Отрывки из дневника Эвы Фелиньской. Окончание

29 мая 1840. Березов

Постоянно тоскливо и холодно, трава еще не пробилась, деревья не распустились, хоть почки уже набухли, вода на дворе замерзла, и мы вынуждены топить печь: ну куда же эта весна подевалась, почему она не желает приветствовать нас? Ведь мы-то ее ждем с нетерпением, как толпа придворных, приглашенных на прием к своей королеве, возвращающейся из дальнего путешествия.

Суда, отправленные на рыбный промысел из Тобольска и других мест, уже пришли в Березов. На берегу непривычное оживление. Одни причаливают на своих судах, на тех самых, на которых им предстоит отплыть в море. Те, кто приплыл из Тобольска, выгружают привезенные товары. На реке, на судах торговля проходит очень чинно. Каждый житель в меру своих возможностей делает запасы на целый год. Этот покупает муку, тот крупу, прочие — горшки, яйца, гвозди, свечи, мыло, смолу. Одни встречают приехавших, другие провожают отъезжающих; жены, дети провожают мужей, отцов, отплывающих на несколько месяцев.

Среди прочих пришло и судно тобольского купца Брахина, на котором в прошлом году мы приплыли в Березов. Приказчик, наш товарищ по тому путешествию, пришел проведать нас как знакомых и сам пригласил нас навестить его на корабле. Мы поплыли лодкой с нашим хозяином на судно, которое стояло на якоре; гостеприимный хозяин угощал нас чаем и вареньями, не жалея, впрочем, и арака, которым он обязательно хотел нас попотчевать.

Я с удовольствием поднялась на судно, каждый уголок которого был мне так хорошо знаком. Те же самые полати, на которых мы спали, тот же столик, шкафчик, те же самые надписи на стенах. Почему возвращение к прошлому, хотя бы и не очень счастливому, рождает в душе какое-то приятное чувство?

Меня сегодня совершенно неожиданно посетил один француз. Француз в Березове! Это настоящая сенсация! Надо было видеть толпу любопытных, которые набились в прихожую и даже в спальню, чтобы увидеть француза. Рассказы о войне 1812 года так или иначе коснулись ушей некоторых местных жителей и перемешались в их головах со сказками, с какими-то поэтическими творениями. Можно, следовательно, предположить, какое впечатление произвело прибытие воплощенного француза.

Меня саму поразили противоречия между, с одной стороны, его личностью, воспитанием и свободой мысли, а с другой — его одеждой и теперешним положением.

Этот француз по фамилии le Brun говорил, что ему 32 года, его французский язык был достоин самого высшего общества, лицо его было благородное и фигура ладная. Но эти достоинства не подчеркивал его костюм, который состоял из армяка верблюжьей шерсти и высоких, до пояса, сапог из очень грубой кожи, промазанных дегтем, в которых обычно ходят все сплавщики, будучи вынужденными много ходить по воде и грязи, почему на местном языке эти сапоги называются бродни.

Его история, как он мне ее сам рассказывал, достаточно романтична. Отец моего собеседника le Brun, по рассказам его самого, был членом великой армии Наполеона 1812 г. В походе против России он был взят в плен, а его маленький сын разделил с ним его судьбу. Оба были высланы в Сибирь, где через какое-то время отец умер.

Молодой le Brun не имел возможности ходатайствовать об освобождении, а достигнув соответствующего возраста, он женился в Ишиме на сибирячке.

Когда он уже был женат, случилось, что один из российских сановников, кажется, граф Толстой, в связи с порученной ему какой-то миссией, посетил Сибирь. Le Brun воспользовался этим случаем, чтобы рассказать о своем положении графу и попросить того помочь ему оставить Сибирь. Граф взял себе на заметку это дело и, когда вернулся в Петербург, способствовал тому, чтобы французский посол побеспокоился о подданном своей страны.

Le Brun получил паспорт для возвращения на родину и вместе с ним, благодаря стараниям графа, деньги на дорогу. Le Brun, раздираемый желанием вернуться на родину и привязанностью к жене и детям, решился поехать один и, присмотрев себе место, вернуться за женой.

Он поехал и добрался до Петербурга, и там покровитель его, граф, уговорил, чтобы вместо поездки во Францию он поселился бы в Петербурге, и по протекции графа княгиня Голицына (кажется, так) дала ему место при своих детях для обучения их французской речи.

Таким образом le Brun оказался вдруг окруженным достатком, удобствами и даже роскошью, но через 10 месяцев, когда притупилась манящая новизна положения, французу захотелось-таки посетить свою родину.

Богатые покровители, уверившись, что это путешествие было горячим его желанием, обеспечили ему паспорт и деньги, и вскоре он отправился на землю своих предков.

Однако эта земля, представления о которой у него были только по рассказам отца, полностью изменила свой облик. Нет ни родных, ни друзей. Двадцать лет, чреватых такими огромными изменениями, прошли по этим краям, унося с собой отдельных людей и целые семьи и состояния. Во Франции, своей детской колыбели, он оказался гораздо более чужим, чем в Сибири. Но все же некоторые незнакомые ему прежде, но влиятельные особы, к которым он обратился, выхлопотали ему должность с умеренным вознаграждением. Le Brun довольствовался ею, однако тоска по жене и детям, от которых не было никакого известия, донимала его все больше и больше.

Четыре года прошло, как он выехал из Сибири, и le Brun, направляемый не то тоской, не то любовью к семье, решил проделать обратный путь в Сибирь, чтобы забрать к себе жену и детей. Он бросил свое место, продал все, что имел, и, имея на руках сумму, собранную благодаря друзьям, и паспорт, отправился обратно в Сибирь.

Добирался он малым коштом, то пешком, то, пользуясь проворством, забирался к какому-нибудь путешественнику, и таким образом он приехал в Тюмень, уездный городок Тобольской губернии.

