Я.Г. Солодкин
Поздней осенью 1585 г., через год с небольшим после гибели Ермака, в Обь-Иртышском междуречье было заложено первое русское укрепленное поселение в «Сибирской стране», которое по фамилии его основателя историки назвали Мансуровским городком. О его возникновении обстоятельнее всего рассказывается в летописях, сложившихся в Тобольске и Соли Вычегодской, начиная с Основных редакций «повестей» Саввы Есипова и анонимного книжника, выполнявшего задание именитых людей Строгановых.
В первом из этих произведений, созданном в резиденции нового сибирского архиепископа Нектария в 1636 г., три главы кряду отведены «пришествию» из Москвы за Урал И. Мансурова и «воинских людей», появлению остяков у «срубленного» русскими городка и «кумиру», который «иноземцы» принесли тогда с собой. В Основной редакции Есиповской летописи (далее – ОЕЛ) сказано о том, что очутившись в Сибири «во второе ж лето по Ермакове убиении», то есть в 7093 (1584/85) г., русские служилые люди, не решившись вступить в сражение с множеством татар, собравшихся возле берега Иртыша, на подступах к бывшей столице Кучумова юрта, осенью, когда уже «лед в реках смерзается», «поставили» «град» над Обью «против иртишьсково устья», а вскоре эту крепость осадили проживавшие поблизости остяки. С наступлением ночи, не сумев одолеть русских в течение дня, «поганые» отступили, а наутро возвратились со славным «в земли их» «кумиром» и под деревом стали «жрети (приносить жертвы. – Я. С.) пред ним», дабы «християн взяти и смерти предати»; служилым пушечным выстрелом удалось разнести дерево «на многия части и сего кумира», почему остяки, думавшие, «яко некто из лука стрелил», тотчас вернулись восвояси. Почти в тех же словах о сооружении Мансуровского городка и попытках «иноземцев» его захватить рассказывается в Основной редакции Строгановской летописи (далее – ОСЛ), восходящей к одному протографу со «сложением» Саввы Есипова, вероятно, какому-то нарративному сочинению времени «первопрестольного» тобольского архиепископа Киприана. Сравнительно с ОЕЛ в анонимном сочинении, написанном в Соли Вычегодской по заказу Строгановых, имеется несколько дополнений: И. Мансуров был направлен в Сибирь из Москвы «после Семенова дни Летопроводца (1 сентября. – Я. С.)» в 7094 (1585/86) г.; к правительственному отряду присоединились волжские казаки – Матвей Мещеряк «с товарыщи» (об этом сказано дважды); Мансуров решил зимовать в городке, так как выпал снег, реки покрылись льдом; кумиру, который остяки поставили у русского острога в «низком месте», «мнози погании приносят … дары из далних городов велми множество по вся дни». Приведенная в ОСЛ дата должна считаться ошибочной, поскольку Обский городок возник поздней осенью 1585 г., и за пару месяцев Мансуров со своими служилыми людьми едва ли мог оказаться около бывшей столицы Кучума и следом добраться до слияния Оби с Иртышем. Неверна и летописная версия о том, что «мещеряковцы» влились в отряд государева воеводы. Сообщения о том, что и проживавшие вдалеке «погании» приносили дары «кумиру», а Мансуров решил обосноваться в городке из-за наступившей зимы, можно приписать редактору протографа. В этом не дошедшем до нас сочинении, не исключено, говорилось о «низком месте», где остяки, собравшиеся у «срубленного» русскими острога, стали приносить жертвы идолу, однако Есипов, в отличие от строгановского «историографа», счел данное указание излишним.
В относящейся уже к петровской эпохе Ремезовской летописи (далее – РЛ) в повествование софийского дьяка второй четверти XVII в. внесено несколько дополнений: к прослывшему затем среди них русским («Рушь-вашь» или «Руть-ват») городку остяки принесли «с собою болшего белогорского болвана и поставиша под дерево березу, и молясь, и жряху, да возмут град». (Ранее говорится о том, что «белогорскому шайтану» был отдан «в приклад» один из панцирей Ермака, взятый потом кодским князем Алачем, а по Кунгурскому летописцу, фрагменты которого включены в РЛ, на Белогорье имелось «молбище болшее богыне древней: нага с сыном на стуле седящая»).
