в жизни. Мелькнула мысль: «Им, наверное, лет по десять, если такие здоровые!»

Василий, явно не обрадованный появлением незваных гостей, взревел откуда-то взявшимся у него шаляпинским басом:

– Ну-ка, где метр!?

Свиное поголовье, услыхав слово «метр», тут же ринулось обратно, в свой загон. Василию же осталось только прикрыть стайку и припереть её понадёжней черенком от лопаты. Видать,  метром этим Василий не один раз «мерил» свиные бока.

А Обь, тихая и спокойная, в этот день несла свои  мутные воды в Северный Ледовитый океан, к Северному Полюсу – к точке, стоя у которой, куда бы ты не смотрел, везде будет только юг. Глядя вслед течению Оби, видя её ширь и мощь, всегда думаешь о чём-то необыкновенном, героическом и высоком, наполняешься великой силой, энергией. Мне вообще непонятно, как живут люди вдали от реки или моря…

«Интересно, – подумал я, – что нового изобретёт Василий? На верстаке лежит щучье мясо, и что тут можно придумать, кроме жарки или обычных котлет?»

Василий вконец меня заинтриговал, молча прохаживаясь по своему ухоженному двору. Видно, продумав порядок действий, он ринулся в дом и вынес толстенный, сантиметров пятнадцать, брусок сала с мясными прожилками. Ехидно улыбнувшись. Васька кивнул на стайку и пояснил, подняв повыше свиной деликатес:

– Это ихняя мама!

«Интересно, а зачем сало?» – подумал я. Но Василий действовал с уверенностью, изображая привычность исполняемого кулинарного дела. Кусман сала Василий водрузил на летний стол, затем снова зашёл в сени своего дома и вынес огромную чугунную сковороду.

– Ведерная! – оценил я её ёмкость.

– Вот в ней-то мы сейчас забацаем национальное блюдо «хантыхол», – произнёс Василий и поставил сковороду возле куска с салом.

«Странно, – подумал я, – сижу уже  целый час, а ни Ульяны, ни детишек во дворе нет».

– А где твои? – спрашиваю Василия.

– Как – где? – гордо приосанился Вася. – У них сегодня осенний бал!

Я, прислушавшись к своему горящему уху и ноющей шее, подумал: «Нда… У меня сегодня тоже был осенний был – на Ван Пане!

Василий же продолжал последовательно и уверенно делать своё дело. Строганная доска, нож, сало, сковорода. Крупными кусочками сала, с палец толщиной, Василий устелил дно сковороды, на сало накрошил лука, посыпал чёрным перцем. Потом он  подмигнул мне, шагнул к летней печи и сказал:

– Нет дымка, огнива – и жизни нет!

Из-под навеса принёс сушеной щепы, уложил её поверх дровишек, чиркнул спичками. Пара минут – и из трубы закурился серый дымок. Василий загадочно посмотрел на меня, подмигнул и произнёс:

– А теперь – самое главное!

Своим скорым шагом он нырнул в одну из дверей надворных построек. Дымок, курившийся из печи, опахнул и меня. Здорово-то как! «Истинная природа, родные деревенские запахи – берёза!» – определил я дровишки. А вот и Василий, на вытянутой руке он вынес двухлитровую бутылку настойки на кедровых орешках. Это предисловие к нашему блюду «хантыхол». Он водрузил бутыль на летний кухонный стол.

Горилка холодок любит, дай ей тепла – прокиснет сразу, невкусная будет. Вообще-то я после одного случая домашние напитки не пью. И в этот раз смотрю на бутыль Василия с недоверием, успокаивает только внушительный слой кедровых орешков на дне бутыли. Но Василий уверен в себе и делает то, что считает правильным.

Ещё раз зашёл он в дом, вышел с булкой хлеба, огурцом и тарелкой. Кусочек сала, который не ушёл в сковородку, порезал на тонкие ломти, туда же огурчик, и… изящно открыл горловину бутылки, разлил напиток по стограммовым гранёным стаканам. С укором  посмотрев на меня, он сказал:

– Тут такое, а ты сидишь?!

Я отбросил шишку в ведро, подошёл к летнему столу и принял из его рук стакан с самогонкой.

– Давай выпьем, дорогой гость, за маму вот этой банды, которая выбегала из стайки, и не только выпьем, а и закусим ею, – усмехнулся Василий и кивнул на тарелку с нарезанными ломтиками сала.

