А.А. Бродников
До настоящего времени в отечественной исторической науке сохраняется достаточно много «белых пятен», одним из которых остается вопрос о вооружении сибирских служилых людей XVII в. – казаков, стрельцов, пушкарей и некоторых других. Историков, занимавшихся изучением этой весьма многочисленной, а в первые десятилетия XVII в. и доминировавшей в Сибири категории населения, интересовали такие проблемы, как источники их комплектования, состав, динамика численности, хозяйственная деятельность, походы, вооруженные столкновения, войсковое самоуправление, взаимоотношения с администрацией. Проблема вооружения при этом оставалась за рамками интересов исследователей. Возможно, это связано с тем, что изучение вооружения служилых людей Сибири XVII в. сопряжено с крайней ограниченностью, скудостью сведений. И прежде всего, сведений, которые содержатся в письменных документальных источниках и являются основной источниковой базой для изучения истории Сибири этого периода, что, собственно, не удивительно. Как неоднократно отмечалось историками, интерес современника направлен на фиксацию чего-либо необычного, особенного. В результате этого обыденные и привычные вещи и явления выпадают из сферы его внимания. Это замечание справедливо и для рассматриваемого периода: все повседневное, «стандартное» для людей XVII в. практически не отразилось в документальных источниках. Даже иностранцы (это касается и Сибири XVII в.) обращали внимание прежде всего на нечто особенное для них и потому интересное, в данном случае – на особенности вооружения, военного дела, отличные от военного дела в их странах.
Письменные документальные источники, как правило — ведомости сибирских городов, иногда фиксируют сведения о количестве артиллерийских орудий, запасах боеприпасов к ним, реже – данные о запасах свинца и пороха для ручного огнестрельного оружия. Еще меньше свидетельств о самом ручном огнестрельном оружии; оно упоминается только в связи с какими-либо чрезвычайными ситуациями. Что касается других видов вооружения, то о них можно судить по еще более редким упоминаниям, иногда по косвенным признакам, как, например, о защитном вооружении служилых людей XVII в. В то время как защитное вооружение кочевников этого периода, с кем служилым людям приходилось воевать со времени похода Ермака, изучено достаточно подробно и продолжает изучаться.
Письменные источники дают достаточно скупые сведения о защитном вооружении служилых людей. Известно, что появление и развитие огнестрельного оружия самым непосредственным образом повлияло на эволюцию и само употребление защитного вооружения, по крайней мере, в Европе с XVII в., когда эффективность ружейного огня резко возросла, и защитное вооружение стало превращаться в бессмысленную тяжесть. Тем не менее в течение всего XVII в. и даже позднее защитное вооружение все же продолжало использоваться довольно активно, в частности в России. Как следует из наказа псковским воеводам 1643 г., дворянская конница обязательно должна была иметь защитное вооружение. Это требование распространялось и на подразделения «нового строя»: к рейтарам и гусарам непременно предъявлялось требование иметь защищенными в бою грудь, спину, голову. «Рейтаром с поляки и с татары никоем обычаем без лат биться не мочно», – свидетельствует источник.
Логично было бы предположить, что и в Сибири в течение XVII в. служилые люди использовали защитное вооружение. Некоторые, хотя и скудные сведения такого рода дают письменные источники, как документальные, так и повествовательные. Из сибирских летописей мы знаем, что Ермак во время своего последнего боя был в панцире, который, как считается, и явился причиной его гибели.
В документальных источниках, как правило, некоторые сведения о защитном вооружении встречаются, когда речь идет об организации экспедиций в районы возможных вооруженных столкновений. В 1632 г., при организации похода на Лену, в Мангазею из Москвы вместе с товарами на подарки князцам и обмена на пушнину было прислано 40 панцирей для отправляемых в экспедицию служилых людей, 20 березовских и 20 мангазейских, «для бою с иноземцы, которые будут государю непослушны». В 1639 г. во время столкновения на Алдане отрядов енисейских и томских служилых людей, принявших участие в много-летнем противоборстве якутских племен, енисейцы захватили трофеи: в источнике упоминаются отобранные у якутов 110 куяков и снятые с томичей куяки и панцири. В 1641 г. с тихоокеанского побережья пятидесятник Иван Москвитин в своих распросных речах давал в Сибирский приказ рекомендации об отправке в Приамурье служилых людей, указывая на необходимость наличия защитного вооружения: «И людей надобет… в збруех: в пансырех или в латах…».
