Н.А. Рогачева
В 2003 г. частное издательство Ю.Л. Мандрики осуществило неординарный проект: вернуло широкому читателю частную сибирскую газету более чем столетней давности — «Сибирский листок». Сейчас уже нет сомнений, что проект оказался на редкость удачным — тираж солидного пятитомника, пусть и небольшой (300 экз.), разошелся, чтобы стать «рабочим материалом» для десятков специалистов: историков, этнографов, краеведов, которые уже написали и еще напишут не один научный труд на основе разножанровых газетных статей этого собрания.
Насыщенность информацией — ключевое, но далеко не единственное достоинство издания. В.К. Белобородовым и Ю.Л. Мандрикой была восстановлена история «Сибирского листка» со всеми драматическими перипетиями провинциального периодического издания, выходившего в эпоху трех революций и пережившего традиционные для русской культуры «цензурные мытарства», конфликт с «партийными пустосвятами», безденежье, потерю и возвращение подписчиков.
…Начиная с первых материалов о северной окраине Тобольской губернии «Листок» вступает в полемику с традиционными представлениями о Сибири — «золотом дне», российской «Аркадии», где богатство дается даром, без всякого усилия. «Казовая сторона экономического благосостояния Сибири» (1893. № 17—19) основана на туристических впечатлениях о сибирской природе («путешественник… поражается обилием у нас леса, раздольем наших степей и лугов, вышиной гор, глубиной, шириной и длиной наших рек»), о быте сибирского русского населения («отрадный вид сибирских сел и деревень приятно удивляет российского человека»), сытости и «франтовстве» сибиряка-крестьянина. Внешнюю, парадную сторону Севера редакция оставляет в удел сугубо официальным материалам, которые (без умысла редакции?) приобретают иронические звучание на фоне картин совсем иного рода. Газета сообщает, как Сургут и Самарово встречают Его Высочество цесаревича Николая Александровича в июле 1891 г.: среди традиционных сибирских подношений вроде «корзинки, наполненной кедровыми орехами и шишками», шкур черно-бурого медведя, черно-бурых лисиц крестьяне Самаровской волости поднесли цесаревичу «маленького ручного медвежонка, а окрестные инородцы двух живых лисиц и живого оленя. Его Высочество изволил посмотреть на животных, но от принятия их как дара отказался».
Над разрушением мифов о богатом, не тронутом цивилизацией крае «Сибирский листок» трудится настойчиво и постоянно, показывая последствия неурожаев, весенних паводков, суровых зимовок, падежа скота. Бедность сквозит во всем: в административных учреждениях Сибирского Севера, в социальной организации общества, в хозяйстве русского поселенца и — особенно — в быте коренного населения Сибири. Причем беллетристическим описаниям газета противопоставила язык статистики, справедливо полагая, что, к примеру, данные о бюджете сибирских городов могут немало рассказать об уровне развития края. Таков, например, годовой бюджет Березова в 1433 руб. 59 коп. по сравнению с восьмимиллионным бюджетом Санкт-Петербурга, долги, накопившиеся с 1867 г., мелочные расходы на содержание пожарной команды, тюрьмы, ничтожное жалованье квартирному надзирателю и акушерке, выплачиваемое нерегулярно и не в полном объеме. Та же информация может быть подана в форме живописного полотна: «Полы сгнили, вентиляции нет, вонь из допотопного клозета наполняет все палаты, ванной комнаты нет, так что больные ложатся на койку со всей грязью, со всеми паразитами, какие имеются у них в громадных размерах…», либо повествования: «Почти за все лето в с. Троицком, д. Белогорье фельдшер не показывался, и только с наступлением зимы, открытием санного пути, мы имели «счастие» видеть его раза два, да и то первый приезд был вызван письмом политических, второй совпал с ясаком, а следовательно, и со съездом начальства». Но суть одна: расстояние между цивилизацией и Севером почти непреодолимо.
