Петр Александрович Вишняков
В конце июля 1941 года в Заречное на мое имя и Сергея Барышникова пришли из педучилища телеграммы: явиться к первому августа на учебу на 3 месяца для срочного окончания училища. Это было так неожиданно! Стали собираться к пароходу. А они были перегружены — попасть в Матлым будет трудно. Узнали, что пароход будет брать дрова в Заречном, стоит полтора-два часа. Как-нибудь сядем. И вот пароход пристает. Идет погрузка дров. А от команды матросов пришли на пекарню — просят отпустить хлеба… Мать была там — хлеб уже расходовался строго. Как они решили — не знаю. Только нас — меня и Сережку — пообещали посадить с чемоданами с лодки. Мы наскоро попрощались дома — и в лодку. Заезжали с речной стороны — а нас не пускают. С Матлыма многие на лодках приехали — тоже рассчитывали тайком пробраться на пароход. Наконец подошли к борту матросы, которые брали хлеб и взяли нас на борт. А лодку ребята угнали к месту… Мы на берег не сходили — боялись отстать. С палубы видели наших, кто был на берегу — Сергея и моя мать. Миля…
По дороге гадали, чему мы научимся за 3 месяца, ведь еще нет никакой практики, кроме пассивного посещения уроков учителей, за которыми нас закрепляли на 2-м курсе весной… Да и не по всем предметам методики изучали… На начало августа река Обь была так полноводна, что луговой берег еще не обозначился — как будут заготавливать корм скоту в колхозах? Когда? Ведь в конце сентября уже бывают заморозки; да и травы в гривах почти нет.
В училище собрались на нашем курсе все числу к 4 августа. Начались занятия по 8 уроков в день. Педагогику продолжала вести Вельская Нина Андреевна — жена директора училища. Преподаватели в основном были те же. Одновременно шли занятия и на 4 курсе национального отделения. Нам разъяснили, что ко 2-й четверти мы будем уже разосланы по школам, чтобы сменить мужчин-учителей, призываемых в армию. Гнали методики предметов, заканчивали педагогику… Не помню, чтобы проводили какие-то информации по ходу войны — известия шли тревожные. В общежитии и училище репродукторов, помнится, не было…
Во 2-й половине августа начался спад воды, и она покатилась. Стали готовиться к активной практике. Класс разбили на две группы — в одной группе должны были давать уроки в начальных классах средней школы, а во второй группе — в начальных классах на Перековке. Руководители практики с учителями начали подбирать темы уроков по разным предметам — чтение, русский язык, арифметика, география, естествознание, рисование, пение, физкультура. Нам давали задания продумать каждому отдельный урок по теме, составить план-черновик и его проведение. Приучали пользоваться методиками по данному предмету. Все это было ново, необычно, требовало самостоятельности и немало времени… Первыми должны были дать уроки самостоятельно в классе кто учился увереннее — Осипова, Панина Саша, Кайгородова Манефа, Стрижев Леонид… Урок должен практикант проводить в присутствии учительницы, руководительницы предмета и всей полугруппы — все рассаживались по стульям у задней стены класса и на свободных местах за партами… Записывали ход урока, отмечали удачные места при проведении урока и промашки, ошибки (фактические и методические) практиканта. После урока здесь же или в педучилище проходил разбор урока — высказывали свое мнение товарищи, иногда возникали споры. А общее заключение делала методист, она же ставила оценку за проведенный урок. Отмечала в журнале тех учащихся, кто активно принимал участие в разборе урока. Так началась наша практика в первых числах сентября. Приезжали на занятия студенты второго курса; сформировались и первые курсы. Мы занимались в угловом классе на втором этаже. Я сидел с Василием Малышкиным на последней парте у окна в сторону электростанции… Жил в общежитии у базара на ул. Комсомольской на втором этаже. Нас, третьекурсников, там было человек двенадцать. Еще в конце августа по вечерам сверкали зарницы, и я видел их так ясно, кажется, впервые… Было в этом что-то тревожное и таинственное, как грозное предупреждение.