Исследователи, как правило, не сомневаются в достоверности сообщений ОЕЛ и ОСЛ о «поставлении» Мансуровского городка и его осаде проживавшими неподалеку остяками. При этом порой считалось, что, согласно ОЕЛ, они носили языческого кумира «близ городка, пытаясь сверхъестественным путем выжить» оттуда воеводу, захватившего важнейший религиозно-политический центр Сибирского царства – «жилище» белогорского «шайтана», на штурм русской крепости взяли с собой «идола, который должен вдохновлять воинов», – боевой фетиш, изображение бога войны Мир-суснэ-хума, мольбище «у слияния Оби с Иртышом» имело статус крупного культового центра. Точностью изложения летописных известий приведенные утверждения явно не отличаются. В ОЕЛ, ОСЛ и их многочисленных вторичных разновидностях нет и намека на то, что Мансуров выстроил острог там, где располагалось одно из самых значительных языческих святилищ. Этот острог находился близ Белогорского городка в устье Иртыша (напротив Березовской протоки), тогда как, по сведениям Г. Ф. Миллера, местный «шайтан» размещался в удалении от поселений и волостей. Если «кумир» был уничтожен осажденными в Мансуровском городке служилыми людьми, о чем сообщали летописцы, то изображение верховного божества Мир-суснэ-хума (Мир-ватты-ху, Орт-ики, Кон-ики, Ун-ики) («Охранителя народа», «Богатыря-старика», «Обского старика», «Царя-старика», «Верхнего старика») существовало еще в начале XVIII в. Тогда, в пору массовой христианизации обских угров, это изображение в Шоркарских юртах (Шеркалах) сжег митрополит Тобольский и Сибирский Филофей Лещинский. Учтем также, что Мир-сусне-хум – «наиболее значимая фигура в мансийском пантеоне», Мансуровский городок же, если и осаждался, то, по всей видимости, нижнеобскими остяками.
Высказано мнение о том, что «местные белозерские остяки (речь, очевидно, должна идти о белогорских. – Я. С.) дважды подступали к русскому лагерю, горя желанием отомстить за гибель своего князя Самара и его «сборных князей»», убитых весной 1583 г. ермаковцами во время похода до Белогорья; первый приступ, якобы, был легко отбит с помощью пушек и пищалей, а второй предотвращен ядром, расщепившим дерево, у которого стоял деревянный идол. Но летописцы сообщали об осаде русской крепости в течение целого дня, и за это время остяки могли попытаться овладеть ею приступом не один раз.
Показаниями сохранившихся источников не подтверждается и мнение А. В. Матвеева о том, что Мансуров время от времени отбивал нападения остяков.
О начале Мансуровского городка автор «писания», явившегося источником и ОЕЛ, и ОСЛ, предположительно узнал от тобольских служилых людей, которые еще до закладки будущей сибирской столицы могли участвовать в его «поставлении», а следом, сменяя друг друга, «годовавших» там на протяжении нескольких лет. Но ко времени создания упомянутого «писания» с осени 1585 г. прошло почти четыре десятилетия, а с лета 1594 г., когда «Усть-городок» (так определяется возведенный И. А. Мансуровым острог в одном из видов «Сказания» Есипова) был заброшен, и годовальщики из этого острога влились в состав гарнизона Сургута, который строили со служилыми, «присланными» из Москвы и ряда сибирских городов, – десятилетием меньше. Маловероятно, чтобы тобольский летописец поведал об основании первого русского острога в Югорской земле по воспоминаниям казаков или «литвы» «царствующего града» Сибири.
Как недавно было отмечено, свидетельство Саввы Есипова, да и многих иных книжников XVII – начала XVIII вв., о реакции осадивших Мансуровский городок остяков на уничтожение их «кумира» – это «вымышленное обстоятельство». Оно подобно нескольким другим, выявленным в сибирском летописании того времени.
Обратим внимание и на то, что выражения «уреченное место», «собрание поганых», «живущих (живших) по Иртышу и великой Оби», «по неколицех же днех», «смерти предати», кроме рассматриваемых, встречаются еще в ряде глав ОЕЛ и ОСЛ, представляя собой устойчивые словосочетания, известные по другим литературным произведениям.
