Начало Мансуровского городка в Сибирской летописной традиции

Я. Г. Солодкин

Созданная в 1636 г. Есиповская летопись Основной редакции (далее – ЕЛ), являющаяся центральным памятником сибирского летописания, до начала XVIII в. часто не только переписывалась, но и подвергалась более или менее существенной правке, отражающей пути эволюции книжной культуры позднесредневековой России. О такой эволюции свидетельствует, например, судьба рассказа Саввы Есипова о возникновении Мансуровского городка – первого русского укрепленного поселения в «Закаменьской стране».

По словам «архиепископля» дьяка, выступив из Москвы в Сибирь «во второе ж лето по Ермакове убиении», воевода И. Мансуров доплыл до Иртыша, на берегу которого татар «множество собрашася во уреченном месте», и узнав о бегстве сподвижников «ратоборного» атамана «из града» (Кашлыка или Искера), «убоявшись», не приставая к берегу, двинулся «вниз по Иртишу», достиг Оби и, так как наступила осень, когда «лед в реках смерзается», затем зима, «повеле поставити городок над рекою Обью против иртишьсково устья» и расположился в этой крепостице; «по неколицех же днех к ней подступило множество остяков, живших по Оби и Иртышу; не сумев в течение целого дня овладеть русским острогом, «погание» к ночи отступили, а наутро явились к городку с кумиром, который «в земли их словутен» (то есть славен, как говорится в пяти списках ЕЛ и нескольких других летописях и «его же вместо бога имяху». Этого кумира, – продолжает Есипов, – остяки поставили под деревом и «начаша ж жрети пред» идолом в надежде благодаря ему «християн взяти и смерти предати», но осажденные пушечным выстрелом разбили на многие части и дерево, и стоявшего рядом кумира; «поганые» же, думая, что это удалось сделать лучнику, «от того часа возвратишася восвояси».

С точки зрения Р. Г. Скрынникова, о сооружении Мансуровского городка Есипов поведал на основании того же протографа, к которому восходит Строгановская летопись (далее – СтЛ).Сравнительно с ЕЛ в сочинении книжника, выполнявшего заказ «прикамских магнатов», сообщается о том, что кумиру, который «поганым нарочит и славен», они приносят множество даров из дальних городков; возле русской крепостицы этот идол был поставлен «в низком месте».

Мансуров, если верить СтЛ, отправился за Урал в 7094 г. «после Семенова дни Летопроводца»; на Туре служилые люди встретили возвращающегося из Сибири сподвижника Ермака волжского атамана Матвея Мещеряка, который вместе с соратниками и «мансуровцами» двинулся в «Сибирское царство» по Туре, Иртышу, Тоболу и зазимовал в Обском городке. Наконец, в СтЛ подчеркивается, что со времени уничтожения кумира «поганые» уже не приходили к русскому острогу.

Вероятно, создатель этой летописи ее источник, к которому широко обращался и Есипов, дополнил сообщениями о Матвее Мещеряке (про судьбу которого сказано, скорее всего, опять-таки понаслышке, и в ряде других глав СтЛ). Дьяк же трех кряду тобольских владык, а может быть, его предшественник, сочинивший «писание», нашел излишними указания автора протографа на дары «поганых» своему кумиру и их отказ от новых попыток овладеть Обским городком, а также появление Мансурова в Сибири «после Семенова дни» 7094 г. (Хронология изображаемых событий в ЕЛ и СтЛ вообще зачастую не совпадает).

Рассказ Есипова о сибирском походе Мансурова, скорее всего, запечатлевший воспоминания кого-то из тобольских служилых людей (или того, кому довелось «годовать» в Обском городке, или знавшего такого стрельца либо казака), отчасти перекликается с показаниями анонимного строгановского «историографа» об огнестрельном оружии ермаковцев, изумившем Таузака – придворного хана Кучума.

Вслед за В. В. Трепавловым эти показания надлежит признать вымышленными, ибо такое оружие татарам Сибири, несомненно, было знакомо. Сходным образом можно оценить и летописное свидетельство о реакции остяков на уничтожение русскими их кумира. Ее, пользуясь классификацией Е. К. Ромодановской, есть основания считать вымышленным обстоятельством, тем более, что ни летописец, ни тот служилый, рассказом которого софийский дьяк или его предшественник мог воспользоваться, разумеется, не слышал, как объясняли остяки «крушение» прославленного кумира. К тому же, «скверные боги» не помогли и Кучуму во время битвы «под Чювашею».

