Леонид Бабанин
Коренные жители Крайнего Севера с детства усваивают непреложное правило: любая причуда-затея, как бы хорошо ни начиналась, закончится только по умыслу и сценарию господа Бога. Особенно, если планы ваши тесно взаимосвязаны с непредсказуемой природой прекрасного сурового края.
К примеру, проснёшься майским утром, походя глянешь на заоконный термометр, и с привычной терпеливой досадой зафиксируешь минус двадцать. Выпьешь чайку, перекусишь. Приободрённый морозцем, лихо доскачешь до рабочего места. Окунёшься с головой в служебные дела, а когда вынырнешь из них, часикам к четырём-пяти дня, солнце на улице палит из главного калибра, да так, что столбик термометра с трусливой поспешностью удрал уже к цифре 20 плюсового лагеря.
Столь бесшабашный градусоворот сообщает настроению и мозгам единственно адекватную идею – купить свиную шейку, и – на природу, в шашлычные ароматы. Быстро собираешь семью, в придорожном магазине закупаешь всё необходимое. Четверть часа не пройдёт, а «поляна» уже накрыта, краснобокие угольки с воодушевлением попыхивают, ворчливо шипя на облетающие с мясных кусков жирные капли. Опрокидывая премьерную чарочку, благодарно глянешь на серую тучку, будто ладошкой прикрывшую чересчур уж распалившееся солнышко.
В один из таких дней встретил я на автозаправке Олега. Мы выросли в одном посёлке, вместе учились в единственной здесь школе. Дружить, не дружили, но уважительность в отношениях всегда поддерживали. Если случалось оказаться за одним столом, с дружелюбным удовольствием могли «раздавить» бутылочку-другую.
Чтобы понять, почему я это отмечаю, как нечто особенное, надо знать, что и Олег, и его брат славу в посёлке имели недобрую. Они были похожи – крупными головами, коренастым телосложением с развитой мускулатурой, одаренные немалой физической силой. Задиристые, приставучие, агрессивные. Редкая драка обходилась без их участия. И редкий вечер в Берёзово обходился без драки.
— Здорово! — приветствовал я Олега традиционным крепким рукопожатием.
— Здорово! – тугой ухваткой принял он мою кисть. — Давно был на охоте? – неожиданно затеял он разговор, так, будто мы договорились о нём заранее. Я не особенно-то и удивился его вопросу. Мы бывали с ним на природе. На тихоходном «Ветерке» объезжали забереги, ездили на Дёминский остров.
— С неделю, как приехал, — отвечаю. Однако понимаю, что интерес Олега вызывают не минувшие события моей жизни, — хотя, если чё, бензин в лодке есть, можно по протокам прошвырнуться. «Резинку» возьмём — на карасей сетку кинуть. Ты как? К утру будем дома.
Олег неожиданно тёплым и мечтательным взглядом окинул горизонт, и решительно кивнул головой:
— А что, давай! У тебя лодка где стоит?
— На нефтебазе.
— Тогда примерно через час встречаемся.
— Ну, через час, дак – через час, — согласился я и пытливо взглянул ему в глаза: — водки сколько возьмём?
— Ноль семь-то хватит, наверное. Да я сам возьму.
И это заявление Олега было принято без возражений. Я помчался домой собираться в дорогу, на ходу прикидывая – что с собой взять. Самое необходимое – кружки, ложки, котелки, чай, сахар, соль, специи – всегда хранились в носовом бардачке лодки. Нужно добрать — пару луковиц, три-четыре помидорки, головку чеснока, хлеб, ещё кое-что по-мелочи.
А душа охотничья уже была на пойме, уже вовсю дышала свежим речным воздухом, уже наслаждалась гомоном взбаломашных чаек, кружащих над головами в немыслимо красивых виражах и пикированиях, уже усмешливо снисходила к азартным схваткам гусей, непрестанно делящих места кормления и отдыха.