Остяки явились к Мансуровскому городку, разумеется, во главе со своими князьями либо князцами, однако ни один из них в летописях не назван, хотя говорится об осаде «града» Сибири Карачей и прибытии его вместе с Сейдяком (накануне изгнавшим царевича Алея из этого города) и Салтаном в окрестности Тобольска, чтобы охотиться на птиц, а также пленении ермаковцами князя Назымского городка. Примечательно, что в 7093 (1584/85) г., когда, если верить Савве Есипову, И. Мансуров двинулся за «Камень», воеводами В. Сукиным и И. Мясным следом была основана Тюмень; в ПЛ же, где текст вышедшего из-под пера владычного дьяка «сложения» «Сибирское царство и княжение и о взятии, и о Тоболске граде» подвергся существенной правке, очередная правительственная экспедиция в «восточную страну» приурочена к следующему году. В ПЛ, кстати, нет оригинальных данных об осаде Мансуровского городка, но, в отличие от ОЕЛ и ОСЛ, сообщается о том, что распорядившийся выстроить его воевода с 700 казаками и стрельцами «розных городов» (в РЛ, заметим, сказано про 100) «в судех» достиг Иртыша, против устья которого, «на другой стране», и «поставил» острог, где провел «многое время и до весны», в том числе зиму, когда к нему подступили остяки. В Книге записной (далее – КЗ) – старшей среди дошедших до нас редакций Сибирского летописного свода – читаем лишь о том, что Мансуров зимовал в «срубленном» им городке на Белогорье.
По утверждению летописцев, остяки наутро вернулись с «кумиром» к русскому острогу, который в течение предыдущего дня не сумели занять. Ранее же сказано, что едва рассвело, ермаковцы из городка мурзы Атика двинулись к устроенной «кучумлянами» засеке, и возле нее состоялось решающее сражение, а после одержанной победы, опять-таки утром, «православные вои» направились к городу Сибири (хотя не исключено, что в главную ханскую ставку атаманы и казаки беспрепятственно вступили уже к исходу того дня, когда произошла «брань велия» «под Чувашею»).
Раз остяки, накануне безуспешно пытавшиеся овладеть «древяным городком», возвратились к нему, теперь неся с собой «кумира», вероятно, оставив его в первый день осады где-то рядом, то почему же тогда не прибегли к помощи своего божественного покровителя прежде? Вспомним и о восстании (1595 г.) остяков и самоедов Березовского уезда, которые осаждали русскую крепость в устье Северной Сосьвы на протяжении нескольких месяцев, до прибытия на выручку местным казакам и «литве» отряда служилых людей из Тобольска, и смогли выжечь острог. Зато о попытке «иноземцев» взять Мансуровский городок, когда в течение восьми лет там находились годовальщики (очевидно, два-три десятка), сведений нет. Попутно заметим, что в 1607 г. изменивших московскому государю березовских остяков и самоедов обвиняли в намерении «город (Березов. – Я. С.) сжечь … по ворожбе» жены новокрещена «Петрушки» Куланова. (Поздние летописцы дополнили рассмотренные сообщения ОЕЛ и ОСЛ известием о ясаке, который стали платить остяки, что было в «русской» Сибири обычным явлением). Кроме того, «кумирам» поклонялись в укромных местах, и едва ли «белогорского шайтана» принесли бы с собой остяки в надежде захватить русский острог.
Заметим также, что когда Карача (бывший визирь Кучума) осадил город Сибирь, он окружил его, по словам Есипова, «обозами, и табары поставиша», о чем относительно Мансуровского городка владычный дьяк умалчивает.
Кстати, КЗ содержит явно легендарное известие о том, что пушку, доставшуюся Кучуму после разгрома отряда князя А. Лыченицына, хан «в пришествие Ермаково в Сибирь … велел спехнуть с Чувашевых гор … в реку Иртыш, и потонула, понеже не почала издавать из себя ядра и стрелять по руским ратным людем».
Отдаленной параллелью к интересующему нас рассказу может служить известие «Казанской истории» о том, что во время осады Нижнего Новгорода татарами (1505 г.) находившиеся в русском плену литовские «огненные стрельцы» (жолнеры) застрелили ханского шурина – ногайского мурзу; это привело к «великой брани» между казанцами и ногаями, и «царь» Мухаммед-Эмин вынужден был бежать. Вспомним и про летописное свидетельство о том, что в ходе осады Москвы ханом Тохтамышем в 1382 г. русские «из самострел стреляху», один среди них – суконник Адам – «самострельной стрелой» поразил в сердце «нарочита и славна» татарина – сына ордынского князя. Быть может, не без влияния этих сообщений в протографе ОЕЛ и ОСЛ и появились строки об уничтожении остяцкого «кумира», что заставило осаждавших разойтись по своим юртам.
Итак, Савва Есипов (или его предшественник – создатель «писания», «распространенного» владычным дьяком), обличавший идолопоклонников, даже проклинавший их, как и в некоторых других случаях, указание на «поставление» первого русского острога в «Сибирской стране» решил дополнить вымышленным рассказом о «кумире остяцком», – рассказом, призванным подчеркнуть преимущество христианской веры перед язычеством.