Повествование Есипова о походе Мансурова в бывшие владения «сибирского салтана» неоднократно редактировалось. В Румянцевском летописце (далее – РЛ) обоих видов читаем, что кумир, с помощью которого остяки намеревались захватить выстроенный Мансуровым острог, «словяше (слыл. – Я. С.) у них Словутес», хотя у Есипова речь идет, повторим, о широкой известности кумира среди «иноземцев» Обь-Иртышья. Редактор, стало быть, не понял смысла указания «слогателя» ЕЛ, что, между прочим, подтверждает вывод Е. К. Ромодановской, И. Ю. Серовой и В. Г. Вовиной-Лебедевой о вторичности РЛ сравнительно с сочинением, возникшим в стенах тобольского Софийского дома в начале «святительства» Нектария (вопреки представлению Е. И. Дергачевой-Скоп и ряда других ученых об обратном соотношении этих «исторических повестей»).

В Титовском и Абрамовском видах ЕЛ обнаруживается стилистическая правка текста: «поганые» представлены» здесь как «окаяннии невегласи», хотевшие «порабощения» христиан, говорится про «многи жреби», на которые русские разбили дерево и расположенного рядом с ним идола, «дивную» в оценке остяков стрельбу осажденных, возвращение в улусы «нечестивых» без «помощи себе от своего кумира». В Абрамовском виде произведения Есипова («Летописце тоболском») есть и ряд новых сведений об экспедиции Мансурова: его послал в «Сибирскую землю» царь Федор Иванович, добравшись по Тоболу до Иртыша, воевода узнал о бегстве казаков из Искера через «Камень»; перезимовав на Оби, так поступил и предводитель русской рати; он «дождався полой воды и собрався в струги своя … и плыша … круги, а городок свой созже». (В действительности этот городок просуществовал до 1594 г. Острог, гарнизон которого составляли годовальщики, насколько известно, присылавшиеся из Тобольска, было велено «разломать» накануне «поставления» Сургута).

В Забелинском виде самой популярной сибирской летописи сказано о страхе, заставившем остяков спешно отступить от Мансуровского городка, когда «единем стрелянием таковое великое древо на многи части разбиша» вместе с кумиром – «чесным славным» по берегам Иртыша и Оби. В Лихачевской разновидности ЕЛ сообщается о появлении Мансурова в Сибири после Семенова дня с «московскими людьми» (подобно СтЛ), приведена уже знакомая нам оценка остяцкого кумира («славен и честен») и констатируется, что когда русские его «всего сокруши», «раздробиша и убиша» бога «поганых», те «к горотку не стали приходити».

Из самой, пожалуй, любопытной среди вторичных разновидностей «Повести о Сибири и о сибирском взятии» – Погодинского летописца (далее – ПЛ) – узнаем о том, что рать И. Мансурова, насчитывавшая «семсот человек служилых людей розных городов, казаков и стрелцов», отправилась в поход, когда «на Москве ж чающе Сибирь за государем, и живут в ней государевы люди», причем после смерти не только Ермака, но и князя С. Болховского. Воевода, оказывается, «в судех» по Тоболу достиг Иртыша и, услышав, «яко град Сибирь пуст», поплыл к Оби, и там «на другой стороне против иртышъского устья» «поставил» городок, где «с войском» и зимовал; в этом городке, который «зимним временем» безуспешно пытались взять остяки (почитавшие кумира «себе вместо бога»), Мансуров пробыл до весны. Как видим, редактор уточнил местоположение острога в Обь-Иртышье и хронологию описываемых событий, хотя едва ли по какому-либо новому источнику.

В Головинской редакции (далее – ГР) СЛС (1689 г.) интересующий нас рассказ завершается указанием на то, что, лишившись у стен русского «града» своего кумира, остяки «быша мирны, и государю ясак начаша давати». Последнее свидетельство находит косвенное подтверждение в жалованной грамоте «святоцаря» Федора куноватско-ляпинскому князю Лугую (август 1586 г.), едва ли, однако, известной тобольскому книжнику. Скорее всего, он рассудил, что поскольку остяки перестали враждовать с русскими, то есть фактически подчинились им, перейдя «под высокую руку» московского государя, то и должны были выплачивать ясак. В ГР обширного свода, который велся в Тобольске почти со времени создания ЕЛ, в ряду событий, предшествовавших «поставлению городов и острогов в Сибири по взятии ее», названа и «присылка» туда Мансурова, который, однако, как и И. Глухов, «испужався, побеже к Москве». В Миллеровском варианте той же редакции СЛС говорится о пребывании Мансурова «в Сибири в Старой Кучюмовской» (то есть Кашлыке или Искере) в 7092 г. По словам безвестного «списателя», «виде, что Ермак з дружиною побит и воевод (вероятно, С. Болховского и И. Глухова. – Я. С.) нет же», Мансуров «убоявся, не дождався перемены и ничего добра не учинил, побежал через Камень к Русе». Об основании крепостицы в Обь-Иртышском междуречье при этом даже не упоминается. Процитированные строки явно перекликаются с началом Книги записной (далее – КЗ) – старшей из сохранившихся редакций СЛС, где пребывание Мансурова в Сибири приурочено к 7092 г. и сказано о том, что воевода, бежавший оттуда, испугавшись «поганых множества», «на Белогорье городок поставил и тут зимовал».