Продукты уложены, теперь самое главное — оружие. Возьму-ка я вертикалочку двадцать восьмого калибра. Некоторые местные охотники берут её с собой «на добивку», считая, что в качестве основного убойного средства она не годится. Я с ними не согласен. Ещё как годится. Надо только лучше целиться в дичь. Калибр ствола небольшой, соответственно — разброс дроби компактный. Если попал, то, наверняка, добыча твоя. Редко когда подранки остаются. Приезжали ко мне разные люди на утиную охоту — с итальянскими ружьями, французскими. Ружья хорошо бьют, ничего не скажешь. Да вот только подранков много. Утка падает, потом оживает, исходит на кровь, мучается. Что-то в этих импортных ружьях не так сделано.
Всё собрано. Кидаю сумку, ружьё на заднее сиденье машины и, методично подпрыгивая на стыках дорожных бетонных плит, устремляюсь к берегу реки. Олег уже с нетерпением поджидал меня:
— Чего так долго-то?
— Собирался… — не стал я потакать его эмоции оправданиями и извинениями. Деловито выгрузил привезённые припасы в бардачок и инспекционно оглядел судно на предмет его готовности к отплытию. Вроде бы ничего не забыто. Можно ехать. Взгляд привычно «прострелил» направление нашего пути.
— О-ох ты! – лёгкая тревога пронзила сознание. Вдали, на горизонте чётко обозначилась какая-то серая полоса. А ведь час назад даже намёка ни на что такое не было.
И Олег тревожно смотрел в ту же сторону.
— Может, возьмём плащи? – спросил я его, и тут же пожалел об этом. Зная его характер, надо было совсем по-другому к нему обратиться. Например, так:
— Хотел взять с собой дождевые плащи, да передумал – на фига они нужны?
Вот тогда Олег бы ответил:
— Да как не нужны?! Конечно, нужно взять, вдруг дождь пойдёт.
Услышал же я тоже вполне прогнозируемую фразу:
— Ага, давай-ка сейчас лодку нагрузим барахлом, и будем ползти как черепаха! — «Нет, так нет», — подумал я и оттолкнул лодку от берега.
Мягко заурчал, прогреваясь, японский мотор. Позади первые триста метров пути. Лодка плавно выехала к месту слияния Горной Вагулки с Луговой. Теперь курс на север. Километров сто до нужного места предстояло нам преодолеть. Ровная гладь воды, яркое солнце умиротворяли души, наполняли их безотчётной, но насыщенной и полной радостью жизни. Дикие утки парочками фланировали под обрывистыми берегами. Яркие, в красочном оперенье, свиязи опекали своих самочек, не обращая ни малейшего внимания на проносящуюся мимо моторку. У них забота поважнее — время класть яйца и выводить потомство.
«Красиво!» — обменялись мы с Олегом понимающими улыбками. Я оглянулся туда, где скрылось за поворотом Берёзово. И родной посёлок вдруг показался чужим и далёким. Ещё более чужими, далёкими и непонятными казались Тюмень, Екатеринбург, Москва, европейские города. Там кипит суетная деловая жизнь. Люди зарабатывают деньги, самоутверждаются всяк на свой лад, достигают эфемерных вершин и побед… А нас с Олегом ожидал триумф самобытной природной жизни, притягательные красоты природы: река, тайга, дичь, звери…
Мотор прогрелся, я дал газ, лодка вышла на редан, и помчалась вниз по Вагулке. Вороны чинно восседали на таловых кустах, у них по их распорядку в это время – сон-час. С утра они объедают посёлковую свалку, уличные помойки, а после, насытившись, разлетаются по окрестностям Берёзово, оседают на таловых кустах и спят. Вообще-то вороны, если их сравнивать с другими пернатыми, живут энергичнее, что ли, в другом ритме. Утки, например, только ещё летят на север, у них и до брачных игр дело не дошло, а вороны уже сидят в гнезде и выпаривают яйца. У прочих пернатых только вылупляются птенчики, а воронята уже на крыле. Вороны, кстати, страшнейшие враги утиных птенцов. Орнитологи подсчитали — каждая ворона уничтожает их до сорока штук в сезон. Ну, да ладно, утиный род живуч и плодовит, а природа сама наводит нужный баланс в своих владеньях.
Лодка, взрезая носом водную гладь, летела по Вагулке, изредка обдавая нас холодными брызгами. Плюс три — не больше — температура водички. Но мы холода не чуяли. Англичане, кажется, придумали такую поговорку: «нет плохой погоды, есть плохая одежда». Позади проточки Толмачёва и Снегирёвка. Лодка вновь выехала на стремнину луговой Вагулки, и помчалась под тенью глинистого обрыва Ингисоймского яра. В тени ощутимо повеяло холодом, прохватило свежим, очень свежим ветерком.