Достаточно многочисленной экспедиции В. Пояркова (132 человека, в том числе – 112 служилых), отправившейся на Амур из Якутска в июне 1643 г., было выделено большое количество защитного вооружения. Участники похода получили 70 куяков якутских, 10 панцирей, 17 шапок, 10 наручей и пару наколенников.
К сказанному можно добавить, что защитное вооружение в конце XVII в. продолжало выдаваться в качестве почетных подарков. В частности, в 1684 г. среди подарков, полученных в Москве тунгусским князем Павлом Гантимуровым, упоминаются два панциря. Кроме непосредственного упоминания защитного вооружения, в документальных источниках встречается много косвенных свидетельств о его массовом, если не поголовном, использовании служилыми людьми.
В 1615 г. большую озабоченность у воевод западно-сибирских городов вызывали прикочевавшие к границам Тарского, Тобольского и Тюменского уездов многочисленные калмыки, численность которых, по оценке разведчика, достигала одиннадцати тысяч. Когда колмыки начали вторгаться на территорию уездов, в г. Тара против них был организован большой поход вверх по Иртышу. Участвовало в этом походе 123 человека тарских служилых людей и 259 татар из окрестных волостей. Сражение произошло на территории Тарского уезда на берегу Иртыша «против Большого озера». Согласно ведомости раздачи государева жалованья, выдаваемого «за службу» в качестве поощрения, в том бою было убито 179 калмыков и 136 ранено. В то время как среди участников похода потери составили всего 12 человек ранеными: в том числе 5 казаков и 7 татар. Сведений об убитых нет.
В ноябре 1624 г. в местечке под названием Рыбная Ловля на Ангаре несколько енисейских служилых людей во главе с пятидесятником Терентием Савиным, отправленных в тот район для сбора ясака с ранее объясаченных тунгусов, неожиданно подверглись нападению людей князца Тасея. Укрывшись в избе, служилые смогли застрелить нескольких тунгусов. Не-смотря на внезапность нападения, енисейцы остались без потерь. Только сам Т. Савин был ранен в руку.
В июне 1625 г. подвергся нападению тунгусов князца Тасея отряд из 25 енисейских служилых людей, отправленный на его поиски по р. Тасеевой во главе с атаманом Василием Тюменцом. Поднимаясь вверх по реке, служилые преодолели пятнадцать порогов. Прежде чем подняться по шестнадцатому, самому большому порогу, где лес подходил вплотную к воде, а ширина реки, зажатой между высокими скалами, не превышала половины перелета стрелы, В. Тюменец отправил на гору в караул несколько человек. Еще не добравшись до вершины горы, служилые люди заметили по обеим сторонам реки многочисленных тунгусов. Увидев, что они обнаружены, аборигены начали обстреливать енисейцев из луков. Сразу же четверо было убито, а пятый ранен.
Имея от воеводы установку на мирное решение проблемы, атаман вынужден был избегать боя с многократно превосходящим по численности противником. Отведя суда на середину реки и встав на якори, В. Тюменец попытался при помощи толмача вступить с нападавшими в диалог, но безуспешно: тунгусы вести переговоры не пожелали – «языка и голосу не отдали». Простояв, таким образом, на якоре около трех часов, решили отходить. Тунгусы вновь начали интенсивно обстреливать суда и даже пустились в преследование – гнались за енисейцами три плеса. Таким образом, неожиданное нападение и массированный обстрел из луков отряда Тюменца принесли тунгусам лишь минимальный результат.