Жизнь частного человека здесь представляет собой причудливое сочетание богатства и бедности, будь то жизнь коренного населения или жизнь русского колониста. «Инородческие» поселки ужасают своей бедностью и нечистотой: «Грязь и зловоние в остяцких юртах не поддаются никакому описанию: полы и стены всюду покрыты плесенью, грязь никогда не выметается». Но грубый подсчет одного из корреспондентов «Листка» показал, что остяк-промышленник зарабатывает в год не менее 200 рублей и на предметы насущной необходимости расходует лишь половину этой суммы. Остальное — пропивается: «… вино — это новый бог после прежних идолов».
Проникая в самые глухие углы губернии, корреспонденты раскрывают перед читателем факты, свидетельствующие о повсеместной нищете северян: «Живут татары, за небольшими исключениями, очень бедно. Юрты их, построенные без всякого порядка, очень неряшливы снаружи, а еще того хуже внутри»; ханты с реки Вах «постоянно живут впроголодь, им не во что одеться, они бывают вынуждены по целым дням греться у огня, причем очень часто обжигаются» (2; 106). От этих характеристик мало отличается описание сосьвинских манси (вогулов): те же печальные впечатления о бедности, грязи, заброшенности и удаленности от цивилизации.
Задаваясь вопросом о причинах этого парадоксального сочетания двух крайних состояний — роскоши природы и нищеты человека, — газета ищет ответ в достаточно удаленных друг от друга областях социальной организации: влиянии климата на характер человека и бездарной, не поддержанной правительством колонизации Сибири.
Обе темы возникают в провинциальной печати отнюдь не случайно: мировая наука XIX — начала XX вв. всерьез занималась исследованием вопроса о влиянии местности на темперамент и интеллект человека: «Можно ли согласиться с мнением Гердера, что «обитателям севера Азии назначено природой быть номадами, а следовательно, более или менее дикарями; их название изменяется, но их характер и их нравы остаются прежними. Они всегда были и навсегда останутся полудикими; природа страны желает этого?» Состояние нашего Севера как бы подтверждает этот фатализм природы немецкого ученого». На первый взгляд доказательств пагубного воздействия сурового климата на личность поселенца вполне достаточно: «Среди аборигенов Сургута нет ни одного кузнеца, ни одного столяра, нет кровельщика, нет даже плотника и каменщика». Та же тема возникает в «Вестях из Конды»: «Ремесел и технических производств инородцы почти не знают. Бабы остяцкие и вогульские кладут печи, ткут холст, сукманину, вышивают рубашки. Впрочем, остяцкие холщовые рубашки с разноцветными вышивками вытесняются произведениями российской мануфактуры». Русские обитатели Сибирского Севера заслужили те же упреки в лени и социальной апатии: «До сих пор в Березове ни один не приобрел специальности в знании какого-нибудь ремесла, если не включать сюда наследственной специальности рыболовства и врожденной — надувательства». Однако, по мнению газеты, «дело не в климате, но надобно сделать начало, показать пример, побудить сонное, вялое население к земледельческому труду, и тогда экономическое положение жителей Оби, теперь влачащих жалкое существование, могло бы сделаться по крайней мере сносным». Как видим, решение проблемы лежит в той сфере, которая поддается рациональному осмыслению и планомерному воплощению в жизнь, — в правильном, цивилизованном освоении Сибири и формировании гражданских институтов, способных обеспечить руководство этим процессом. Пока же колонизация не принесла стабильности и благополучия ни коренному населению, ни русским сибирякам.