— Утки! – Олег кивнул головой в сторону берега, под которым плавал табун чёрных, как головёшки, турпанов. Турпан. Пожалуй, самая уважаемая среди охотников утка в нижнем течении Оби, самая крупная. Любителей наваристой похлёбки он радует особенно вкусным жиром оранжевого цвета.
Гнездится турпан в тундровых озёрах, а по пойме Оби у неё пролёт. Эта утка предпочитает водный образ жизни. В тихую погоду она не подпустит к себе лодку и на выстрел, а вот если повезёт с ветерком, турпаны – твои. Турпан тяжеловат и неуклюж, крылышки у него маловаты для такой тушки. Взлетать ему сподручно только против ветра. Ну, в общем, понятно, что охотнику достаточно зайти на стаю по ветру, и бей себе дичь на взлёте. А вот серая утка, та может взлетать в любую сторону, так как на «крыле» она держится лучше.
Охотничий азарт «включается» в груди молниеносно. Сердце взбаломошно бьётся, поторапливая и лодку, и руки, которые в судорожной спешке расчехляют ружья. Я сбавил газ, повёл лодку вдоль берега. Манёвр удался. Стая спохватилась, но было поздно – взлетать они могли только прямо на нас. Первым разрядился Олег. Два турпана грузно шмякнулись в воду. А я прицельно выстрелить не успел, так как управлял лодкой. Но работы хватило и мне. Один турпан нырял — ушёл на подранка. А ныряют они отлично. Могут долго находиться под водой, проплывая большие расстояния.
— Гляди, — Олег показал на расходившиеся по воде круги, которые оставил вынырнувший и тут же ушедший под воду турпан. Я добавил газку, подлетел к тому месту, перевёл мотор на холостой ход. Мы встали с Олегом спина к спине и с ружьями наперевес караулили место выхода птицы на поверхность.
«Бах!». За моей спиной прогремел выстрел. Но турпан успел уйти «под выстрел» в воду. И снова взяли стволы наизготовку. Наконец, метрах в двадцати от меня показался из воды клювик, и я нажал на курок.
Дробь будто плетью хлестнула по воде, упредив очередной нырок турпана. И вот мы уже любуемся своей добычей – двумя тушками черноперых уток.
Между тем, порывы ветра становились сильней. Но в кураже охотничьего азарта мы старались этого не замечать, устремляя лодку вниз по реке. Миновали гору Ингисойм. Раньше здесь была одноименная деревня, которую построили для себя ссыльные. Добротная была деревня, с крепкими домами, с клубом, магазином. Люди давно отсюда съехали. Кто-то вернулся на родину, многие осели в Берёзово. А вот деревенское кладбище и поныне безмолвно повествует о тяжёлых и трагичных годах нашей истории.
Ещё через пару пологих поворотов мы вошли в прямой створ Вагулки. Показалась деревня Пугоры. От неё река делает поворот на восток, здесь затишок от ветра. Оглядываем пустынные деревенские улицы. В северных деревнях редко встретишь праздно идущего по улице человека. Выходят из дому лишь по надобности — дров занести, воды натаскать, в магазин сходить.
Однако охота не отпускала наши мысли в посторонние раздумья. Мы пристально осматривали окрестности, тщась обнаружить утиную стаю. Безрезультатно. То ли попряталась птица, то ли ещё мало её добралось до наших мест. Олег потянулся за бутылкой минеральной воды, но поёжился и положил её на место. Я одобрил его решение:
— И правильно, пусть полежит до лучшего случая, пригодится.
А вот и Северная Сосьва. Тут волна и чаще и мощнее. Волны размеренно и методично бьют в днище лодки, ну а наши зады покорно молотили по деревянным сиденьям в такт каждому встречному валу.