По мере приближения к концу его путешествия, как обычно, нетерпение возрастало. И судьба ниспослала ему возможность как можно скорее добраться до Ишима, где его жена жила у отца, который имел в этом городке свой дом, но у него уже не хватало средств. Рассчитывая, однако, на помощь тестя и привязанность жены, он заключает договор с возницей, обещая ему остаток, недостающую сумму, выплатить на месте, и отдает ему в залог свой паспорт.

Наконец он приезжает в Ишим… — но какое его ждет разочарование! Тесть умер, дом продан, а жена? Жена… выехала с новым мужем и детьми в Иркутск.

Жалкое его имущество не могло удовлетворить возницу, который пенял ему и не отдавал паспорт; и после безрезультатных попыток достать деньги ему посоветовали, чтобы он нанялся на купеческое судно сплавщиком леса на Обское море, за что получит в задаток несколько десятков рублей. При отсутствии лучшего способа выйти из этого затруднительного положения он принял данный ему совет, надеясь, по крайней мере, на путешествие если не выгодное, то, во всяком случае, манящее новизной мест таких мало знакомых, так отличающихся от прочих стран.

Воображение обычно представляет нам только поэтическую сторону далеких от нас предметов, реальность же волочится по нашим следам и разбивает самые прекрасные представления, когда мы к ним приближаемся, — это узнал и наш француз.

Докучающий холод, плохая еда, недостаточно теплая одежда, тяжелая работа, комары — и исчезла поэтичность приполярного пейзажа. Оставалось только вздыхать о скорейшем окончании столь неожиданного путешествия.

1 июня 1840. Березов

Какой же резкий скачок от холода к жаре! Вчера было холодно, топили печи — сегодня с утра жара. Самая легкая одежда заняла место ватной, и на окне появился бочонок воды со льдом для того, чтобы можно было освежиться и поддержать силы холодным питьем. Окна пооткрывали — все радостно приветствуют возвращение лета.

Под вечер, захваченная красотой этого времени года, я пошла с Юзей к жене стряпчего. Мы и там увидели так же открытые окна, и там так же весело отмечали возвращение лета, сетуя только на излишнюю жару.

Прошло всего часа два нашего там пребывания, мы хотели уже уходить, как заметили через окно тучку. Вдруг обрушился ветер — так внезапно — и начал сбрасывать вещи со столиков на пол. Мы все бросились закрывать окна, но ветер был сильнее нас: он вырвал ставень из рук хозяйки и швырнул его на землю. Проливной дождь завершил эту сцену.

Мы вынуждены были оставаться в доме стряпчего, пока не кончился дождь и вода ручейками не сбежала в реку.

После этого урагана солнце, как бы искупавшись, засветило еще ярче. Воздух и земля, должно быть, пили воду с необыкновенной жадностью, потому что через несколько часов стало сухо, и мы пошли обратно домой.

О чудо! Трава зазеленела, кажется, что она выросла в мгновение ока; расцвела черемуха, лопнули почки на лиственницах, придав им великолепный зеленый цвет и наполнив воздух самым чудесным запахом. Одним словом: все кругом изменилось в мгновение ока, как по волшебству.

29 июня 1840. Березов

Этот день ознаменован для жителей Березова двойным торжеством. Прежде всего, в березовской школе проходит публичный экзамен. Собравшиеся в один коллектив все чиновники и вся местная аристократия слушают сквозь дрему вопросы учителя и ответы учеников, которые им абсолютно непонятны, после чего, как пройдет их очередь ставить свою подпись, они смачно съедают приготовленный завтрак, запивая его вином и наливками. Это торжество заканчивается обычно к удовольствию обеих сторон, и особенно учеников, освобождаемых на пару месяцев от всех обязанностей.

Один достаточно забавный случай дает представление о науках в Березове.

Вакулиньски, приглашенный вместе со всеми чиновниками на экзамен, осмелился задать одному ученику вопрос о дробях. Приглашенные гости, протрезвев от такой новости, вытаращили глаза на Вакулиньского, не понимая, как этот профан посмел проникнуть в тайну, доступную только самым посвященным.

Прежде чем Вакулиньски вышел из школы, по Березову разнеслась стоустая слава, что Вакулиньски знает дроби. Когда он возвращался в свою квартиру, дорогу ему перебежал один купец, спрашивая, правда ли то, что говорят, — что Вакулиньски знает дроби. На утвердительный ответ купец бросил ему вопрос, сколько дробин в «четверти»? Другие, окружившие его на улице, забрасывали подобными же вопросами.

После обеда все население Березова в день святого Петра по обыкновению собирается в одном месте, называемом Вайгулка, над рекой с тем же именем, где построены казенные склады для муки и соли. Сухой берег, часть луга, окруженная складами, лесом и водой, делают это место достаточно привлекательным.

Все слои общества в праздничных нарядах направляются к этому месту, освященному ежегодно повторяющимся ритуалом, рассаживаются там группами, приглашая к себе в компанию, грызут кедровые орешки, что является чуть ли не ритуальным, и возвращаются домой.

Это единственный день в году, когда совершается нечто вроде публичного гулянья; в другие дни прогулки вовсе не в привычке, и ничего в этом странного нет: комары не позволят получить никакого удовольствия. Здесь, желая подышать свежим воздухом за городом, нужно выплыть на середину реки и не приближаться к берегам. На середине реки комаров меньше всего.

8 июля 1840. Березов

В Березове большой праздник — сегодня отмечают день покровителя здешнего города святого Прокопия.

После службы из церкви выходит процессия с крестом, иконой, хоругвями и обходит город. Все городское население принимает участие в торжестве. Разве что в доме останется следить за очагом какая пожилая женщина или немощный старец. Чиновники, купцы, красиво одетые женщины, старики, согнувшиеся под тяжестью лет, дряхлые старушки, молодежь, веселая детвора теряют на какое-то время свои индивидуальные черты, чтобы в молчании и сосредоточении духа составлять торжественную процессию.