К концу XIX в. эта политика привела к ощутимым потерям, высветила экологические, экономические, нравственные проблемы, разрешение которых уже нельзя было откладывать. Газета взяла на себя роль гласного органа, направив свою деятельность на оповещение о наступающей эпохе кризиса безоглядной эксплуатации природных и человеческих ресурсов: «Действительно, север Тобольской губернии, как известно, до сих пор находится в довольно плачевном положении. Наше трехсотлетнее обладание этой отдаленной окраиной оставило в ней весьма мало следов культурного воздействия». Среди материалов «Сибирского листка» неоднократно встречаются сообщения «о лесоистреблении»: «Страшный призрак последствий лесоистребления уже начинает нам казаться, да и в самом деле, чем же иначе объяснить такое страшное обмеление, постигшее последние года реки Туру, Иртыш, Тобол и даже местами многоводную Обь…». Пушные богатства истощились «вследствие хищнической их эксплуатации». «…Рыбопромышленность на севере Тобольской губернии падает с каждым годом, становясь делом рискованным не только для мелких предпринимателей, но и для крупных. Цена на рыбу сильно упала». Причиной, считает газета, стал «слишком грубый хищнический промысел, производимый крупными фирмами». Вместо усовершенствования технологии добычи и переработки рыбы эти «крупные фирмы» повели промысел «способами, запрещенными законом», в ущерб природе Севера и местному населению, причем масштабы вылова рыбы непомерны даже для безмерно богатого края. Век техники также отозвался в Сибири самым губительным образом-«Если в широкой Оби нефть, попадающая в воду, не особенно вредна для рыбного промысла, то в узеньких речонках, притоках Оби, нефть, по словам инородцев, совершенно отпугивает рыбу», — таковы первые результаты загрязнения сибирских рек нефтяным пароходным топливом.
Влияние русских колонизаторов негативно сказалось на быте и нравственности коренного населения. Традиционная культура полуразрушена, а цивилизация так и не прижилась. Остяки по-прежнему плохо понимают русскую речь, «несмотря на постоянные сношения с русскими торговцами». Торговля, которую русские промышленники (кулаки, скупщики) передают, как родовые угодья, по наследству, ведется по неписаным правилам, впечатляющим однообразием «приемов и способов спаивания русскими кулаками остяков», самоедов, вогулов. Автор статьи «Вести из Пелымского края» негодует: «…не преувеличивая, можно сказать, что почти все русское население сказанных волостей исключительно кормится Кондой, эксплуатируя инородцев; многие этим наживают большие состояния, делаются капиталистами, как, например, Мальцев, Кайдаулов, Вергунов, Меньшенин и проч. Зло поддерживается всем складом жизни инородца, его физическим и душевным убожеством и гражданским неустройством». Последовательно, отчет за отчетом, корреспонденты «Сибирского листка» рисуют мрачную картину вымирания «диких» народов, для которых цивилизация обернулась катастрофой (например, «С. Ларьякское. Сургут, у.». 1910. № 10).
Как полагает газета, происходит неостановимый процесс вытеснения коренного населения «более сильным и культурно развитым народом». При этом никто из корреспондентов не становится на точку зрения коренных жителей Севера. Сибирская интеллигенция убеждена в правомерности и исторической оправданности исключительно европоцентристского пути развития края. Для «инородцев» необходимо все то, что имеет цивилизованный европеец или хотя бы русский человек: «…необходимо при каждой инородческой церкви иметь школу с обязательным обучением и при ней отдельное помещение для учащихся ввиду разбросанности паулов на большом расстоянии и снабжение их пищею на общественный счет. Затем в число предметов непременно должно входить сельское хозяйство и некоторые кустарные изделия, так как отсутствие земледелия проистекает отчасти от полного незнакомства ясачных с ним». Так, уже сто лет назад русская интеллигенция все решила для целых народов: русификация и окрестьянивание, привитие несвойственных народу занятий, обучение русской грамоте, внедрение чужой веры… именно то, что окончательно было отвергнуто северянами после десятилетий советского миссионерства.