Через пять километров мы вышли на Малую Обь. И сосьвинская волна, усердно нашлёпывавшая наши зады, показалась нам ласковой материнской ладошкой. Обь встретила нас такими волнами, что мы невольно съёжились, пытаясь слиться с лодкой воедино. Я направил её ближе к правому берегу, в надежде спрятаться в затишке под высоким отвесным яром. Нужно немного передохнуть от этой тряски. Ведь нам предстояло преодолеть самый тяжёлый участок – наискосок от Устрёма выйти к другому берегу Оби. Нам уже случалось бывать в таких передрягах. Это добавляло уверенности, но и давало представление о реальной опасности. Волны бились о борт лодки, щедро орошая нас ледяным душем. Летняя тёплая вода обычно разлетается во все стороны мелкими брызгами. А вот ранней весной или поздней осенью вода густая, нос лодки её не разбивает, а словно бы впивается в неё, как в песок.
Мы уже немного утолили натомлённый за время пути охотничий азарт. Хотелось найти безветренное местечко, запалить костерок, согреть чайку, забросить сетёшку на карасей. Тем более, что в ближайших тальниковых кустах шарился лишь шкодливый ветрище, но ни клюва, ни крыла утиного было не углядеть, сколько мы всматривались. Тяжёлый шлепок волны напомнил мне, что расслабляться-то было рано. Если лодку развернёт бортом к накатывающим волнам, моргнуть не успеем, как окажемся в ледяной воде.
Устрёмский берег всякий раз, когда случалось проплывать мимо него, навевал малоприятные ассоциации. Гиблое место. В тридцатых годах сюда на барже привезли несколько сот ссыльных, кинули им лопаты, топоры, ломы и дали задание по рыбодобыче. Немногие пережили первую ссыльную зиму в сырых и тесных землянках. Ну, а потом обжились, построились, колхоз образовали. Жили, вроде бы, как и все жители окрестных деревень. Так, да не так. Впрочем, это другая история.
Наша задача – перевалить Малую Обь. Лодка то взлетала на гребне крутого вала, то утыкалась носом в стальную стылую впадину. Трудно было понять – когда страшнее. Больше всего мы боялись, что заглохнет мотор. Вот тогда уж точно ничто не спасёт. Приберёт Обь-матушка азартных охотничков.
Вот уже середина Оби, вот — устье протоки Нурик. Волны зачастили, отбивая дно лодки увесистыми шлепками, нещадно охлёстывая нас размашистой многохвостовой плетью брызг. Холодная вода затекла за ворот свитера, сочилась между лопаток вниз, по ложбинке, обильно увлажняя и рубашку и бельё. Наконец мы добрались до Нурика. В спасительной протоке было тихо, о буре напоминали только беснующиеся от ветра макушки тальника и «белые мухи» снега. Я плавно причалил к пологому берегу и в очередной раз дал маху, предложив своему напарнику разумный, а не манипуляционный план дальнейших действий:
— Может, тут отсидимся?
Ну, не идиот. Надо было сказать:
— Эх, как здорово, давай, без остановки до места рванём.
И он бы ответил:
— Да ты чё, долбанулся, гляди, чего на реке творится! Отсидимся тут в затишке!
К прозвучавшему в реальности ответу я уже был морально готов:
— Зачем?! Поехали до озёр, там и насидимся. Хоть карасей наловим.
Спорить было бесполезно, я щёлкнул реверсом и — по газам. Солнца уже не было. Небо над нами основательно затянуло чёрной гривой беснующихся туч, из которых, будто перхоть, слетала на землю белая снежная осыпь. И добыча наша – черноперые утки, и ружья, всё мгновенно запорошило снегом, создавая впечатление какого-то мертвенно-бледного космического пейзажа. А ведь мы отъехали от Берёзово на север всего-то километров на шестьдесят.
Если у нас там снег сохранился лишь в тёмных затенённых распадках, то здесь он лежал в ивовых зарослях полутораметровыми сугробами. Во многих местах берега оторочены крепкой ледяной коркой, словно кружевами, а кое-где льдины течением сбило в торосные завалы. Эти живописные картинки, да сырая одежда, да онемевшие ноги, да нешуточный риск закончить свои дни в ледяной обской воде вступили в отчаянную схватку с охотничьим азартом – «чья возьмёт?». А до протоки Мочегорская, куда мы стремились доплыть, нужно было пройти ещё километров десять вдоль плёса Большой Оби. Отступать мы с Олегом оба не привыкли, да ещё друг перед другом не хотели показывать, что опасаемся могучей и коварной водной стихии. Словом, шлёп-шлёп, но добрались-таки мы до заветной проточки.