Зрелище поистине трогательное, когда видишь эту массу столь разных людей, собравшихся под знаком креста, составляющих в этот момент как бы единую семью, живущих одной верой, общими надеждами, складывающих на несколько минут из своих душ, из своих мыслей, частных интересов, мелких страстишек — все сообща — одну мысль, оживляющую всех.

Через час, как только каждый переступит порог дома, мелочные интересики, личные мнения, мелкие страстишки — вся эта свита повседневной жизни человека нападет на него со всех сторон, и единение распадется на тысячу частичек, действующих только в собственных интересах, для себя и через себя, — но мысль великая, святая, которая освободила человека на какое-то время от пут обыденности, останется в его памяти как свидетельство его благородства.

Те, кому домашние заботы не позволяют принять участие в этой торжественной процессии, выходят на порог дома или взбираются на возвышенное место, чтобы следить за движением процессии, и как только их взору откроется плывущая по воздуху хоругвь, как бы это ни было далеко, начинают креститься и бить поклоны, чтобы хоть таким образом почтить того, кто их защищает.

24 июля 1840. Березов

Вакулиньски хотел испробовать еще один вид охоты, который до этого не знал, — достаточно распространенный в этих местах. Называется этот вид охотой на уток линных (тех, которые вылиняли).

В это время года они тяжелые, без перьев, и летать не могут; прячутся пешие утки в зарослях ивы и в высокой траве. Чтобы их добыть, окружают сетями определенное водное пространство, а люди с собаками, заходя с противоположной стороны, выгоняют уток из зарослей на чистую воду, потом на лодках или пешком направляют их к сетям, которыми и накрывают на берегу, — ведь утки не могут улететь.

Вакулиньски мечтал, чтобы мы с Юзей стали свидетелями этой охоты. Не имея никаких обязательств и даже никаких дел, мы щедро распоряжались нашим временем, как мот, не знающий, что сделать со своим богатством. Мы с удовольствием приняли участие в этой затее, которая обещала быть великолепной.

У нас с собой было 100 саженей сетей, собака и две лодки. На одной, большой, разместились мы втроем и сети, собака и четверо лекарских помощников, которые составляли свиту Вакулиньского; на меньшей — остяк, две остячки и невод для рыбы.

Наше отплытие было веселым, с приключениями. Ни Вакулиньски, начальник экспедиции, ни его помощники не знали хорошо ни местности, ни особенностей охоты. Мы выплыли на великий водный простор, образовавший своими протоками множество островов, похожих друг на друга как две капли воды. У нас не было никакого определенного маршрута, и нам было все равно, где мы высадимся на берег. Мы высматривали уток, но, так как их нигде не было видно, мы плыли все дальше и дальше.

Передвигаясь без определенной цели по этому лабиринту воды и островов, мы отплыли от Березова верст, может, на 7 или 8. В открывающихся нам разветвлениях водного пути мы плыли наугад и заплыли в узкий клин воды, стесненный с обеих сторон берегами. Дальше дороги не было, и нужно было плыть обратно. Стоял полдень, жара была мучительна, уток мы нигде не видели. Будь что будет — мы решили высадиться здесь же, в надежде, что собака найдет и выгонит из укрытий уток.

Лодка наша из-за мелкой воды не могла доплыть до берега, и нужно было высаживаться по колено в воде. Комары с берега докучали ужасно. Но сеть была растянута.

Прибрежная трава была высокая и густая; выпустили собаку, но в траве она сразу же скрылась с глаз. Люди тоже могли спрятаться в траве и не увидеть друг друга — и как же тут можно найти утку, если бы она и была, — в чем, однако, было большое сомнение.

После напрасных поисков охотники вернулись к берегу.

— Что будем делать дальше? — задавались мы вопросом.

Одни чесали затылки, другие отирали пот со лба, все молчали и собирались с мыслями, не зная, на что решиться.

— Съесть щуку, — отозвалась я, прерывая молчание.

Обычно говорят, что женщины не годятся на то, чтобы давать советы, но на это мое предложение все улыбнулись, облизнулись, никто не произнес ни слова упрека, и предложение было принято единогласно. Пусть говорят, что разум не помещается в женской голове, что это нечто такое, к чему надо добавить еще на четверть фунта мозга больше, чем Бог положил в женский череп. Мне же кажется, что это чистая сказка, зависть мужчин и ничего более.

У нас была с собой щука, фаршированная по-еврейски холодным способом, и миска пельменей со сметаной; отложив все важные вопросы на потом, мы принялись за еду.

Говорят, что желудок имеет тесное родство с мозгом, что, может быть, и правда, ибо, наполнив свой желудок щукой, каждый из нас увидел ясно, как день, что невозможно поймать уток, если их нет. Не помню, довелось ли мне где-нибудь, даже в Книге Мудрости Соломона, прочитать что-либо более мудрое.

После этого мы собрали сети и решили вместо охоты на утку объявить войну рыбе, но так как место, где мы находились, было негодным для рыбалки, мы поплыли на Саровый Мыс — мыс, известный в березовской топографии.

Без каких бы то ни было трудностей мы забросили сети и в скором времени вытащили их из воды с приличным уловом; рыбаки набросились на свежую рыбу, чтобы есть ее живой, — комары набросились на нас с таким же точно намерением.

Несмотря на наше самое упорное сопротивление, мы не могли справиться с комарами: их количество превосходило наше мужество. Напрасно мы зажигали костер, чтобы прятаться от комаров под прикрытием дыма, напрасно усаживались на земле, закутываясь полностью платками — комары проникали везде и не давали покоя.