Уже в середине сентября однажды прямо с занятия нас, человек пять ребят, позвали к директору. Он сообщил, что для заготовки сена для лошадей педучилища надо ехать на покос километров за пятнадцать. Посылают нас, догоним потом по учебе. Согласны ли, дело добровольное. Мы все согласились. Нам выдали на складе новые ботинки, полушубки красные, шапки и брюки поношенные… На всех нас завхоз получил продукты: хлеб, крупа, сахар, соль, чай… Он рассчитывал, что на месте в протоке будем ловить рыбу на еду…
Я сходил домой к дяде Анатолию и сообщил, что едем на покос. В тот же день на лодке поехали на место с завхозом Никуровым. Из нас были — Сергей Барышников и я, Иван Бакулин, Леонид Стрижев, Малышкин Василий. Вода с соров скатилась в протоки, да и они уже мелели… Плоская равнина поймы едва зеленела — чуть отросли листья пырея, вытянувшегося на метр, два, три по бывшему течению воды, когда она сбывала. Трава была в иле, лежала на земле.
Мы устроили на берегу протоки балаган: на землю набросали сухих мелких веток — земля была сырой. Спали вповалку на полушубках, закрываясь байковыми одеялами и полушубками. Еду готовил завхоз в ведре, и мы ели досыта… Косили так: косой подсекали основание травы, ударив, махнув два раза косой, а затем траву вытягивали и складывали в кучки… Чем дальше от берега по склону гривы, тем меньше на траве зеленых листочков. И только в самом конце — лист к листу… Дело продвигалось медленно, но Никуров радовался — как-никак прокормит лошадей зимой. А без лошадей — хана! На чем возить воду, дрова в училище, интернаты, на квартиры учителей… По мере нашей работы травка еще подрастала, дожди изредка смывали со стеблей ил. Метали в стожки с палкой сучковатой, чтобы не «загорело», ведь траву сушить было некогда… Перебрасывали понемногу соли, ее привезли туда же. Завхоз был доволен. Подходил срок возвращения. Никуров поехал в город узнать, нельзя ли еще на недельку нас задержать — подходил конец сентября. Когда поехал, мы наказывали узнать: как на фронте?
Вернулся он на второй день с кучей новостей. Студентов 2-го и 3—4-го выпускных на занятиях нет — всех увезли в Сургутский район на сенозаготовки и копку картофеля. Мы еще поработали с неделю — пешком домой не пройти — в протоках-ручьях еще вода; а на лодке не выбраться, мелко… И самая тяжелая весть — сдали наши Киев… Это известие затмило все наши вопросы.
По утрам стало уже холодно — подмерзло. Чаще бывал дождь, иногда сыпала крупка снежная, но ненадолго — земля была еще теплая… За неделю поставили еще несколько стожков. Осмотрели и подправили те, что заготовили ранее — трава не грелась. Наконец — завтра выходим пешком домой… Путь предстоял трудный — вброд пройти через несколько проточек, ручьев, да и дорога немалая. Мешки Никуров задумал одни увезти на лодке: на мелких местах будет толкать лодку вброд — у него были добрые бродни. За время работы наши хромовые сапоги основательно поистрепались, а низ штанов превратился в лохмотья.
Утром помогли завхозу уложить в лодку самое необходимое (косы и другой инструмент он запрятал до заморозков), хорошо позавтракали, взяли с собой по куску хлеба — и пошли… Не торопились: нам не хотелось в таком виде идти засветло по улицам города. Но мы не рассчитали свои силы — и на полдороги уже сильно устали. Уже показались огни вечернего города. Но теперь совсем рядом — еще часок… Ноги поотбивали, но шли в настроении — сделали доброе дело. Вот перешли по дамбе к танцевальной площадке, поднимаемся к педучилищу, свету там уже нет — все ушли. Ярко светят огни электростанции. Сворачиваем направо, на Комсомольскую, и идем по тротуару к общежитию. Вот средняя школа, совпартшкола, пожарное депо; перекресток улиц — и, наконец, общежитие… Огней уже нет… Стучим, поднимаемся к себе в комнату и падаем на тюфяки кроватей… Спать… Ноги гудят… Голод не чувствуется… Переговариваемся тихо — нет сил на это…