Вот только – зачем?
Эта мысль всё отчётливее формулировалась в сознании, когда знакомые карасёвые озёра явились нашим взорам неким подобием яишниц – с обметёнными снегом берегами и жутким спокойствием стылой водной утробы посередине.
Олег привязал лодку фалом к торчащей из воды коряге, и решил вскарабкаться на яр – разглядеть обстановку. Но только влез наверх, как тут же чуть не слетел обратно. Мощный порыв ветра, да что там порыв – настоящая пурга властвовала там, куда мы приехали отдохнуть, побаловать души охотой-рыбалочкой. Деваться некуда, нужно переждать ненастье. Достали из носового лючка два свёртка со спальными мешками, забрались в них и улеглись на дне лодки, укрывшись не накаченной надувной лодкой. Поворочались ещё, согревая полости спальников и прислушиваясь к урчащим от голода желудкам, да так и уснули под несмолкающие завывания северного ветра.
Спали мы не долго, часа четыре. Да и не спали, скорее, лежали в забытьи, тревожно ворочаясь и прислушиваясь к разгулу окружающей природы. Когда у меня уже совсем не осталось сил воспринимать происходящее как удовольствие, я осторожно переспросил Олега:
— Может, поедем обратно?
— Куда ехать-то, зима на улице, ветер, — ответил он так быстро, будто только и ждал моего вопроса.
Провалив очередную попытку вести разговор в русле нормальной логики, я передислоцировал свои доводы и, выдержав содержательную паузу, зашёл с подставных козырей:
— Не, всё-таки здорово спать на воздухе. Укрылся в лодке от пурги, и сопи себе в две дырки. Разве в доме так выспишься?! К утру погода уляжется, пойдём на озеро, бросим сетки на карасей.
Нетрудно было предположить, что эти мои резоны попадут в цель, как вилка в штепсель. Олег вскинулся:
— А я чихал на твоё «здорово»! Ещё пару часов тут проваландаемся, и ласты свернём! Короче, поехали, Лёха, домой!
— Домой, так домой, — у меня получился натуральный зевок, дезавуирующий явленные в предыдущей тираде бодряческие настроения. А заблестевшие радостью глаза я умело утаил, с деловитой неспешностью сворачивая резиновую лодку, послужившую нам одеялом.
Упаковали спальники, я дозаправил бензином расходный бак и, прислушавшись к вою ветра, от которого на яру, аж шипели макушки тальниковых деревьев, запустил на прогрев мотор. По берегам протоки лежал настоящий зимний снег. Его намело пластами сантиметров по 20. И будто густая щетина, пробивающаяся сквозь намыленный подбородок, таращились из-под снежного покрова тальниковые заросли. Казалось, единственным живым существом в округе был куражащийся в неукротимой ярости ветер, выбравший этот день и эти места для разгадки пределов своей лютой силы. Невозможно было представить появление в небе табунов кликоохотливых лебедей, беспокойно снующих в зарослях чирков, непрестанные хлопоты куликов и сорок, бранчливо пеняющих всему, что нарушает их покой.
Я включил реверс и на малом газу двинул лодку вперёд. Неожиданно боковым зрением углядел «усы» малоприметной волны, происхождение которой не вызывало у нас никакого сомнения – щука. И хотя она не показывалась на поверхности воды, опытному глазу рыбака не стоило большого труда определить, что бурунит водную гладь рыбина килограммов на десять, не меньше. Появление щуки вызвало радость, и даже не рыбацкую, а скорее человеческую: в этой жуткой стуже появилось ещё одно живое существо.
Добавил газу, мотор без усилия возвёл урчание в рык, и лодка уверенно вышла на глиссер. Из узкой проточки мы вылетели в широкую протоку Лок-пан. Тут уже было как-то поживее, поинтересней. На-ка – от уреза воды, бросив пойманного крота, стремглав улепётывал испуганный появлением лодки горностай. Жива природа, жива! Птица в такую падеру отсиживается в затишках — на озёрах с подветренной стороны. Поэтому и не было её на реке.