Нам с Юзей пришла в голову идея: чтобы избавиться от комаров, нужно нырнуть в воду. Мы обошли мыс, чтобы спрятаться от зрителей, и зашли в воду. Что за прелесть! С тех пор, как мы уехали из родного дома, мы еще ни разу не купались. Открытый берег Сосьвы у городка, наполненный постоянно людьми, не позволял нам нигде даже предпринять попытку. Сейчас же удовольствие полное: вода теплая и чистая, песчаное дно просвечивает в глубине, легкая покатость дна у берега позволяет отойти от него так далеко, что комары уже не долетают до нас; мы утопили в этой чистой воде все волдыри от укусов, которыми была усеяна кожа, а также саму память о них. Захваченные прелестью этого купания, перед выездом, или отплытием, мы искупались и во второй раз.

Вакулиньски подстрелил огромную белую птицу, которую здесь называют холевой. Эти птицы в огромном количестве живут в окрестностях Березова, питаются рыбой, они значительно больше так называемых марлышек. Заметив сеть, они слетаются в большом количестве и кружат над сетью, не боясь ни людей, ни выстрелов. Правду говоря, никто их здесь не только не стреляет — наоборот, рыбаки привыкли выбрасывать им мелкую рыбешку. Все же Вакулиньски выстрелил в них более десятка раз с очень близкого расстояния — даже перо иногда летело, но птицы, словно не обращая на эту атаку на них никакого внимания, не переставали спокойно кружить над головой, что раздражало Вакулиньского.

В конце концов выстрел угодил в голую, без оперения кость крыла, птица упала искалеченная, и мы с триумфом взяли ее в плен. Но до дому не довезли — она сдохла в дороге.

12 августа 1840. Березов

Было уже несколько заморозков. Сейчас ветрено, дождливо, холодно, пасмурно. Берега, с которых ушла вода, светят своими грязными боками, трава пожухла, опавшие листья блуждают там и сям, подгоняемые ветром, все возвещает о приближающейся зиме. Воздух уже так пропитался влажными испарениями, что днем во дворе словно сумерки. Я вынуждена была перед обедом отставить пяльцы и для отдыха уставшим глазам взяться за вязание чулок и за чтение.

Вакулиньски по долгу службы поплыл в Обдорск: он должен дважды в год совершать подобное путешествие. Грустная поэтому Юзя внимает каждому порыву ветра, но, наперекор ее мольбам, вторые сутки под окнами воет буря, волны бьются с шумом о высокие берега Сосьвы, осеняя свои гребни клубами белой пены; трясутся оконные ставни, а Юзя то охает, то вздыхает, то плачет. Все мысли, хочешь не хочешь, должны стать под стать окружающей обстановке.

Холод в комнате докучает, и мы вынуждены топить печь.

21 августа 1840. Березов

Ну вот и распогодилось: день хоть и холодный, но сухой, улицы высохли от грязи, и по ним можно ходить. Нужно успеть воспользоваться минутными подаяниями, брошенными скупой рукой, и погулять. Осенняя пора располагает к этому лучше всего, если под ногами нет грязи.

Вечером я надеваю меховую кацавейку, обвязываю голову платком и иду гулять. Юзя захотела составить мне компанию. Я угадала причину этого желания. Мы пошли на берег реки.

Солнце уже зашло, на улице было темновато. Мы смотрели на воду: ясное лоно заката отражалось в ее глубине. Мы устремили взгляд вдаль — и он терялся в этой дали, в водной пустыне, но лодки Вакулиньского, которую пытались поймать глаза Юзи, не было видно. Он не возвращался. Юзя вздохнула и пошла домой, я же вернулась в город, чтобы прогуляться по нему.

Пошла по улице мало посещаемой, менее застроенной. Кое-где узкие, черные, с высокими крышами дома как бы тычками обозначают линию, по которой, в соответствии с планом архитектора, должна пройти когда-нибудь улица, которая пока еще поросла травой. Тишина, холод, желтизна травы, вечер, одиночество побуждали к тому, чтобы думать. Почему осень, даже в самые прекрасные свои дни, оставляет тоскливые впечатления? Ведь и весной нередко бывают дни хмурые, холодные, дождливые, но тем не менее — более веселые. Я думаю, что отсутствие в осени надежды окрашивает в тоскливые краски всю природу и омрачает настоящее.

Желая придать хоть какую-нибудь цель моей прогулке, я ищу шампиньоны или опенки, которые я иногда здесь находила. Однако сумрачность вечера не способствует исполнению моего намерения, и я вынуждена от него отказаться.

Иду дальше. Везде глухо, пусто, только множество псов снует туда-сюда в молчании либо лежит на кучах мусора, и все такие рослые. Я хотела убежать, потому что боюсь собак; между тем несколько собак, словно прочитав мои мысли, подняли головы и, бросив на меня спокойный взгляд, снова улеглись на мусоре. Этот жест должен был мне ясно говорить: «Можешь идти спокойно, мы о тебе не думаем».

Я осмелела, пошла дальше. Подумала только, почему здешние собаки, такие рослые, такие полные силы, так спокойны, менее агрессивны, не такие злобные, как наши. Происходила эта разница от устройства, от воспитания или же по другой причине? Я перебрала целый ряд предположений: они покорившиеся — подумалось мне. В их спокойном взгляде, понуром, равнодушном, отражается печать неволи. Человек их здесь покорил, запряг в повозку, заставил их загривки привыкнуть к перевозке тяжестей, превосходящих их силы, а в неволе добродетелями становятся спокойствие, покорность, отрешенность, а философией — равнодушие.

Вот что-то маячит вдалеке. Человек. Он приближается. Это остяк. В вытертой малице, с бледным закопченным лицом, косы расплелись, и всклокоченные волосы в беспорядке распущены по плечам; он быстро идет, переваливаясь с ноги на ногу, несет в руке лукошко, полное свежевыловленной рыбы. За ним спешит мальчик, такой же бледный, такой же закопченный, но резвый. Спеша, он подпрыгивает на ходу, чтобы поспеть за первым. Оба оживленно разговаривают наречием, мне непонятным, однако по лицам, по жестам можно понять, что разговаривают весело.