Итак, демифологизация образа Сибири и критика ее современного состояния — два ключевых принципа, определяющих позицию «Сибирского листка» по отношению к Тобольскому Северу. Но газета создавалась и выходила в эпоху преодоления нигилизма: за отрицанием уже видится вполне определенная положительная программа, направленная в будущее региона. С будущим связана сквозная тема исследований обширного края: открытие Северного морского пути и приполярной железной дороги, научное (топографическое, геологическое, ихтиологическое, орнитологическое и др.) описание малодоступных уголков губернии, систематические наблюдения за климатом Сибири, изучение языка, быта и — главное — экономического положения сибирского населения. Наряду со знаменитыми путешественниками и учеными в глубь Севера устремляются просто заинтересованные люди: купцы, чиновники, студенты. По словам одного из таких исследователей, Иосифа Владимировича Иллинича, «всякий интеллигентный человек, находящийся в каждой данной местности хотя бы временным гражданином, обязан внести свою лепту в общую сокровищницу коллективного труда по исследованию края и, если возможно, двинуть хотя бы на волос вперед страну на пути развития и культуры…». Такие «попутные» описания природы и быта края занимают значительное место на страницах газеты (например, К. Трубин. «С берегов Иртыша (Ниже г. Тобольска)» — 1908. № 120, 121). В 1911 г. «Сибирский листок» печатает материал губернского агронома П.С. Суханова «Великая» и «Малая Конда», составленный на основе собственных наблюдений и административных документов, статистических отчетов, материалов различных экспедиций (№ 118, 125, 131). В 1914 г. сообщается о новом обследовании Низового края, которое было проведено и.о. самаровского лесничего А.А. Дуниным-Горкавичем.
Среди авторов «путевых заметок» оказываются «путешественники поневоле», кому приходится добираться в медвежьи углы по служебной надобности: лекари, учителя, агрономы, десятники — персонажи мучительных разъездов по стране, лишенной простых путей сообщения, где каждая поездка может обернуться героической одиссеей (см., например, публикации фельдшера Леонида Александровича Корикова-Михайлова «По Сосьве» — 1897. № 76, «От Сартыньи до Щекурьи» — 1898. № 8).
Забота о будущем окрашена тревогой: вслед за знаменитыми покорителями Арктики в Сибирь устремились «мало кому известные капитаны Адамсы», европейские промышленники, готовые составить конкуренцию русскому капиталу и вытеснить его из экономического пространства Севера. Их интересы — торговля, выгода: экономика постепенно подавляет все иные вопросы. В 1913 г., сообщает газета, в Красноярск пришел английский корабль «Коррект»: эра коммерческого использования Северного морского пути началась. Особое значение этот маршрут получит с началом Первой мировой войны (см.: Виктор Костюрин. Открытие Северного морского пути / / 1915. № 6).
Стоит признать, что, несмотря на глубокую заинтересованность и постоянство редакции, ценность «исследований», проведенных и опубликованных «частной газетой», не так уж и велика. Статистические отчеты печатались государственными губернскими ведомостями, отчеты о научных экспедициях — в Записках РГО, даже для материалов исследований, проведенных губернскими учеными и энтузиастами, был свой печатный орган — Ежегодник Тобольского губернского музея. На фоне специализированных изданий материалы «Сибирского листка» кажутся несистемными, случайными. Чтобы увидеть тот или иной сквозной «сюжет», нужно затратить немало усилий. На восприятии материалов сказывается периодичность и общедоступность издания, специально не предназначенного для «исследовательских» целей.
«Сибирский листок» выполнил историческую задачу совершенно иного толка. Газета придала Тобольскому Северу вид обычной российской провинции, полностью сняв с него тот налет экзотизма, который сопровождал литературный образ Сибири на протяжении нескольких веков. Место античных гипербореев и славянских «человецев незнаемых» заняли вполне обыкновенные люди, а взамен всевозможных чрезвычайностей газета предложила информацию об умопостигаемых и вполне заурядных происшествиях. Хроника, составленная из «внутренних известий», рисует поток обыденного существования сибиряков и одновременно выявляет в нем некую системность, рассматривает не только «условия» жизни захолустья, но и их причины.