В начале лета 1627 г. отряд атамана Максима Перфирьева численностью около 30 человек возвращался в Енисейский острог после зимовки на Братских порогах. В районе Рыбной Ловли тунгусы, которых оказалось «человек с двести и более», пообещав служилым людям дать ясак, «приманили» их к берегу и внезапно начали обстреливать из луков. В результате этого нападения было ранено 11 енисейцев, казак Поспел Никитин – убит. Сам Максим Перфирьев получил несколько ран: ему стрелами пробили насквозь обе руки и прострелили левое бедро. О потерях у тунгусов сведений нет – служилые вынуждены были спешно уходить на судах от берега, но эффект внезапности опять не принес нападавшим ожидаемого результата, хотя и нанес енисейцам ощутимый урон. Позднее, 20 июля 1628 г. один из участников этого столкновения стрелец Васька Сумароков подавал в Енисейском остроге воеводе Василию Аргамакову челобитную. Суть челобитья В. Сумарокова заключалась в просьбе наградить его за полученные раны: в том бою ему «те тунгуские люди правой глаз выстрелели вон и левую руку пробили насквозь».
В скором времени небольшая группа енисейских служилых людей отправилась на рыбалку на р. Черная по Ангаре. В устье этой реки они вновь встретили воинственно настроенных тунгусов. Служилые попытались их уговорить вернуться в подданство – прекратить «воровать». Однако, как и в предыдущих случаях, на предложение енисейцев тунгусы ответили стрельбой из луков. Один из казаков, Григорий Татарский, был ранен двумя стрелами.
Зимой 1629–1630 гг. отряд енисейских служилых людей численностью в 40 человек во главе с атаманом Иваном Галкиным совершал поход на р. Кан против князцов Сота и Кояна, отказавшихся платить ясак в Енисейский острог. В бою за улус противника енисейцы одержали победу, «побив» большое количество неприятеля. При этом среди служилых десять человек были серьезно ранены. Однако Сот и Коян не смирились с сокрушительным поражением и обратились за помощью к окрестным князцам, «собрав из иных многих сторонних улусов иных многих людей». Когда служилые вместе с пленными и захваченным имуществом уже направились в сторону Енисейского острога, на них напали догнавшие их князцы со своими союзниками. Вступать в сражение на открытом месте с многократно превосходившим противником было не разумно. Здесь служилые использовали тактический прием: из имеющихся нарт и лыж они соорудили круговые оборонительные укрепления и, «овернясь» таким образом, «сели в осад». Пятидневная осада закончилась для енисейцев без каких-либо потерь. А вот князцам и их союзникам был нанесен серьезный ущерб, у них «на приступах многих людей побили».
В 1634 г. атаман И. Галкин во время похода на Лену выдержал в Ленском острожке осаду со стороны объединившихся якутов. Сам И. Галкин принимал активнейшее участие в происходивших сражениях: «…с теми государевы непослушники на приступе и на выласке бился». Примечательно, что у нападавших якутов, исходя из оценки И. Галкина, потери были достаточно большие: «…на тех боех государевых непослушников многих побили и переранили». А вот якуты, несмотря на многократное численное превосходство, смогли служилых только ранить: «…их, служилых людей, переранили ж и лошадей под ними побили». И. Галкин за время этих столкновений «убил двух мужиков, да мужика ранил, да под мужиком коня убил». При этом сам тоже пострадал – был «ранен четырмя раны, да под ним же коня убили». Всего в тех боях было убито, со слов самих служилых людей, 11 якутов, взято в плен 2 человека, ранено 8, у них убито 9 лошадей и ранено 6 лошадей. Енисейцы потерь убитыми избежали. При этом, как свидетельствует послужной список, 2 казака получили по 4 раны, 12 – по 3 раны, 9 человек – по 2 раны, трое – по 1 ране и четверо «бились явственно».
Подобным образом складывалась ситуация и в последующие годы. В июне 1651 г. при захвате городка даурского князца Гуйгудара в отряде Е. Хабарова (численностью около 300 человек) было убито 4 человека и 45 ранено, в то время как у даур, со слов самого Хабарова, было побито за период осады и штурма городка 661 человек. Это притом, что во время вылазок казаков дауры активно отстреливались из луков, и сам Хабаров отмечал, что настреляли дауры «на поле стрел как нива стоит насеяна».