Утром долго спим, отдыхаем — вставать неохота. Помню — решил пойти попить, бойко вскочил и упал между кроватей — ноги не держали — подошвы ног отбил… Так и у других было… Нам разрешили днем отдохнуть, а потом выходить на работу в Самаровский рыбоконсервный комбинат. Там дадут работу… Там, в столовой, в обед можно недорого покормиться…
До приезда из Сургутского района студентов мы успели еще недельку поработать на рыбокомбинате. Что делали? Укладывали в ящики консервные банки; сортировали после пропарки, откладывая в сторону бомбажные, вздутые. Перевели на укладку в ящики «рыбных сухарей»: сухой шуругай (сушеный) перекладывали в ящики слоями на пергаментную бумагу. Обломки — мелочь — отдельно, в специальный ящик — рыбная сухая крошка. Мастер-женщина, узнав что мы студенты — народ всегда несытый — сказала: «Ешьте, сколько пожелаете, но домой не вздумайте носить». И мы ели досыта, а в столовую ходили только за хлебом и чаем… Меньше расхода. А однажды она нам принесла слив подлива для консервов — смесь масла постного, томата, лука жареного и специй — вкусная вещь… Мы были довольны работой и отношением к нам и старались вовсю…
Однажды, придя с работы в общежитие уселись пить чай… А Ванька Бакулин, мой сосед по кроватям, на своей тумбочке. Мы увидели, что он открывает ножом консервную банку… Все заинтересовались — где же взял? Неужели утащил? У нас и мысли такой не было ни у кого… Он молчит, уплетает рыбные консервы… Мы все возмутились, пристали к нему — рассказывай, как утащил. Через проходную ведь шли — вахтер приглядывается всегда… И он рассказал, что банку положил в карман, а перед проходной взял в руки, а второй рукой снял с себя шапку с распущенными ушами и так шел через проходную, помахивая шапкой на руке — ни сбоку, ни снизу не видно…
Наш приговор был единодушным — завтра пронести не дадим. Нам из-за тебя позориться не хочется… И последние дни присматривали за Иваном. Потом я слышал, что дома у себя он числился нечестным, не чистым на руку парнишкой… И в нашем кругу потерял уважение к себе. Но он сам, видимо, не очень переживал…
В начале октября с работ вернулись студенты, кто уезжал на уборку. Начались занятия. Видимо решение подготовить нас к работе в школе за 3 месяца оказалось нереальным, и нам объяснили — учимся полный учебный год и сдаем экзамены в июне 1942 года. Я сообщил об этом дяде Анатолию и тете Поле и домой…
Вести сводок Советского информбюро шли все тревожные. Радиорепродуктор в помещении клуба на втором этаже только «шептал», так что я вставал на стул и прикладывал ухо к тарелке. Информации на эту тему в классе тоже не помню… Наш классный руководитель был, казалось, все также бодр, остроумен, но шутил все меньше, в глазах была затаенная тревога.
И тут подошло мне время давать свой первый урок — географию в 4-м классе по теме «Зона тайги»… Уже наша группа просмотрела, прослушала несколько уроков своих товарищей. Я серьезно относился к этому делу, да и интересно было — что получится. Очень волновался, но готовился. Наконец, все готово — просмотрен мой план урока и уточнен учительницей. Подготовлены наглядные пособия: примерно рассчитано время на проверку усвоения предыдущей темы, на объяснение нового материала, на закрепление его и домашнее задание. В классе этом я уже был не раз, с учащимися немного знаком… Учительница и наша преподавательница Панина Татьяна Афанасьевна подбадривали меня. И вот час настал…
Прозвенел звонок на урок. Наши уже все были на местах. Ученики шумной, но организованной толпой зашли в класс — они знали, что урок будет вести студент. Я стою за дверями класса. Сейчас сделаю первый шаг… открываю дверь, скорым шагом иду к учительскому столу, чувствую, что весь класс уже встал, поднимаю на них глаза и заученно, деревянно, словно у меня чужой язык, говорю:
— Здравствуйте, ребята! Садитесь… Я у вас проведу урок географии… Зовут меня Петр Александрович…
Слышу шепот:
— Петр Александрович… — Глаза уткнулись в конспект.