Видимо, это отец с сыном. Оба, должно быть, возвращаются с рыбалки. Несут еду на вечер, может, и на завтра, для семьи, оставшейся дома; и через минуту вся семья, усевшись вокруг очага и готовя эту рыбу, не чищенную от чешуи, без соли, в грязном котле, подвешенном над огнем, хлебая варево без хлеба, будет веселее, чем я, когда вернусь в свою квартиру; меня же, однако, ждет на ужин жаркое и грибы, и к тому же серебряная ложка, белая скатерть и чистая комната. Но их ждут жена, мать, дети, братья и сестры — меня же обслуживание, за которое заплачены деньги. А ведь деньги — это в цивилизованном мире мера всех благ, и у меня их, по крайней мере, столько, сколько нужно, чтобы удовлетворить все мои скромные потребности. Почему же у меня в душе нет чувства удовлетворенности? Почему я почти завидую этому бедному остяку?

Мои удовольствия — это только заслуги цивилизации, его — дары природы.

О люди! Вы, смотрящие с жалостью, почти с презрением на бедного остяка, сравнивающие ваши удобства, образование, просвещение с его одеждой, сдернутой со зверя, холодным и дымным шалашом, грубой пищей, неграмотностью, дикими предрассудками, — вы стоите ближе, чем он, к разгадке великих тайн жизни?

Не правда же, что счастье есть цель всех творений на свете, пружина всех действий, обретение дороги к нему возможно единственно усилием умов, а приближение к нему или отдаление от него служит мерой тех же умов! Философы! Изобретатели! Гении, перед могуществом которых изумленный мир покорно склоняет головы! Счастливчики этого мира! Просчитали ли вы когда-нибудь сумму ваших удовольствий и страданий на светлом пути, засыпанном цветами усилий вашего ума? Широкий ряд; воображение поражается тем количеством оттенков, которое образование внедрило в чувства. Мысль путается и падает перед намерением распутать этот подсчет. Но вы, математики, переступившие границы обычного посредством вашего ума и подсчитавшие расстояние до солнца, высчитавшие скорость планет, не можете же вы применить возможности вашей науки к предметам, непосредственно вас касающимся. Для чего же ваша алгебра? Возьмите перо и пишите. Отнимите от суммы удовольствий, полученных благодаря вашему гению, сумму горьких чувств, засеявших ту же дорогу, и покажите мне остаток. Не пренебрегите списать также ряд насилий над бедным остяком и его огорчений — этот подсчет не займет у вас ни много времени, ни много бумаги. Сравните остатки. Если результат перетянет в пользу вашего счастья, я становлюсь на колени перед величием вашего образования, если же наоборот — давайте будем скромнее в оценке собственных дел.

9 сентября 1840. Березов

Северное сияние — достаточно обычное явление в Березове. Лоно света, большего или меньшего, можно увидеть на горизонте — оно занимает большее или меньшее пространство. Стоит неподвижно или же движется, на глазах меняя свои очертания — иногда очень быстро, иногда медленно, но такого прекрасного, как сегодня, сияния я ни разу еще не видела.

Сегодня вечером часов около 10 послышался сильный шум в воздухе. Какой-то отдаленный взрыв, какой-то странный гром, казалось, был прологом проступающего действа и обещал нашим глазам дивное зрелище.

Жители Березова поняли, что означает этот гром; мой хозяин Козлов позвал меня во двор. Жаль, что никакому перу не дано описать возвышенной сцены, которая развернулась перед нашими глазами.

Воздух был морозный, чистый. Снег покрыл землю, побелил все предметы. Бросив взгляд вокруг себя, я пришла в восторг. Березов уже не казался мне малым городишком, как обычно, — это было какое-то огромное святилище, какой-то огромный волшебный дворец, светящийся неземным светом, в котором духи таинственной природы праздновали свой праздник.

Все предметы на земле были освещены ясным светом, необыкновенно нежным, присущим только северным сияниям, который невозможно сравнить ни с каким известным земным природным светом. Это был отблеск от легких, подвижных светло-серебристых облачков, которые, словно завиваясь в клубы легкого дыма, освещали весь горизонт.

Небесный свод кажется глазу не обычным куполом, но совершенной пирамидой, вершина которой теряется в такой бездонной вышине, что, кажется, Творец приоткрыл в привычном небесном своде тайное окно и позволил в этот час необычайного торжества населению земной долины хоть разок устремить свой взгляд в таинственную страну, доступную только игре воображения.

Не было видно бледноватого небосвода, усеянного звездами, — только блестящие серебристые облачка, легкие, как невесомый пар, зарождались у основания пирамиды и с неизъяснимой скоростью, торопясь одно за другим, в самых фантастических формах, скользя к одной и той же точке наверху по всем сторонам пирамиды, таяли у ее вершины… но другие уже занимали место первых, так же мчались вверх и со скоростью, почти недоступной глазу, исчезали, освобождая место следующим…

Этот дивный танец сопровождался словно мощными звуками музыки, зарождающейся где-то там, наверху. Этот треск и гром в небесах, чудный свет, не имеющий себе подобного, необычный вид горизонта, дивная игра живых, то и дело меняющих свою форму облачков, которые, мчась, притираясь друг к другу и исчезая, всегда достигают одной и той же точки, общей для всех вершины пирамиды, — все это настраивало воображение на мистический лад и обращало душу к Создателю этих дивных красот.

Человек хочет изучить правила природы, выкрасть тайну у сил, приводящих в движение миры, знанием, если не могуществом, помериться со своим Создателем. Дерзкий! На каждом шагу он встречает новые чудеса, новые, до тех пор неведомые, силы. Во сто крат более счастлив тот, кто, упав на колени, умеет чувствовать сердцем таинства природы и в немом преклонении воздавать почести непостижимому Всемогуществу!