Позднее, 29 сентября 1651 г. остановившийся на зимовку в наскоро сооруженном острожке отряд Хабарова подвергся нападению ачанов и дючеров численностью в 800 человек. У казаков погиб лишь один человек, пятеро были ранены, в то время как нападавшие потеряли только убитыми 117 человек. Безусловно, что в таком соотношении потерь большую роль сыграло отсутствие огнестрельного оружия у аборигенов.
Самым же красноречивым примером уровня военного мастерства сибирских служилых людей является начавшееся с середины XVII в. вооруженное противостояние с маньчжурами. Выше приводился факт удачного противостояния отряда Хабарова многократно превосходящим силам противника.
Позднее, при осаде построенного казаками по всем правилам военного искусства Камаринского острога в марте 1655 г. маньчжуры, несмотря на еще большее превосходство в живой силе и наличие значительного количества огнестрельного оружия, как ручного, так и артиллерии (15 пушек против 3, имевшихся в остроге), и различных приспособлений для осады и штурма укреплений, за три недели не смогли нанести сколько-нибудь серьезного ущерба казакам и вынуждены были снять осаду.
Отстреливаясь из-за острожных стен и совершая вылазки, служилые не только не понесли потерь (был за все время осады ранен один человек), но и нанесли серьезный урон десятитысячному маньчжурскому войску, захватив у нападавших часть оружия и нескольких пленных.
Вышеприведенный фактический материал заставляет обратить внимание на следующие моменты:
1) несопоставимость потерь у русских служилых людей и их противника;
2) характер полученных служилыми людьми ран (руки, ноги, голова);
3) удивительную «неспособность» аборигенов попадать из лука в тело русского человека, что, например, для охотившихся при помощи лука на соболя тунгусов выглядит невероятным.
Все это может свидетельствовать только об одном – поголовном использовании служилыми людьми Сибири защитного вооружения на протяжении всего XVII в. Удивление вызывает отсутствие сведений об изготовлении защитного вооружения. Например, при достаточно развитой для Сибири второй половины XVII в. металлообработке в Енисейске кузнецы города и уезда занимались в основном изготовлением изделий хозяйственного назначения. В тех случаях, когда речь шла об оружии, подразумевался, как правило, ремонт огнестрельного оружия или отливание пушек. Хотя все же некоторых кузнецов именуют в документации бронными мастерами и периодически переводят на постоянное место жительства в города Восточной Сибири для выполнения именно этих функций. Некоторые из кузнецов к середине XVII в. успели даже «приобрести» соответствующие фамилии Бронниковых.
Отсутствует защитное вооружение и в арсеналах сибирских городов и острогов. В «Ведомости сибирских городов» 1701 г. защитное вооружение встречается лишь несколько раз, попав в «наряд» некоторых городов каким-то случайным образом. В Красноярске это «куяк бит на черном бархоте, пансыр колцо воробев носок, шишак железной полишной». В Илимске – «2 куяка с наручи розбиты, шапка литовская, шишак, пансырь». И в Якутске – «6 пансырей, наручи, 6 шишаков». Таким образом, в качестве основного защитного вооружения служилых людей в Сибири XVII в. встречаются куяки и панцири.
Куяк, бывший на вооружении русской армии в XVII в., как можно судить по литературе, представлял собой рубаху без рукавов с пришитыми наподобие чешуи железными пластинами. Пластины, как правило, были прямоугольными, размером примерно 5 × 4 см. Рубаха, использовавшаяся в качестве основы куяка, была чаще всего кожаной. Однако, как отмечалось выше, в Красноярске в 1701 г. встречается куяк с тканевой основой – «на черном бархоте», да и В. Даль описывал куяк как «щитковые, чешуйные или наборные латы из кованых пластинок по сукну». Возможно, что красноярский куяк был трофей-ным, захваченным у енисейских киргизов: известно, что в XVII в. кочевники занимались изготовлением защитного вооружения непосредственно в степях, пришивая «платья к куякам». Причем именно такой – мелкопластинчатый чешуйчатый доспех на основе куячного платья, пользовался наибольшей популярностью у кочевников, так как защищал от таранного удара копьем и не стеснял при кавалерийской рубке. Поскольку такой тип чешуйчатого доспеха, в виде рубахи без рукавов, сформировался в Южной Сибири и Центральной Азии еще в конце I тыс., то не удивительно, что именно он к XVII в. получил распространение у некоторых народов Сибири, прежде всего у бурят и якутов.