Ещё один поворот, и мы на Большой Оби. Переваливать её по волне всё же легче, чем против, лоб в лоб. Да и волна положе стала, без белёсых гребешков. «Похоже, западает ветер», — подумал я. Наша лодка, будто по болотным кочкам, прыгая с волны на волну, играючи проскочила к противоположному берегу Оби.
Нижнее устье протоки Нурик. Кажется, каждое дерево здесь, каждая грива узнаваемы и дороги мне также, как окрестности родного дома. В те далёкие времена, когда я подряжался рыбаком на Берёзовский рыбокомбинат, в этих вот местах построил себе хижинку. Из нетолстых лесин сколотил каркас, обернул его серебристо-чёрными полотнами толи. Внутри – топчан, печка-буржуйка, лампа «летучая мышь». Многие дни, недели, месяцы путины эта хижинка была мне самым родным, самым вожделенным обиталищем. В ней я забывался беспробудным сном, после изматывающей каждую жилку моего тела тяжелейшей рыбацкой страды. За летнее-осенний сезон мне удавалось вылавливать и сдавать на приёмные пункты до пятнадцати тонн рыбы: язя, щуку, сырка, муксуна, щёкура, нельму, налима…
Поглядывая на берег протоки, снежным отложным воротничком обнявший могучую «шею» реки, я пытался расшевелить пальцы ног, которые давно уже перестал чувствовать. Мозги пытались сочинять утешительные формулировки, типа: «Подумаешь, карасей не добыли! Без рыбы, слава богу, не останемся. Зато хорошую встряску получили, будет, что вспомнить». Какие мысли оседлали артачливую житейскую логику Олега мне было неведомо.
Между тем, мы проскочили протоку Нурик, выехали на Малую Обь, к Устрёму. Отсюда плёсом до устья Северной Сосьвы, пожалуй, полтора десятка километров будет. Вот, вроде бы и совсем немного проехали к югу, а стало чувствительно теплее. То и дело из-за туч выметались боязливые солнечные лучи. Будто бы солнце вознамерилось искупаться в осенней сибирской реке и пробовало температуру воды, осторожно поклёвывая её пальцем ноги.
Обычно безрадостная панорама деревни Пугоры на этот раз показалась нам царством света и тепла. Солнце — будто разомлевшая от сна пышнотелая девица сбросила душное одеяло – откинуло тучевую обузу, да как вжарило, как припекло!
Тут уж, ручаюсь, наши мысли с Олегом дружно вплелись в единую упряжку: «А не рано ли мы смотались оттуда, надо было перетерпеть ещё часика три. Вон и ветер стих, и солнышко показалось. Карасей бы уж точно натаскали – прорву, повезло бы – и утёшек настреляли, а то и — пролетающих гусаков.
Сомнения и досада при помощи всемогущей частицы «бы» затерзали, замутили душу. Примерно на этой же досадливой ноте взвыл (и заглох) мотор, поглотивший последнюю каплю бензина. Вот всегда так…, нам чего-то не хватает и под кручей яра, мотор взвыл и заглох. С какой-то болезненной сладостью разминая затекшее тело, я привстал со своего облучка, открыл крышку моторного отсека, отсоединил шланг от пустого бака, и подключил его к полному.
Олег бесстрастно восседал на передней лавке, укрытый ветровым стеклом лодки, безучастным взглядом упираясь в безбрежную даль. На пойму реки ссыпался с небольшой высоты табун серых ворон. Знает вороньё, где, когда и чем можно поживиться. Тут им и кроты, и лемминги, и мыши. Иногда они нападают и на ослабленных долгим перелётом уток. Царствуют, словом.
На глаз определив расстояние до стаи, я подтянул к себе карабин. Быстро выцелил и спустил курок. Дробовой пучок выбил из вороны комок перьев, и птица пала на чёрный яр луговой Вагулки. «Сорок утят спас», — мысленно одобрил я свой выстрел. Но что это?! Самец подбитой серой вороны камнем слетел на землю к месту её падения, подковылял к ней и, мигнув электрическим сполохом, как мне показалось, прямо в мои глаза, положил чёрный клюв на тело своей подруги.