Это торжественное сияние длилось до часу ночи. Потом движение начало замедляться, огни постепенно меркнуть, и к двум часам ночи все исчезло.

24 сентября 1840. Березов

Сегодня в Березов приехали несколько остяков, которые остановились на постоялом дворе у моего хозяина.

Ни один остяк, приехавший в Березов, не откажется воспользоваться случаем и упиться водкой, если только в этом городке продается упомянутый спиртной напиток. Наши гости, верные этому обычаю, разгорячившись, как и подобает, почувствовали желание танцевать. Они хотели танцевать, но невежливый хозяин не позволил этого в доме и выставил их за двери.

Имея с давних пор желание увидеть танец остяков, я пригласила этих диких людей в свою квартиру и просила их танцевать так, как они того хотели. Они с благодарностью приняли мое приглашение.

Танец остяков являет собой скорее всего нечто вроде сценического представления, которое, однако, требует толкования. Обычно остяки изображают охоту или же игру зверей между собой. Но главное действие в танце — прыжки и резкие движения, необычайно сильные, внезапные.

Мои гости озаботили меня, спросив, не могу ли я им сыграть. Имея под рукой только гитару, я начала брать аккорды, выбивая такт казачка. Эта музыка понравилась моим танцорам, и под ее звуки они начали свой танец.

На сцену вышли двое танцоров. Они начали прыгать, приседать, кружась, как в вальсе, по кругу в комнате, внезапно вытягивая, по очереди, обе руки со сжатыми кулаками, как бы атакуя кого-то, то падали на землю и снова резко поднимались! И все время так резво, с такими внезапными движениями, что даже неприятно было смотреть. Они танцевали так без остановки, без отдыха, в полнейшем напряжении более получаса; наконец один из танцоров упал на землю недвижно, но другой несмотря ни на что не переставал танцевать. Я испугалась, подумала, что первый потерял сознание или получил апоплексический удар. Я с негодованием видела, что ни один из его товарищей и не думал его спасать, — но вдруг этот лишившийся чувств вскакивает резко с земли и вновь, с несдерживаемой силой, вступает в новый танец.

Зрители все это время сидели на земле, поджав под себя по-восточному ноги.

Когда танцоры наконец-то натанцевались и собрались было уходить, я, в соответствии с нашими обычаями, насыпала одному из них в руки несколько монет. Остяк принял их, показал другим, и все начали говорить по-своему. По окончании достаточно долгих разговоров один, умеющий немного говорить по-русски, взял голос и спросил, зачем я дала эти деньги.

— Вам на водку, — ответила я.

— Если у тебя есть водка, то дай нам водки, будет хорошо, мы ее любим, но брать деньги — это очень плохо.

Мне стало стыдно. Но я ответила, что, не имея водки у себя в доме и видя, как они устали от танца, я хотела, чтобы они подкрепились.

— Мы танцевали не для тебя, — ответили они, — но по собственному желанию, тебя же мы благодарим за то, что ты позволила у себя потанцевать. Деньги не нужны. Мы, как приедем следующий раз, привезем тебе уток.

Меня удивило это природное благородство народа дикого и бедного, по сравнению с нами. Эта черта их характера дала много пищи моему уму. Но я не придумала ничего нового, когда сказала себе, что ограничение желаний порождает независимость, а независимость — это мать всяческого благородства.

Говорили, что, когда несколько лет назад тобольский губернатор приехал на Обдорскую ярмарку, остяки приходили из любопытства посмотреть на такое редкое явление. Когда у некоторых из них заболели ноги, они, не принуждая себя терпеть неудобство, просто-напросто сели на землю.

Присутствующие при этом чиновники начали их прогонять, объясняя, что они не имеют права сидеть в присутствии губернатора.

— Чем ему это повредит, — спросили удивленно остяки, — мы ведь не забираем у него все место: если у него заболят ноги, есть же еще место, где ему сесть.

Сиятельнейший губернатор, узнав через переводчика, о чем идет речь, приказал не беспокоить не имеющих представления об этикете остяков.

1 декабря 1840. Березов

В Березове великий переполох и замешательство. Один самоед по имени Вауль, начальник ватаги, за вооруженные нападения на другие ватаги, заканчивающиеся для них контрибуцией, и другие насильства, а также грабежи был в прошлом году схвачен, осужден уездным березовским судом и приговорен к высылке в Сургут, небольшое поселение, принадлежащее к здешнему уезду, верстах в 800 отсюда.

Вауль, человек ловкий, отважный и предприимчивый, смог сбежать из мест своего изгнания и, пользуясь любовью и доверием своей ватаги, прибавив к этому немного вранья и отговорок, рассказывая, что виделся с «белым ларен» (как в Сибири простой народ называет русского царя), что получил от него отпущение грехов и возвращение своих прав, вновь собрал под свое предводительство многие семьи самоедов.

Отношения начальников и подвластных им ватаг такие. Подначальные обязаны оказывать покорность, уважение и повиноваться всем приказам начальника. Начальник же должен их охранять от нападений чужаков, обеспечивать им всем пропитание в голодное время, улаживать отношения с властями.

Смелый, энергичный, авантюристичный характер Вауля, имеющего к тому же черты шамана, владеющего всеми секретами, свойственными этому положению, сделал из него в глазах самоедов какое-то высшее существо. Не только боязнь возможных обид, но и доверие собрали под его начало несколько сотен семейств.

Когда Вауль почувствовал себя уже достаточно могущественным, он обратил все свои действия против обдорского заседателя, чтобы сместить его; Вауль приказал своей ватаге не платить ясак (подати мехами), прежде чем заседатель не будет заменен. Он распространил свою неприязнь и на обдорского князя, который в прошлом году принял участие в его поимке, и решил отомстить последнему.