Что касается другого упоминаемого в источниках средства защиты, панциря, то здесь, прежде всего, необходимо разобраться с существующей в литературе терминологией. В. Даль определял панцирь как собственно броню, долгую кольчугу до колен, с короткими рукавами, кольчужную рубаху. А кольчугу именовал броней, кольчатой рубахой, доспехом из мелких колец сеткою. Кроме того, известно, что кольчужная рубаха названа панцирем уже в Коране. Исследования археологов также свидетельствуют о том, что кольчатый доспех носил название панциря.
Однако исследователи, занимавшиеся изучением русского оружия, отметили, что на Руси вплоть до XVII в. панцирем называли доспех из более мелкого и тонкого кольца, который был в два раза легче собственно кольчуги, весившей в XVI–XVII вв. 5–9 кг. Такая разница в весе должна свидетельствовать и об их размерах, прежде всего длине, тем более что кольчуга была и существенно дороже панциря. Отсюда и большая распространенность панциря, встречавшегося в 50–70 раз чаще кольчуги. Эту точку зрения подтверждает и «Ведомость сибирских городов», упоминающая в «наряде» Красноярска в 1701 г. кольчужный панцирь с указанием размера его кольца: «…пансыр колцо воробев носок». В научной литературе отмечено, что кольчатый панцирь обладал значительным преимуществом перед другими видами защитного вооружения. В частности, благодаря ему джунгары громили маньчжуро-халкасское войско во второй половине XVII в. Не случайно русский панцирь пользовался большой популярностью и невероятно ценился у кочевников.
Надо полагать, что кольчуга являлась элементом защитного вооружения представителей знати, если и принимавших непосредственное участие в сражениях, то в конном строю, в то время как панцирь и куяк были элементами вооружения основной массы служилых людей, причем настолько обычными, что это, за редким исключением, не фиксировалось в источниках. Приобретение защитного вооружения являлось, по всей видимости, личным делом казаков и стрельцов, и воеводская администрация не принимала в этом участия, в отличие от снабжения их огнестрельным оружием и боеприпасами. Выделение некоторого количества панцирей и куяков участникам экспедиций в отдаленные районы являлось скорее исключением из правил. К тому же необходимо учитывать, что в такие походы часто отправлялись добровольцы из числа торговых и промышленных людей, так называемые «охочие люди», которые могли и не иметь защитного вооружения. Это уже создавало некоторые проблемы для администрации, требовало от нее определенных действий по закупке средств защиты для некоторых участников подобных экспедиций. Не случайно для обеспечения участников таких походов защитным вооружением, как говорилось выше, присылали панцири из Москвы или использовали куяки местного изготовления, как, например, при организации экспедиции В. Пояркова, когда якутские воеводы П. Головин и М. Глебов приказали выдать 70 якутских куяков (скорее трофейных, чем купленых).
В сочетании с огнестрельным оружием, пробивавшим те же куяки и панцири, встречавшиеся у сибирских народов, защитное вооружение давало служилым людям огромное преимущество перед аборигенами, по крайней мере, в таежной зоне Сибири. В граничивших со степью районах, где кочевники издавна имели на вооружении различные типы наконечников стрел, ситуация могла складываться по-иному, и это является темой отдельного исследования. Тем не менее вышеприведенные примеры столкновения с калмыками свидетельствуют, что защитное вооружение давало служилым людям серьезное преимущество и перед кочевниками. Стоит добавить, что активное использование служилыми людьми в бою всевозможных укрытий увеличивало их преимущество перед аборигенами еще больше.