Выпили. Напиток прошёл, как говорят, незаметно, рука потянулась к ломтику сала и деревенскому хлебу. Кусочек растаял во рту, как тот мармелад – в детстве. А какой хлеб… Выпеченный на берёзовых углях, вручную замешанный. Так закусывать можно было бы до утра. Но я скромно съел ещё несколько кусочков и вернулся на своё место на ступеньках фешенебельного геологического балка.

А печка уже набирала обороты, потрескивая, пощёлкивая. Василий, с присущей украинцам кулинарной хваткой, рулил без каких-либо осечек. Громадная сковорода наконец-то оказалась на печи, и процесс готовки пошёл. Вася вынес полведра картошки, присел возле него и стал освобождать картошку от кожуры, выскрёбывая молодую шкурку ножом. Тем временем в сковороде зашкворчало сало, прихватило лук, и двор Василия оказался под волшебным колпаком кулинарных ароматов.  Сковороду Василий вовремя отставил, чтоб не перегорело, и перешёл к своему щучьему верстаку.

«Вот это дело! – подумал я, – к такой сковороде можно и специально подъёхать из Берёзово». А тут ещё и Васин самогон теплом пошёл по жилам. «Давай, самогон, лечи ухо и шею», – вдогонку сказал я ему, вспоминая своего дедушку. Старый был он, кашку ел и торопился, «хапнет» её и проглотит, а она горячая, обжигает, он тут же глотнёт молока и приговаривает: «Молочко, молочко, догони кашку!» На сумеречной улице зазвучали колокольчики детских голосов, и во двор ввалились белые банты, косички, гольфы вперемешку с гладиолусами.

Мы поздоровались, девчонки изучили содержимое сковороды и всё, что к ней полагается, и так же, звеня смехом, забежали в избу. Ульяна долго расспрашивала про мою семью, детей, про родителей и общих наших знакомых из Берёзова.

– Иди, давай, на стол готовь, – буркнул на жену Василий и снова увлёкся своим блюдом. Ульяна зашла в дом, Василий  сполоснул руки в воде, выпрямился и с таким озорным упрёком сказал:

– Ну что сидишь, Лёня, давай-ка к столу!

– А мне-то что, – так же озорно ответил я ему, – мне вот только скатиться со ступенек – и я у стола!

– Вот это правильно, – похвалил меня Вася и разлил ещё по стаканчику собственного напитка. – А закусишь – вот, – он столовой ложкой черпанул в сковороде горячие свиные шкварки, пережаренные с луком.

«Вдарили» мы, съели по ложке волшебной закуски, я ещё взял несколько кусочков сала, взял хлеба и вновь отошёл к своим ступенькам. Щёлкать кедровую шишку уже не хотелось.

«Наверное, сейчас начнёт укладывать мясо, – подумал я, глядя на ободранную щуку на верстаке. Но Василий делал так, как он делал всегда.

– Сейчас глянем, что у неё в кишках, – сказал Вася и поднёс эмалированное блюдо к ведру с водой.– А печёночка-то какая!

Отделив печёнку от потрошков, от неё взял желчь – длинную, толстую, с большой палец на руке, и намотал кончик её на гвоздь под навесом.

– Засушу её – зима длинная, полезно! Зимой кусочек отколю и выпью – с желудком всё в порядке будет! – поучал на ходу Вася, укладывая целую печень  в сковороду. – Она при жарке разбухнет и увеличиться в два раза. А теперь  потрошки – это Ульяна обычно делает у меня, но сейчас и мы не дураки.

Вася ухватил комок щучьих кишок и аккуратненько стал снимать с них нутряной жир.  Жира набралось много, с поллитра, наверное, он весь пошёл в сковороду вслед за печёнкой.

– Ну-ка, ну-ка, там что-то интересное, – произнёс Вася и отошёл с потрошками к стайке, у которой ножом разрезал щучий желудок. – Смотри! Норка у неё в желудке, вот так да!

Я соскочил со своих ступенек и подбежал к Василию. Действительно, у его ног лежала норка с белым воротничком, проглоченная щукой часа за два до попадания в мою сеть. Шерсть её ещё не потеряла своего лоска.