С приближением Обдорской ярмарки Вауль стянул свою ватагу поближе к Обдорску и на расстоянии от него всего в один день пути встал лагерем в несколько сотен чумов.

Великий страх распространился по Обдорску, как и по Березову: местные жители, убаюканные всегдашней безопасностью, думающие только о торговле, опомнились, разбуженные опасностью, которую сами же преувеличили. Говорят, что Вауль угрожает войти в город, угрожает грабежами, угрожает поджогами, грозится вырезать всех жителей.

Воображение здешних обывателей всегда склонно к преувеличениям, любит нагнетать опасность. Одни насчитывают в лагере Вауля 300, другие 500, третьи 1000 вооруженных чумов, готовых ко всему; а тут ярмарка притягивает всех к Обдорску, и сами вынуждены идти прямо в пасть страшного Вауля. Жены, дети купцов, оставшиеся дома, как это всегда бывает в подобных случаях, рассказывают друг другу сказки, пугая одни других.

1841 год. 4 января. Березов

Глаза всех постоянно обращены к Обдорску. Опасаясь внезапного нападения, полиция распорядилась, чтобы каждый дом был снабжен каким-нибудь оборонительным оружием, чтобы двери в домах на ночь были заложены. Тем временем ночные сторожа ходят по улицам, обеспечивая всеобщее соблюдение осторожности. Одним словом, жизнь, движение в Березове проснулись. Таких воинствующих лиц не было видно в здешних местах со времен Ермака.

Одно происшествие чуть было не получило трагического завершения. Один местный казак, пользуясь всеобщим настроением умов, решил позабавиться за счет своей семьи.

Возвращаясь поздно домой, он подкрался тихонечко под двери и, изменив свой голос, громко закричал по-самоедски, чтобы ему отворили.

13-летний сын этого казака подскочил к дверям с обнаженной шпагой и хотел уже рубить неприятеля. На счастье, отец, услышав звук оружия, успел дать себя признать. Хороший паренек! Мало таких в Березове.

16 января 1841

Победа! Победа! Величайшая новость! Великая радость! Самоед, гроза всей округи от Березова до Ледовитого океана, был схвачен и закованным привезен в Березов.

История его поимки такова.

Самоед Вауль стоял со своей ватагой, как я уже говорила, на расстоянии в день дороги от Обдорска, уверенный в своей силе и думая, что может диктовать условия. Он разослал своих посланцев по другим ватагам, запрещая всем платить ясак, прежде чем не будет сменен заседатель, а обдорский князь отстранен от своей должности. В противном случае он угрожал своей местью.

С одной стороны, боязнь мести Вауля, с другой — всеобщая неприязнь, какую возбуждал заседатель, вечно пьяный и несправедливый, привели к тому, что угроза возымела желаемые последствия. Хотя, как обычно, исправник и поехал в Обдорск для сбора ясака, однако собрана была только небольшая его часть.

Исправник послал рапорт о положении дел, а Вауль, не видя никаких ответных шагов со стороны властей, еще больше уверился в собственной безопасности.

Ярмарка, тем не менее, шла своим чередом. Несмотря на различные слухи о намерениях Вауля, этот последний ни к городу не приближался, ни делал никаких других наступательных шагов. В конце концов обдорский мещанин Нечаев решил положить конец беспокоящей всех обстановке.

Прежде всего распустили весть, что царь прислал помилование для Вауля и вместе с ним представление к должности старшины и богатый кафтан в подарок. Весть эта, кружа между остяками и самоедами, несколько раз достигала ушей Вауля, однако он не давал ей веры, боясь предательства.

В конце концов мещанин, о котором я упоминала, будучи издавна в торговых отношениях с Ваулем, и которого последний мог бы считать своим другом, сам поехал в ватагу Вауля, приветствовал его ласково, повторил все, о чем тому уже было донесено, и добавил, что исправник ждет только его прибытия, чтобы объявить ему прощение, а также передать назначение и подарки, но, однако, при условии, что Вауль прикажет сначала собрать ясак.

— Ты обманываешь, — сказал Вауль. — А знаешь ли ты, что твоя голова ответит за это предательство?

— Если бы я обманывал, — ответил Нечаев, — зачем бы я подвергал себя опасности и добровольно лез в твои руки?

Ответы Нечаева сделали свое дело, и Вауль ему полностью поверил. Речь шла только о выставлении условий. Вауль настаивал на том, что приедет с ясаком в Обдорск не раньше, чем уволят заседателя и лишат высокого сана нынешнего князя. Нечаев обещал ему все это, только бы склонить Вауля к приезду в Обдорск.

Пока Нечаев вел дипломатические переговоры, самоеды Вауля схватили обдорского князя и доставили его к своему начальнику. Вауль сгоряча приказал сначала его повесить. Сохраняющий трезвость мысли Нечаев, приостанавливая этот приказ, сдерживает порыв Вауля, убеждая его, как друг, отменить приказ, потому что этот необдуманный шаг вновь осложнит его отношения с властями в тот момент, когда власти относятся к нему так благосклонно.

Или это гнев Вауля начал остывать вследствие смирения князя, или же уговоры Нечаева подействовали, но Вауль начал успокаиваться и вместо смертной казни выставил условия для примирения.

Прежде всего, он требовал, чтобы обдорский князь отрекся от власти в пользу своего брата; во-вторых, чтобы отдал контрибуцию в несколько сотен оленей ватаге Вауля.

Князь добровольно принял все условия, потому что был напуган, потому что речь шла о его жизни. Вауль требовал, чтобы князь скрепил договор присягой, что тот и исполнил, вылизав слюну, которую сплюнул Вауль.

Когда договорились по всем пунктам, Вауль отпустил князя, а на третий день Вауль должен был приехать к князю в Обдорск, где князь должен был сделать расклад контрибуции на подчиненную ему ватагу.