Надо назвать тему урока. Называю. Волнение еще не прошло. Взгляд встретился с учительницей. Она ласково взглянула и легонько кивнула головой, что видимо означало «все в порядке». И у меня сразу сняло скованность, я стал сам собой и как-то по-хозяйски изрек ученикам:
— А сейчас я хочу узнать, что вы помните по теме прошлого урока. Это нам нужно, чтобы понять новую тему…
Ребятишки стали поднимать руки, желая рассказать-пересказать содержание статей учебника о тундре и лесотундре в СССР… Отвечали. Неуверенно показывали по карте расположение зоны тундры. Я оценивал их ответы и ставил оценки на листок (может неверно оценил?). Чувствую, время на проверку истекает. Пора объяснять новый материал. Картину-пособие по тундре я забыл убрать, а по теме «Тайга» — повесил по другую сторону карты. Попросил ребят, чтобы у всех на партах были карты из учебника. И тут со мной начался казус — объяснение по теме я начал почему-то не так, как было запланировано. Я спросил у ребят, знают ли они в какой растительной зоне мы живем. Вопрос в самом начале объяснения видимо был неожиданным. Переглядывания, руки неуверенно тянутся вверх; наконец, один мальчик говорит: «В тайге». По классу даже прокатился легкий смешок, мол, в какой тайге, — в городе… Но я понял, что закинул удочку далеко — начнется неорганизованное обсуждение, — очень бодро подтвердил: «Правильно. Мы живем в зоне тайги. И наш город Остяко-Вогульск стоит в тайге… Найдите на карте наш город, где Иртыш впадает в Обь. Нашли. А теперь найдите условный знак зоны тайги. А теперь проверьте — правильно ли сказал ваш товарищ, отвечая на мой вопрос…». Момент сопения, негромких разговоров и — сорвавшийся возглас — «правильно». Мальчишка сиял от удовольствия.
И тут я увидел, что картина с видом лесотундры мною не убрана, как я предполагал (чтобы не отвлекать внимание учащихся от изучения новой темы!). Снять ее сейчас значит тоже отвлечь внимание учеников. И у меня как-то сверкнула мысль — надо сравнительный анализ с помощью вопросов провести, опираясь на знания учеников же…
— Ребята! Мы живем в зоне тайги, и вы многое о ней знаете сами. Я буду вам задавать вопросы, а вы смотрите на картины, сравнивайте их и отвечайте. — Начал со сравнения площадей зон, какая больше. Чем отличается растительный мир? А какие виды растительности мы еще не назвали, где богаче и почему? Начался непринужденный разговор с поправками, дополнениями. Так же — по животному миру прошлись. Я боялся смотреть на нашу руководительницу — все началось не по-писанному…
Но меня воодушевляло то, что дети работают — активно высказываются, дополняют, желающих ответить много… Наконец мы разобрали, кажется, все о природе и занятиях населения зоны тайги… Пора было рассказать последний отрывок из учебника — о постройке через тайгу железной дороги до Воркуты — для перевозки каменного угля и леса в европейскую часть, к центру…
Я подошел к карте, прицепил в районе г. Воркута условный квадрат — карточку черного цвета; поставил указку в районе г. Котлас и сказал:
— Чтобы добытый в Воркуте уголь доставить в центр страны, нужна железная дорога — вот ее длина на карте, — и прикрепил красную полоску бумаги напрямую. — Даже на глазок это расстояние больше, чем от Москвы до Ленинграда. И на всем пути тайга, болота, реки… — И завернул патриотическое. — Раз надо — советские люди сделали за короткий срок…
Закрепления, как такового, не было. Я спросил, что они узнали нового про зону тайги… Время подходило к концу. Я чувствовал себя довольно уверенно. Внимание детей стало ослабевать — первый признак скорого окончания урока. Дети нашли статьи учебника и должны были при чтении дома вспомнить ответы своих товарищей при беседе… Зазвенел звонок. Урок окончился. Это был последний урок, они остались с учительницей. А мы пошли на разбор урока в педучилище, рядом со школой. Туда же пришла и учительница.
