Служилые люди северо-западных уездов Сибири в перипетиях «межъусобной брани»

Я.Г. Солодкин

Продолжавшаяся полтора десятилетия московская Смута, которую современники выразительно прозвали «бедой во всей России», «градом», «пленением и запустеньем», «межъусобной бранью», «всеконечным разорением», затронула и население «далечайшей государевой вотчины» (ею в конце XVI в. сделалась Сибирь), главным образом служилыхлюдей первых русских городов и острогов, основанных в недавних владениях хана Кучума. Эти служилые, как и ранее, постоянно доставляли «ясачную казну» (что в пору лихолетья приобрело гораздо большее значение, чем накануне) и разнообразную документацию – вначале в Москву, а во время ее осады тушинцами, затем польско-литовской оккупации – в распоряжение боярина князя М.В. Скопина-Шуйского (представлявшего царя Василия в северо-западных уездах и Поморье) и земских властей соответственно. Сибирские ратные люди приняли участие и в боевых действиях на «Руси», в рядах правительственных войск и ополчений, последовательно сражаясь с болотниковцами, тушинцами, «литвой». Не стали исключением казаки и стрельцы Сургута и Березова – первых русских городов в бассейне «великой» Оби.

Согласно челобитной Тугарина Федорова за ноябрь 1626 г., этот самый известный среди атаманов Сургута (участвовавший еще в «поставлении» этой крепости, а также Пелыма, в покорении Пегой орды, объясачивании енисейских остяков и обитателей Притомья), посланный «к Москве» с «соболиною казною», «в полку» князя М.В. Скопина-Шуйского «бился явственно» «с государевы изменники» под Калугой, где и «языки многие имал», как и при взятии Лихвинской засеки, находясь в сотне Г. Посевьева, потом «многажды был ранен» под Москвой (где «сидели … литовские люди»), будучи «с бояры без выезду». В представлении Н.Н. Покровского в челобитной атамана, просившего поверстать из своего оклада «за … службишка и за кровь» сына Петра, имеются в виду «знаменитый поход к Москве войска кн. М.В. Скопина-Шуйского и бои ополчения Минина и Пожарского под Москвой». Т. Федоров (накануне Смуты участвовавший в основании Нарымского и Кетского острогов), однако, вначале явно вспомнил о событиях 1607 г., когда сражался под Калугой и Лихвинской засекой против болотниковцев, а следом – о боях с «литвой» и русскими «ворами» в рядах не Нижегородского ополчения, а Первого (иначе говоря, «подмосковных полков»), ибо указал на осаждавших столицу бояр (подразумеваются И.М. Заруцкий и князь Д.Т. Трубецкой).

Как думалось ряду исследователей, отправленный «в Москву сдавать соболиную ясачную казну», Т. Федоров «на много лет стал участником событий Смутного времени» – «по меньшей мере с 1607 до 1612 г.». Известно, однако, что в 1607 г. (до 17 июня) Тугарин через Верхотурье выехал в Тобольск с привезенными из столицы печатями «первоимянитого града» «Сибирского царства» и Березова, а также сукном, однорядками, медом, мунчаками и топорами. Стало быть, вскоре после разгрома «воров» у Лихвинской засеки сургутский атаман вернулся за Урал. На «Русь» Федоров вновь попал через несколько лет. С точки зрения А.Т. Шашкова, весной 1611 г. Тугарин и ряд сургутских казаков (из которых упоминается П. Колпашник) в приказе Казанского дворца советовали оставить Нарымский и Кетский остроги и выстроить один город или острог на левобережье Оби близ Тогурского устья либо «на Кецком устье на “Роздоре”». Воеводы Нарыма и Кетска получили соответствующие отписки сибирского «наместника» князя И.М. Катырева-Ростовского, подготовленные на основании царской грамоты в Тобольске 31 мая 1611 г. Очевидно, Т. Федорова «с товарыщи» расспрашивали о целесообразности основания новой крепости взамен упомянутых острогов до «московского разорения» 19 марта 1611 г., тем более что в переписке сибирских администраторов по этому поводу речь идет о «государевой грамоте». Возможно, Тугарин вновь приехал в «царствующий град» до наступления весны 1611 г., если не до начала года. (В марте этого года Сигизмунд III писал боярам, что «сибирские города и Пермь и Вятка … доходов к Москве не везут»). Сургутяне могли покинуть столицу до ее разорения и следом присоединиться к отрядам спешившего туда Первого или Рязанского («Ляпуновского») ополчения, в составе которого, как и тобольский атаман Иван Дурыня с казаками его станицы, оставались (по крайней мере это касается Федорова) вплоть до «очищения» Москвы от оккупантов, т. е. последних чисел октября 1612 г.