– Я шкурку-то с неё сниму да выделаю – пригодная на все сто! – воскликнул Вася. – С ондатрой в желудке щуку ловил, а вот с норкой… Я норку-то тут не видел ни разу, а тут – на тебе, в щуке!

Кулинария Василия понеслась к своей финальной части. Все части щучьих кишок, Василий разрезал вдоль и на брёвнышках  тщательно выскреб внутреннюю часть, затем промыл их в воде и вновь выскреб.

– Продукт готов к употреблению, – прокомментировал Вася, порезал их на куски и уложил в свою сковороду. – А теперь отдаём всё огню, пусть начинает! – и он вновь водрузи на печь своё снадобье. – А теперь нужна скорость.

Василий подошёл к столу, на котором лежали ещё четыре очищенные луковицы, порубил их крупно ножом, выложил в сковороду – и дело, наконец, дошло до щучьего мяса. Василий резал его на небольшие куски, укладывал их в начинающую шипеть чашу и пояснял:

– Если косточки уберёшь, то мясо потеряет сок и будет сухим, сколько раз покупался на этом – теперь меня не обманешь. А теперь картошка.

Охотничьим ножом прямо над сковородой хозяин с горкой накрошил картошку на своё щучье блюдо. Пригоршня соли, лаврового листа, с литр Обской водички, крышка сверху… Уперев руки в бока, Василий посмотрел на меня и  кивнул:

– Пора! Дело сделано!

Я в который раз скатился со ступенек балка и подбежал к уже налитому Василием  стакану, поднял его, кивнул на сковороду и мечтательно вздохнул:

– Представляю, какое это будет блюдо!

Василий же, окидывая печь со сковородой взглядом победителя, держа в руках стакан с самогонкой, произнёс:

– Будет настоящий суп «хантыхол»! Давай за него!

– Давай, Вася, – уже взбодрённый прежними порциями самогона, поддакнул ему я. Выпили. Из-под крышки сковороды пошёл белый пар. Я отошёл на свои ступеньки и в сгущающихся сумерках стал наблюдать за исходом приготовления нашей щуки. Василий открыл дверцу печки, кочергой осторожно, одну за другой, выкатил полешки, оставив в печи только угли.

– Пламя нам не нужно, – не отрываясь от устья печи, сказал Вася. – Чем медленней будет готовиться блюдо, тем оно будет вкусней. Так учила меня бабушка Ада из города Самбор.

Улетел, видно, тоже под воздействием самогона в свои детские дали Василий. Вышла Ульяна. Постояла, посмотрела на плечи своего верного супруга и спросила робко:

– Где накрывать-то будем, а, Вась?

– Как – где? Дома, конечно!

И Ульяна скрылась в сенях своего небогатого, но ухоженного интернационального дома, живущего, благодаря семейному труду, в деревенском достатке.

Ну а дальше… Дальше я снял своё рыбацкое облачение, надел тапки, открыл перед Василием дверь его дома, тот водрузил сковороду посредине стола, следом – бутыль самогона. Открылась крышка сковороды, обдав нас ароматом северного деликатеса. Девчонки замерли в ожидании трапезы, не выпуская ложек из рук. И вот, наконец, Василий, хозяин этого дома, повозившись где-то в глубине комнат, вышел нарядный, в украинской косоворотке, перекрестился  у образа и подошёл к столу.

Эх, хрустели мы  в этот вечер щучьими потрохами, упивались вкусом щучьей печени и картошки, затушенной в щучьем соку. Девчонки Василия с косичками и бантами, с серьёзными лицами, тоже были в нашей компании, кушали, шутили между собой. Василий ещё принёс бутыль и солёных волнушек, лучок к ним, маслица и, конечно, отварного картофеля. Спать я ушёл поздно, помню лишь только, что на своих ногах. Утром солнышко спать мешало, било в окно, но я всё равно спал. Разбудил меня Василий, зашёл в мои номера и сказал:

– Вставай, обед уже!

Я пошевелился, поднял голову и поприветствовал своего друга. Тот присел на стул рядом со мной и сообщил, новость:

– На Ван Пане двойное убийство, милиция туда поехала, прокурор с ними!

Да… Вновь пробрала меня дрожь: выпустила меня вчера смерть-матушка оттуда, не поцеловала в темечко. А ведь кого-то и не выпустила, себе взяла.