Настроение моё мгновенно испортилось. Я уже не думал о спасённых утятах, которых эта ворона могла бы сожрать (и сожрала бы, будьте благонадёжны), я корил себя, что просто так, от того, что у меня есть заряженное ружьё под рукой, взял, да и влез в неведомый мне уклад живой природы. Нарушив, может быть, некий, недоступный моему разумению высший замысел.
Мне уже хотелось побыстрее добраться до Берёзово, окунуться в суету человеческой жизни, освобождающей душу от ненужных сомнений и тягот. Неожиданно лодку сильно дёрнуло и она, как вкопанная, застыла посреди реки. Меня с силой кинуло вперёд, прямо на Олега, которого инерция уже припечатала к передней переборке. Нас накрыла чужая, гнетущая тишина.
«Хорошо, что не перевернуло», — была первая мысль. Начали оглядываться и тут же обнаружили причину катастрофы – топляк. Мы наскочили на притопленное, и оттого не видимое на поверхности воды бревно. Я поднял мотор, и увидел, что лопатка винта сломана. Не буду вас убеждать, что предвидел это столкновение. Однако жизнь на реке обязывает быть готовым ко всему. Поэтому, высказав подобающие эпитеты в адрес индифферентно настроенного топляка, я, не мешкая, достал из бардачка запасной винт.
Между тем лодку прибило в затончик, который самостийно образовался от водоворота реки. Лучшего места для замены винта и не пожелаешь. Олег вышел на берег, привязал лодку к надёжной, крепкой коряжке, а сам поднялся на яр. Поменять винт — дело пяти минут. Я быстро управился с этой нехитрой операцией и хотел уже кричать приятелю, чтобы спускался. Однако Олег опередил меня:
— Смотри, место какое, — от недавней его безучастности не осталось и следа. Он снова был возбуждён и азартен. — Сухостоя тут на год хватит, вот бы здесь шашлычки замутить!
Настроение Олега мгновенно передалось и мне. Оно же породило блестящую идею, которую на этот раз я не мог себе позволить погубить неумелой «сервировкой». Изобразив на лице кисловато-брезгливую мину, дав голосу нужный тембр нудности, добавив сюда пренебрежительную отмашку рукой, я попытался отнекаться:
— Да ну, Олег, дубак такой, а ты со своими шашлыками. Никакого же удовольствия. Сейчас вернёмся, в посёлке турпанов на мангале запечём. По-цивильному — сухо, тепло.
— Да ты чё, Лёха?! – Напарник без раздумий клюнул на мою подводку к триумфу охотничьего счастья, — на фига мы в такую даль мотались, сопли всю ночь в лодке мотали? Ещё и у костра не посидеть? А ну-ка, давай, бодяжим костёр и делаем шашлычок из уток.
Отмобилизовав весь свой артистический ресурс, я сделал глубокий вдох-выдох и развёл руками, что однозначно свидетельствовало о смирении и готовности исполнить все капризы приятеля. Как бы нехотя я достал из лодки увесистого турпана и принялся его теребить. Для опытных северян отеребление утки — процесс недолгий. Минут за пять умелые руки не оставят на ней и пёрышка, а лёгкий пушок на тельце быстро опалит огонь костерка.
Олег принялся обустраивать бивак. Привязал накрепко лодку к коряге, прихватив топор, взобрался на кручу, и начал заготавливать валежник, ладить таганок. Затем, не снижая темпа, вытаскал из лодки провиант, посуду. К этому времени и я закончил теребить уток, перья которых на несколько десятков метров выстлались по течению реки, будто какое-то перистоногое существо вытоптало на воде пушистую тропку.
Костёр уже полыхал, плотным, удушливым жаром отвоёвывая всё больше пространства у остывшего осеннего воздуха. В такие минуты события происходят сами собой. Вот уже и стаканчик крепкого хлебного вина возник в руке. Как нельзя кстати было, обогревая тело снаружи, поддержать этот процесс изнутри. Похоже, понемногу мы начинали утолять тот охотничий аппетит, который повлёк нас в этакие дали. Вот ради таких минут тепла, умиротворения, предвкушения сытной трапезы, приготовленной из охотничьих трофеев, и затевался наш поход.