Березовский атаман Истома (Савва) Аргунов (если верить челобитной его сына Лазаря, являвшегося приказным Индигирского острожка), посланный с ясаком в Москву, был пленен тушинцами и доставлен в лагерь Лжедмитрия II, но сумел бежать в столицу и вернулся в Сибирь, а по пути, в Перми Великой, передал воеводе грамоту царя Василия.

Согласно отписке в Кетский острог из Сургута от 16 февраля 1610 г., властям этого города с местным литвином М. Осиповым князь М.В. Скопин-Шуйский сообщил о поражении тушинцев у Белой 6 августа предыдущего года. В этом привезенном в «Сургуцкий город» документе как о новости говорилось о событии полугодовой давности, – событии, которое явно затмил разгром «литвы» и «воров» в Калязинском сражении в конце того же месяца. Упомянутая отписка, видимо, появилась вскоре после того, как в окружении царского племянника, в считанные годы ставшего самым крупным русским военачальником, узнали про неудачу, постигшую тушинцев близ Белой. Сургутские администраторы могли не сразу с приездом Осипова (возможно, в декабре 1609 г. или следующем месяце) известить кетских, а тому в условиях «смятения во всей Русской земле» понадобилось гораздо больше времени, чем обычно, чтобы добраться до города, где служил. Быть может, Осипов приезжал на «Русь» не один, и его спутники, подобно трем верхотурским стрельцам (о чем мы узнаем из отписки «на Верхотурье» целовальника Карпина от 12 августа 1609 г.), добравшись до Вологды, оставили там «соболиную казну» и влились в состав рати М.В. Скопина-Шуйского.

Тушинский воевода Костромы Н.Д. Вельяминов-Обиняков известил гетмана Я.П. Сапегу о том, что накануне, 1 (10) мая 1609 г., к Ипатьевскому монастырю на судах прибыла рать воеводы царя Василия Д.В. Жеребцова, включавшая костромичей, галичан, унжан, кологривцев, парфеньевцев, судайских мужиков, нижегородских стрельцов, подошедших из Вологды сибирских стрельцов и казаков. (О составе этой рати Вельяминов, по-видимому, знал от «языков», которых, как доносил Сапеге, сумел «поимать»). Это обстоятельство привлекло внимание многих историков. С точки зрения И.С. Шепелева, Д.В. Жеребцов, ранее воеводствовавший в Мангазее, привел стрельцов с собой. В представлении Я.В. Леонтьева, «вероятно, что смена Жеребцова (которого исследователь называет предводителем «сибирских стрельцов и по сути дела всего Северного ополчения при взятии Костромы и Ипатьевского монастыря». – Я.С.) могла быть вызвана особыми обстоятельствами, т. е., скорее всего, он был наделен какими-то чрезвычайными полномочиями». Заметим, однако, что наказ преемнику ржевского выборного дворянина (участвовавшего еще в «ругодивском» походе «святоцаря» Федора зимой 1589–1590 гг.) на мангазейском воеводстве И.Ю. Нелединскому относится к 16 февраля, а память ему (составленная в Казанском приказе) – к марту 1608 г. Одновременно произошла смена обоих воевод в Тобольске, Сургуте, Таре, Томске, а второго воеводы – в Тюмени, Верхотурье, Пелыме, Туринском остроге. Мангазею Д.В. Жеребцов мог покинуть летом 1608 г. Где находился воевода, ставший соратником М.В. Скопина-Шуйского, до мая следующего года, неизвестно. Однако кажется примечательным, что, по сведениям Н.Д. Вельяминова, сибирские стрельцы и казаки прибыли к Ипатьевскому монастырю из Вологды. Этот крупнейший город Поморья служил центром сопротивления «Вору» на севере страны, по словам С.Ф. Платонова, Скопин направлял туда голов руководить «всей операцией против тушинцев», которые весной 1609 г. «уже совсем были вытеснены с левого берега Волги». Не исключено, что одним из таких голов (скорее все же воеводой) и являлся Жеребцов. Мнению о том, что сибирские ратники, осадившие вместе с другими ополченцами Ипатьевскую обитель, были приведены им из-за Урала, противоречит и свидетельство Авраамия Палицына: отряд, с которым Давыд Васильев сын в октябре 1609 г. вступил в Троице-Сергиев монастырь, насчитывал 600 «избранных мужей» и 300 «сим служащих», т. е. дворян и их боевых холопов.