За урок я уже не волновался: плохой оценки не будет. При разборе девчонки отметили ряд оговорок и мелких замечаний. Я ждал, что скажет Татьяна Афанасьевна Панина за отход от плана урока; за краткое закрепление. Но она похвалила, что все прошло естественно — беседа, вопросы при активном внимании детей. Что я быстро освоился от растерянности и скованности первых минут… Учительница отметила достаточно умелое использование наглядных пособий — карты, картин и учебника. «Только почему-то наш Петр Александрович за весь урок не присел за стол ни разу. Даже оценки записывал стоя». Все заулыбались. Видимо это уже была черта моего характера в будущем…
Урок мой оценили, как отличный. Я был рад бесконечно… Своей радостью поделился с тетей Полей… Много за время работы я общался на уроках с учениками, но этот — первый свой урок — помню всегда…
Потом были уроки русского языка (изложение), арифметики (объяснение решения задач нового типа), по чтению, по рисованию даже… А когда началась сплошная практика с начала марта на 2 недели, я был оставлен для работы со 2 и 4 классами в перековской школе на 2-ю смену. В таком классе я только присутствовал на уроках, когда их проводила учительница (класс был сформирован двухкомплектно специально, чтобы осваивать методику работы в малокомплектных школах округа). Навалилось сразу — и подготовка к урокам, и проверка тетрадей, и ведение классного журнала… Почти на всех уроках сидела учительница первую неделю. А когда увидела, что я кое-что могу, что советуюсь с ней — спрашиваю, что трудно, — дала мне волю, на занятиях больше сидела в учительской, помогала проверять тетради. Как-никак в классах было более 20 человек. Каждый дань поурочно ею оценивался; были замечания, но большинство уроков были хорошие и отличные, а общая оценка за практику «отлично».
Расскажу немного о нашей жизни. С питанием было туго — особенно к весне 1942 года. В буфете училища можно было купить 100— 150 г хлеба с повидлом или вареньем. Ели на ходу всухомятку или в классе. После уроков заходили в магазин, по списку покупали 500 г хлеба, редко, когда можно было выкупить крупу, сахар, селедку или соленую рыбу. Варили для себя в интернате редко, чаще пили чай с сахаром, растягивали пайку на обед и ужин. В октябре-декабре, сговорившись, часов в 7 шли в «ресторан», усаживались за стол и заказывали лапшу или суп крупяной. Лапша была из серой, пшеничной со ржаной, муки, солодящая… Хлеба не давали… Выпивали хлебный бульон, вылавливали лапшу и отправлялись восвояси. Почти всегда в зале заставали поляков. Они появились в Остяко-Вогульске, кажется, еще осенью 1940 года. Крупные, высокие и стройные, они и в гражданском пальто больше походили на военных… В «ресторане» они занимали 2—3 стола на одном и том же месте, сменяя друг друга… Работали ли они — не знаю… Только в 1944 году, когда в газетах появилась публикация о Катынском лесе, я догадался — это поляки, военные или гражданские, после событий в сентябре 1939 года…
К весне вид был недостаточно здоровым у многих, особенно у ребят из общежития. Девушки более умно распоряжались тем, что получали на пропитание, а мы — нерасчетливо, не вовремя, чаще — всухомятку. По этой причине для студентов 2-го и 3-го курсов русского отделения открыли столовую и в обед кормили горячим: щи, супы, пюре с рыбой, чай с сахаром, порция хлеба… Жить стало веселее. Рассчитывались из стипендии.
Надо отметить, что значительная часть времени затрачивалась на общественные дела. Педучилище всегда участвовало в концертах в окружном доме культуры народов севера, «Дэ-Эн-Эс» — говорили. Я ходил в хор и даже один раз исполнял сольную часть песни «Калина». К октябрьским праздникам писали лозунг на красном материале во всю длину фасада педучилища — расстилали в коридоре на втором этаже, размечали и писали сразу несколько человек. В воскресенье устраивались лыжные соревнования — бег на лыжах на 10 км. Пробежал я неплохо, дня за два до этого мы — человека четыре с девчатами — прошли, не торопясь, на лыжах по этой дистанции… На соревнованиях тянулся за парнем из медицинского техникума — у них это дело было поставлено лучше… На финише встречали кружкой чая или кофе, давали теплую одежду… А мы, уставшие, тянулись по городу в общежитие… спать, спать, спать…
Не первом, втором и третьем курсе со Стрижевым Л. После майского праздника направляли в сберкассу писать лозунг с призывом на заем. Ставили нам стеклянную крынку молока — литра на два, полбуханки хлеба, 3—4 банки зубного порошка, кисти и оставляли одних. У входа дежурил охранник-сторож. Наша задача — написать до вечера и оставить на полу для просушки: 5 мая был день начала подписки на заем. Часть молока уходила на разводку порошка, чтобы не осыпался, а больше доставалось нам. В этот день мы наедались досыта.