Олег всё сделал хорошо и быстро. Наломал сухостоя, на котором можно было не только вольготно сидеть, а даже разлечься, соорудил импровизированный стол, расставил посуду, разложил оставшиеся припасы. Пожалуй, и мне нельзя было медлить. Ухватив турпана двумя руками за ноги и за голову, быстро опалил пух, со второй птицей проделал то же самое, стараясь не терять сознание от самого аппетитного запаха на земле – шипящего на костровых полешках утиного жирка. Теперь нужно нарезать тушку на шашлычные порции.
Два кусочка филе — из грудинки, отдельно – спинка и жирный-прежирный задок. Последовательно нанизываю их на тальниковый прут (идеальный шампур в таёжных условиях), завершая вереницу сытных кусков – деликатесными: утиной шейкой, головой, желудком, печенью. Почему так? Чуть позже поясню. Костровой жар уже занялся нашим шашлычком. У меня же возникло ощущение, что первая порция водочки истомилась в одиночестве, настоятельно требуя как минимум вторую. Этим ощущением я поделился с Олегом, который отступив от костра на несколько шагов, застыл в монументальной позе. Взгляд его был устремлён вдаль, ища там одному ему ведомый высший смысл. Мою попытку форсировать обретение смысла глоточком прохладной водочки он тут же отверг:
— Не, пока рано, — не утруждая себя подробной аргументацией.
— Рано, так рано, — не особенно настаивал я на своём предложении, хотя и не почувствовал, что меня переубедили на все сто процентов.
Впрочем, настроение и без того было превосходное. Синее небо с купающимся в нём солнечным шаром, бойкий таёжный костерок, над которым с подветренной стороны тугими дугами нависают воткнутые в землю под углом шампура из веток, лёгкая речная волна, снисходительно подшлёпывающая нашу лодку под днище, как шаловливого бутуза.
Я был абсолютно уверен в том, что как только шашлык «пропотеет» янтарным утиным жирком, который, не скупясь, начнёт окроплять раскалённые угли, создавая вокруг костра ароматное облако, какие бы высочайшие материи ни владели сознанием Олега, он неизбежно скорректирует траекторию полёта мысли, направив её прямёхонько к изумительному охотничьему лакомству. Это уж, как говорится, к бабке не ходи. Исполнение традиционного сценария не заставило себя ждать. Учуяв густые потоки сытного мясного запаха, Олег круто развернулся и решительно подошёл к костру:
— Ну что, ещё грамм по сто?
— Да неохота что-то, — усмехнулся я, довольный точностью своих предположений. И впервые за всё время нашего похода мы громко, дружно, от души рассмеялись. Выпили, разумеется, для аппетита, которого, справедливо говоря, ни будить, ни нагуливать надобности уже давно не было. Выдёргиваем шампура из земли. Первой просится в рот — заесть прохладную горечь водочки – печёночка. Нежная, сочная. Она слегка обжигает рот, но быстро осваивается, лишая его возможности членораздельной речи. Только какие-то невнятные местоимения, больше напоминающие мычание.
Следом за пупочком, не снижая впечатления, в рот отправляется утиный пупочек. Его и хочется, и жалко есть. Потому что период жизни этого таёжного деликатеса – мгновение. Кажется, вот только язык прижал его к нёбу, ощутив ни с чем не сравнимый аромат и вкус, а уже ничего и нет – растаяло, растворилось, как сахар в кипятке.
Олег налил ещё по одной — дело шло к турпаньей головке и шее, жирной как у индейки. Только вкуснее. Что было потом, помнится плохо, не отчётливо. Мы ели ароматное сочное мясо, смотрели на речку, на макушки таёжных деревьев и понимали, что вот он, триумф охотничьего счастья (мы так не формулировали, но ощущения были именно такими). После снежных заносов, штормов, холодной ночёвки, долгого пути мы были сполна вознаграждены.
Вспоминая этот случай, я удивляюсь только одному – как мы умудрились за один присест смолоть по целой крупной утке на брата? Возвращались в посёлок сытые, довольные, благостные.
А «отрицала»-Олег, в сентиментальность которого можно поверить только после того, как поверишь в существование Деда Мороза, на прощанье сказал мне:
— Да, Лёха, есть в жизни счастье!