В Нарышкинской редакции (далее – НР) СЛС (1694 г.) сообщается об осаде «срубленного» Мансуровым деревянного городка «превеликим множеством» вооруженных «поганцов», которые, оставшись без кумира, то есть утратив надежду на успех, принесли запасы и дары русскому воеводе, а согласно Томскому виду той же редакции «Истории о Сибирстей земли и о царстве, и к нему принадлежащих странах», – и ясак государю. В НР по Уваровскому списку приведены дополнительные подробности рассматриваемых событий «Сибирского взятия»: татарами, в сражение с которыми на берегу Иртыша не отважился вступить Мансуров, предводительствовал Сейдяк, тогда воевода узнал, что «оставиша град Сибирь пуст без российских людей»; «городок и острожок», «поставленный» русскими в Нижнем Приобье, осадили вооруженные луками и копьями остяки, самоеды и другие «языки». Возводить эти свидетельства к каким-то неизвестным источникам кажется опрометчивым. Вероятно, «списатель» посчитал, что раз накануне Сейдяк обосновался в Кашлыке, изгнав оттуда Алея, князь, являвшийся потомком Тайбуги, и должен был попытаться не допустить русских к Искеру; самоеды в НР свода в отличие от ЕЛ названы в числе «языков», прибывших к Кучуму для обороны его столицы, а вскоре покоренных ермаковцами; по этим летописям редактор знал и об отсутствии огнестрельного оружия у сибирских «иноземцев».

В Ремезовской летописи рубежа XVII—XVIII веков отмечается малочисленность отряда Мансурова («100 человек ратных»), тогда как «поганых» на берегу Иртыша собралось «яко песка», что и заставило русского воеводу отступить от Кашлыка. Осадив Обский городок, остяки, по свидетельству С. У. Ремезова, начали молиться у «болшего белогорского болвана», которого поставили под березой. (Ранее в «Истории Сибирской» сказано о том, что в «приклад белогорскому шайтану» был дан один из панцирей Ермака, взятый затем в святилище кодским князем Алачем). Тобольский «изограф» петровской эпохи упомянул и о возвращении на Русь «в весне чрез Камень» войска Мансурова. На основании этого рассказа о «белогорском шайтане», который должен был помочь остякам захватить русский «град», пишут многие исследователи. Едва ли такое определение кумира, уничтоженного осажденными, появилось в «Истории Сибирской» под влиянием какого-то летописного сочинения, к примеру, КЗ. Скорее всего, тобольский сын боярский, затем дворянин, который считается крупнейшим русским географом и картографом своего времени, хорошо знал, что в устье Иртыша проживали белогорские остяки. О численности же отряда Мансурова С. У. Ремезов, по всей видимости, сообщил наугад.

Итак, посвященные закладке Обского городка и его осаде остяками три главы ЕЛ (они восходят к протографу, которым располагал и автор СтЛ) в последующие десятилетия редактировались едва ли не чаще, чем рассказ софийского дьяка о гибели Ермака. Между вторичными видами «Повести о Сибири и о сибирском взятии» в этих главах налицо стилистические расхождения. Иногда в текст, вышедший из-под пера Есипова, вносились и фактические дополнения (больше всего их в ПЛ, Абрамовском и Лихачевском летописцах, «Истории Сибирской», Уваровском виде НР СЛС), источники которых, кроме СтЛ, и то в одном только случае, определить затруднительно; упоминая же о ясаке и дарах, принесенных остяками Мансурову, самоедах как участниках осады заложенного им на Белогорье городка, луках и копьях, находившихся на вооружении «иноземцев», редакторы (преимущественно тоболяки) лишь обнаруживают свою осведомленность в жизненном укладе и этническом составе коренного населения «Сибирской страны», в основных чертах остававшихся неизменными и долгое время после 1585/86 г.