Такая концепция газеты нашла отражение и в общем тоне публикаций, и в их структуре, причем за всю историю газеты ни то ни другое практически не изменилось. Так, уже со второго номера «Листка» в нем начинают печататься «Письма из Березова ». Рассмотрим структуру одной — первой — статьи из этого цикла. 1. Стороннее представление о Березовском крае, которое обычно отсылает к давним и недавним мифам о богатой Сибири: «…изобилует рыбой, в его лесах много пушного зверя, на лето сюда прилетают несметные количества птиц». 2. В противовес мифу выдвигается картина современного быта и говорится о вопиющей бедности населения. 3. Непременное сообщение о дне сегодняшнем обычно включает сообщение, что текущий год — выдающийся по своей тягости: неурожай, высокая вода, бескормица. 3. Место обретает четкость очертаний в рассказах о промыслах, их специфике, устройстве, с обязательными этнографическими деталями. 4. В финале происходит возвращение к злобе дня и мрачным прогнозам о ближайшем будущем: «Сенокос не удался в Березовском крае, и неудача эта дает уже себя знать ужасающим, как слышно, падежом скота».
Статьи могут ограничиваться одним из обязательных разделов «программы» либо охватывать их все с необходимым, естественно, лаконизмом. Весьма показательны вариации внутри этой устойчивой схемы: так, миф о богатом и обширном крае может быть заменен статистикой — кратким сообщением о площади, численности населения, традиционных занятиях. Неотменимы лишь сетования на тяжелые погодные условия, на бедность и поиски хоть какого-то пути к спасению: «…ввиду предстоящей весенней голодовки самаровское общество просит высшее местное начальство выдать ему ссуду…». Самаровское можно с легкостью заменить на сургутское, кондинское, обдорское, демьянское… Возвращаясь к сообщениям из Березова, находим практически ежегодные извещения о непрерывной череде несчастий.
1892: «Вот уже вторую тяжелую зиму переживает Березовский край. Прошлой зимой не было сена, отчего домашний скот выпал в весьма значительном количестве. Нынче сено есть, но мало хлеба и почти нет рыбы. Значит, скот отчасти благоденствует, люди же живут впроголодь, а некоторые даже и прямо голодают».
1902: «Зима была суровая и долгая. Промыслы были плохие, припасы истощились или сильно вздорожали, заработков не было».
1909: «Но тепла все еще нет, и зелень появится не скоро. А между тем сено у большинства жителей уже давно вышло, и скот, выпущенный на все четыре стороны, гибнет от бескормицы».
1910: «Тяжелые времена переживает Березовский край, каких не помнят и старожилы».
Наконец, к началу XX в. сложился новый стереотип восприятия Сибири: «…На время о Тобольском Севере все заговорят, о рыбных и лесных его богатствах, об эксплуатации инородцев и об их вымирании. Этот неизбежный заунывный припев красной нитью походит через всю историю края». Само собой напрашивается сравнение с гоголевской Россией — и по уединенности сибирского существования, и по его непреходящему унынию: «Несмотря на гоголевскую манеру преувеличения, такие местности на Руси существуют: северная окраина наша — одна из таковых; из нее в продолжение чуть ли не пяти месяцев в году не только до какого-либо государства, но и до губернского города не доскачешь» (речь идет о Самарове). «У нас, березовцев, есть много родных и знакомых в Тобольске, но весной и летом мы очень редко можем услышать что-нибудь о них. Мы считаем их живыми, а они, быть может, давно уже отошли в вечность».
Изменила ли газета хоть что-нибудь в общественной жизни Тобольской губернии за три десятилетия своей подвижнической деятельности? Если судить по тону публикаций — почти ничего. Но круг корреспондентов «Листка» определенно стал шире: «вести» приходят из самых отдаленных уголков губернии, авторами становятся не только русские, но и инородцы (см., например, «Вечер с елкой» в с. Мужи в феврале 1908 г. Автор — бывший ученик зырянин — с удовольствием отмечает, что ежегодно курс церковноприходской школы оканчивают три — четыре ученика, и грамотность прививается среди «темного люда»). И значит, расширяется «география» издания и круг ее читателей — тех, чье гражданское самосознание сформировано под влиянием газеты.
Вряд ли и современное переиздание «Сибирского листка» обретет широкую аудиторию, сколько бы ни мечтали об этом составители избранного. Но для специалистов: филологов, историков, журналистов, краеведов — оно откроет очень яркий, самобытный мир, где реальность и ее личностное восприятие составили нерасторжимое единство образа Тобольского Севера.
