Мария Ларионова
Зима в Обдорске
Целую ночь бушевала вьюга по просторам тундры, не встречая никаких препятствий на своем пути. Поэтому вполне понятно, с каким бешенством накидывалась она на постройки села Обдорска, расположенного под 67° северной широты, в 7 километрах от могучей сибирской реки Оби. Не будучи в силах опрокинуть возведенные человеком препятствия, она нагромождала около домов и заборов сугробы снега, стремясь похоронить их вместе с людьми. В некоторых случаях это ей удавалось. Небольшие домики на окраинах были целиком занесены снегом. Но люди не сдавались: приходили, вооруженные лопатами, соседи и откапывали заживо погребенных снегом, разрушая работу ночной вьюги. Наконец, к утру буря утихла. Андрей Степанович вышел из дверей своего крепко сколоченного дома, стал сбрасывать снег с крыльца и прокладывать пока узкие дорожки по обширной ограде. Было еще совсем темно; зимняя ночь на севере тянется очень долго.
На помощь отцу выбежали его дети: двенадцатилетний Андрюша и восьмилетняя совсем миниатюрная девочка Маша. Им не полагалось долго засыпаться по утрам, и в семь часов они были уже на ногах. Имея в руках небольшие легкие лопаты, они бойко принялись за дело. Часов в восемь на крыльцо вышла мать и, посмеявшись над мужем, у которого с усов и бороды свешивались длинные ледяные сосульки, делая его похожим на фантастического Деда Мороза, позвала работников к первому чаю. Очистив пимы от снега и продолжая еще шмыгать красными носами, члены семьи расселись вокруг стола, на котором пыхтел большой семейный самовар. Скоро чашки наполнились густым любимым сибиряками кирпичным чаем, приправленным прокипяченным докрасна молоком. На столе дымились горячие пирожки из оленьего мяса с подливкой.
Так начинался трудовой день в семье рыбопромышленника А.С. Протопопова. После чая мужчины выходили опять в ограду и занимались своими мужскими делами, главным образом вывозкой снега из ограды. Работать было весело, потому что стало уже светло, а мороз после завтрака не оказывал на людей никакого действия. Дочка оставалась с матерью в комнате и помогала ей в уборке посуды со стола, в стирании пыли с мебели и т.п. После этого ей разрешалось заняться любимым делом — игрой в куклы. Игра эта имела такой характер, что девочка училась здесь шитью, вышиванию, вязанию и всему тому, что необходимо знать женщине; прежде всего она получала здесь навыки к поддержанию чистоты и порядка, а также к бережливому употреблению материалов в своем маленьком кукольном хозяйстве. Затем ей разрешалось до завтрака идти гулять; т.к. одной ей было скучно, то она обыкновенно присоединялась к брату: вдвоем они заканчивали работу по уборке снега и метению ограды, катались на собаках, приводили в порядок катушку и т.д.
Когда не было экстренной работы со снегом, мальчик рано возвращался в комнату и занимался здесь под руководством учителя из политических ссыльных чтением, письмом и арифметикой. Часто к ним присоединялась девочка и, помогая себе кончиком язычка, старательно выводила каракульки, долженствовавшие изображать настоящие буквы.
Наступило время второго завтрака. Со стола, к которому приглашался и учитель, шел вкусный запах горячего рыбного пирога. Андрею Степановичу подавалось особое любимое им блюдо — вареные щучьи головы с хреном.
После завтрака семья продолжала заниматься делами. К Андрею Степановичу из тундры приезжали его клиенты — остяки и ненцы по разным делам. Если хозяина не оказывалось дома, то переговоры с ними поневоле велись хозяйкой. Мария Ивановна довольно удовлетворительно объяснялась с остяками, но при разговорах с ненцами испытывала значительное затруднение и поэтому старалась закончить их поскорее. Легче всего ей было объясняться с зырянами, язык которых она знала в совершенстве, так как они жили не только в тундре, но и в Обдорске, бок о бок с русскими. Сам Андрей Степанович лучше всего знал остяцкий язык, потому что ему подолгу приходилось жить в остяцких юртах.
К сказанному уместно добавить, что редкий обдорянин не владел с той или иной степенью совершенства двумя-тремя языками обитателей тундры.
Мальчик и девочка между тем отправлялись за водой на реку на собаках, хотя, строго говоря, надобности в этом не было, потому что при доме имелась лошадь, на которой можно было привозить воду в бочке на санях. Вот две собаки, запряженные в маленькую нарту, с задорным лаем мчатся к реке, везя веселых пассажиров, уцепившихся за громко звучащую кадочку в конце нарты. В руках Андрюши возжечка для управления собаками. Правильное движение экипажа то и дело нарушается, потому что собаки не бегут спокойно, им тоже весело, они не прочь пошалить и бросаются то в одну, то в другую сторону. Иногда кадка опрокидывается, и ребята, одетые в мягкие теплые малицы с пришитыми рукавицами и треухами, со смехом валятся на дорогу. Под гору к реке приходится спускаться осторожно. Андрюша усиленно тормозит ногами. Все обошлось благополучно. Вот, наконец, кадочка наполнена при помощи черпачка водой из проруби. Теперь нарта поднимается кверху в гору только благодаря дружным усилиям 4-х существ: двух детей и двух собак. Последние, сознавая серьезность операции, работают теперь дружно и с высунутыми языками везут воду, не нарушая порядка, дети им помогают. Наконец, вода доставлена к заднему крыльцу дома.