Известно, что сибирские казаки во главе с атаманом тобольского гарнизона Грозой Ивановым (Иваном Грозой) – одним из ближайших сподвижников Ермака – участвовали в походе Скопина-Шуйского из Новгорода к Москве, отличившись в боях возле Стромынского острога. Сослуживцем Грозы в этом походе был тюменский атаман Дружина Юрьев. Под началом кого-то из них тогда находился туринский пушкарь А. Фролов, согласно его челобитной, сражавшийся с «ворами» и «литвой» под Торжком, Переславлем Залесским, Александровой слободой, «ставивший» (будучи в составе отряда воеводы Ф.И. Леонтьева) острог «на Стромыне», где «литву побили». Как видно, на «Руси» в пору противостояния Москвы и Тушина действовал еще один отряд (на пути от Вологды до Ипатьевского монастыря) сибирских стрельцов и казаков, присоединившийся к возглавлявшемуся Д.В. Жеребцовым ополчению галичан, костромичей, нижегородцев. Не исключено, что среди этих служилых были и сургутяне с березовцами.

Грамота возглавлявшего ополчение князя Д.М. Пожарского в Новгород (май 1612 г.) содержит упоминание о том, что «с сибирской многой ратью», включавшей татар и казаков, накануне из Ярославля пришел царевич Араслан. Следуя этому свидетельству, многие историки считают сына хана Али участником возникшего в Нижнем Новгороде земского ополчения. О действиях рати Араслана до конца 1612 г., однако, сведений не сохранилось, известно лишь, что в ноябре того же года царевич находился в Ярославле и воевал с казаками (по-видимому, «воровскими»), главным из которых называется Нагиба, а в следующем месяце привел в Вологду «для обереганья» большой отряд дворян, детей боярских, татар и казаков. Не исключено, что сообщая о пополнении войском сына хана Али (Алея) ярославской рати, Д.М. Пожарский «с товарыщи» стремились подчеркнуть многочисленность земских сил, включавших даже «сибирцев».

Возможно, атаман сургутских «литвы» и черкас Терентий Деев, тарские и березовские казаки (из которых упоминаются Бажен Иванов, Кулак и Иван Бессмертные), в конце 1612 – начале 1613 гг. выехавшие из Москвы в города, где служили, осаждали ее в рядах ополченцев.

Таким образом, в пору лихолетья, пережитого Московским царством с наступлением XVII в., служилые люди первых русских городов на Нижней и Средней Оби не только раз за разом передавали «ясачную казну» в распоряжение правительства Василия Шуйского и земских властей, но и участвовали на их стороне в боевых действиях – против отрядов И. Болотникова, Тушинского вора, польско-литовских захватчиков, и тем самым содействовали преодолению самого острого политического кризиса в истории средневековой России, – кризиса, который временами создавал угрозу потери государственного суверенитета.