Князь выполнял все условия договора. Он, как и прочие остяки и самоеды, верил распространяющейся молве о царских милостях Ваулю.

В назначенный день Вауль со 120 нартами вышел в направлении Обдорска. Он так мало ожидал какой-либо опасности, что, остановившись на реке Пальцу, послал к князю уведомить о своем прибытии, а также пригласить князя выехать встретить Вауля.

Князь исполнил желание Вауля. По прибытии князя Вауль, оставив свою свиту на вышеупомянутой реке, в сопровождении только 8 нарт поехал с князем в юрту этого последнего.

Застал там приготовленный банкет и собравшуюся ватагу обдорского князя. Вновь названный преемник тоже присутствовал. Одни хлопотали около угощения, другие разговаривали о делах. Вауль получил все знаки внимания: в рот ему подкладывали кусочки мяса, стирали слюну, как только она падала на землю.

Исправник, будучи уведомленным о прибытии князя, отдал следующий приказ. Все, как местные жители, так и приехавшие на ярмарку, вооружились бы, чем могли; а так как оружия было очень мало, то палки, моржовые клыки, кости мамонта, ваги, привязанные на концах веревок, заступили его место. Приехавшие на ярмарку зыряне проявили много храбрости и прозорливости в этой небольшой кампании.

Пятеро самоедов охраняли нарты, остальные вошли в юрту князя вслед за своим начальником.

Начали, прежде всего прочего, с того, чтобы не дать Ваулю сбежать, — для этого бросились к оленям, отпрягли их от нарт и отогнали подальше. Самоеды, которые стерегли нарты, вместо того, чтобы предупредить начальника об опасности, начали спешно отходить к товарищам, оставленным на реке, чтобы при их помощи как можно быстрее добраться до своих чумов и спасти жен и детей, рассеявшись по лесу.

Вауль ничего не знал о своем положении, когда заседатель вошел в юрту князя и с издевкой начал поздравлять его с полученными милостями.

Вауль вместо ответа плюнул ему в глаза и повернулся спиной. В это время вошел посланец от исправника, приглашая Вауля закусить у пославшего его чиновника.

Насколько заседатель был ненавистен всем местным народам, настолько исправник, добрый и снисходительный, был ими любим. Вауль ответил на приглашение, что в данный момент принять его не может, потому что у него с собой нет приготовленных для исправника подарков, но через несколько дней будет у него.

Подобный ответ не соответствовал намерениям исправника, и он сам пришел к Ваулю, повторяя свое приглашение. Вауль еще раз отказался, но, не думая ни о какой опасности, как и первый раз, отговорился тем, что у него нет с собой приготовленных подарков.

Исправник, уверявший, что это никакая не причина, что подарки он примет в свое время, приглашал его хотя бы на рюмку водки и, взяв колебавшегося Вауля под руку, увел с собой.

Как только Вауль оказался за дверями, исправник сказал: «Вот и Вауль!» — и казаки, переодетые по-остяцки, стоявшие у дверей на страже, бросились на него.

Вауль, заметив засаду, сумел еще вырваться из рук противника и побежал к своим нартам, но, увидев, что оленей уже нет, отчаялся, потому что остяк или самоед без оленей как без собственных ног. Однако он все-таки бросился бежать в сторону нарт, оставленных на реке, но увяз в глубоком снегу, а догонявшие его казаки и кое-кто из простонародья нагнали его и связали.

Самоеды из партии Вауля, видя своего начальника попавшим в ловушку, будучи в малом количестве, больше думали о собственной безопасности; с этой целью они загасили огни в юрте, а в темноте им удалось смешаться с толпой и уйти вместе со зрителями этой сцены.

Но двоих все-таки схватили — тех, кто шел сразу же за Ваулем. Один был его брат, а второй — его друг. Этих трех узников и привезли сегодня в березовскую тюрьму.

17 января 1841. Березов

Хоть и схвачен главный зачинщик замешательства, но страх еще не оставил город. Жители боятся, как бы сторонники Вауля не напали на Березов, чтобы отбить своего вождя. Тем временем дома главных купцов, которые больше всего боялись мнимого нападения Вауля в дни его успеха, частично из милосердия, частично из боязни доставляют в тюрьму еду, чтобы снискать себе благосклонность узников на случай их вызволения.

Говорят, что у некоторых народов злые духи требуют больше жертвоприношений, чем добрые, потому что последние любят делать добро по своей природе, а злых надо умолять жертвами. Этим инстинктом или же подобными рассуждениями руководствуются сегодня жители Березова.

При этом вера в сверхъестественную силу Вауля такова, что здешние жители рассматривают его пленение как дело временное.

Березовский кузнец, вызванный, чтобы заковать Вауля в тяжелые кандалы, улыбнулся снисходительно на это предложение.

— Вы думаете, — сказал он, — что это что-нибудь значит — то, что железо будет крепкое и толстое? Любое обычное железо лопнет под силой чар шамана.

— В Березове нет могущественных духов, — озадачились все.

— Что тут поделаешь? Что, если, избави Боже, Вауль убежит?!! Как бороться с неведомой силой? Ответственность велика.

— Я подскажу, что делать, — произнес кузнец. — Нужно отвечать силой на силу. Я знаю кое-что получше, чем шаманы. Могущество шамана разобьется об эту штуку.

И кузнец велел принести ему гвоздик с лошадиной подковы, вправил его в железо кандалов и поручился, что сила шамана лопнет перед этим талисманом.

11 февраля 1841. Березов

Схвачены еще двое товарищей Вауля и привезены в Березов.

Из Тобольска приехали чиновники, которые должны составить следственную комиссию по делу Вауля. Ее члены: поручик Толстой, адъютант; генерал-губернатор Западной Сибири князь Горчаков; советник Соколов и чиновник Козачинский.

Вауля и его товарищей увезли в Тобольск…