Сегодня Андрей Степанович должен выполнить важную работу: съездить на Обь к запорам и выловить из гимог попавшую туда рыбу. За отцом увязалась и дочка. Не успел отец поставить короб на сани, как девочка водворилась в нем. Возражать было трудно. Семь километров до запоров промелькнули быстро, но все же девочка замерзла на морозе. Выскочив из короба, она в своем обычном костюме в малице стала бегать по реке и тормошить прибежавших следом за санями собак. После того она ухватила с саней горсть сена и стала кормить им лошадь — Серко, ласково касаясь иногда ладонью мягких губ лошади. Вот Андрей Степанович стал поднимать гимги и вынимать из них попавшую рыбу. Жаль было девочке видеть рыбу, которая подпрыгивала, корчилась на снегу и постепенно замерзала на морозе, но делать было нечего, так уж устроена жизнь человеческая. Улов сегодня был хороший, было поймано несколько осетров, муксунов, сырков, налимов. Маша получила возможность пронаблюдать, как получается зернистая осетровая икра; для этой цели из талых, только что добытых осетров вынимают икру и, смешав со снегом, кладут в туес, т.е. большую круглую коробку из бересты с крышкой и, завернув в одеяло, везут домой, там выкладывают икру на решето и, когда вода стечет, присаливают и наполняют ею металлические коробки с крышками. При других способах приготовления и хранения осетровая икра утрачивает свою зернистость.
Не успел Андрей Степаныч въехать в ограду своего дома, как сюда стали сбегаться ребятишки из домов победнее, они знали щедрость Андрея Степаныча. Никто из ребят не уходил отсюда без рыбины под мышкой.
Желая угостить промерзших рыбаков получше, мать сварила на обед в кашеваре пельмени из оленьего мяса. Затем мать и дочь дружно убрали всё со стола, и девочка надолго освобождалась от всякой работы и могла свободно предаваться игре в куклы. На столике расставлялись миниатюрные чашечки и всякая другая кукольная посуда, содержавшаяся в большом порядке в особой корзиночке. Дальше начиналось угощение, сопровождаемое бойкой беседой о деревенских новостях. В самом сложном деле — шитье платьев и одежды не обходилось без помощи и советов матери, а иногда и бабушки, которая была известна как искусная рукодельница. Одежда кукол отражала пестрое население Обдорска и тундры: кроме русских платьев, тут пестрели яркие широкие сарафаны зырян и меховые ягушки обитательниц тундры со свешивающимися серебряными полтинниками и другими побрякушками.
Приходившие иногда туземки подходили к играющей девочке, брали куклы и другие предметы и называли их на своем языке: так происходило постепенное ознакомление с языками народов севера. После игры с куклами всё кукольное хозяйство аккуратно складывалось в корзину.
Часто девочке приходилось ходить по именинам бабушек, тетушек. Поздравление близких родственников с днем Ангела считалось делом обязательным, не только для взрослых, но и для детей.
Подходил январь, ярмарочный месяц. Из тундры стали съезжаться её обитатели с пушниной, с бивнями мамонта и моржа, с птичьим пером и пухом. Жители Обдорска готовили обменный товар: печеный хлеб, сушку, сахар и чай кирпичный. Обдорянки усердно занималисьшитьем рубах, брюк и сорочек для малиц. Вывешенный 1-го января флаг на ярмарочной площади возвестил открытие ярмарки. Бойкая торговля происходила не только на нартах и особых столах на ярмарочной площади, но и по домам. Ненцы и ханты ходят семьями по домам своих приятелей в расчете получить теплый привет и щедрое угощение: для этой цели перед гостями в доме русского хозяина расстилается большой тагар на полу, т.е. ковер из травы, а на него кладется мерзлая рыба и куски лакомства, о которых уже с начала зимы мечтал обитатель тундры — хлеба, масла и сахара, а также выставляется чай в больших чайниках. Самое ценное угощение для обитателя тундры — разведенный спирт или водка — также ставится в бутылках на тагар. Конечно, количество икачество угощения, например, степень разведения вина водой зависит от щедрости хозяина. После этого глава пришедшей семьи вынимает из-за пазухи малицы легкий, но ценный товар — что-нибудь из пушнины, например, песца, крестоватика, норника, копанца и т.п. Самый ценный вид пушнины — голубой песец. Происходит торг. Русский старается так его закончить, чтобы обитатель тундры остался у него в долгу и сделался бы его постоянным клиентом.
Девочка Маша, одевшись в праздничную малицу, с ярко-красной лентой в треухе, тоже старалась сходить на ярмарочную площадь, чтобы там купить что-нибудь для своего кукольного хозяйства: куклу в полном национальном костюме, маленький тагар, нарту с полной упряжкой игрушечных оленей и т.п. Андрюша приобрел себе кожаный пояс с висящими на нем медвежьими клыками и охотничьим ножом в ножнах. Пояс был немедленно надет поверх малицы.
Однажды при угощении гостей у Андрея Степаныча имел место такой случай: под малицей одной остячки неожиданно запищал ребенок, которого у нее не было накануне. Оказалось, что когда женщина верхом уехала в открытое поле для кормежки оленей, у нее родился там сыночек, с которым она, несмотря на 40-градусный, мороз, управилась, как полагается, и которого она теперь привезла благополучно в дом хозяина. Она была одна, без мужа, который оставался далеко в тундре со своим чумом и стадом оленей. Её, конечно, тоже угостили водкой. Мария Ивановна убедила остячку теперь же окрестить ребенка. В качестве крестной была поставлена Маша, для чего ей пришлось купить рубашку и так называемые «ризки» и сходить в церковь, где она пронаблюдала весь обряд крещения. Так появился у нее первый крестник в тундре. На следующие год остячка опять приехала из тундры уже с годовалым мальчиком, от имени которого она подарила его крестной матери красивую белоснежную шкуру песца, а крестная отдарила его в свою очередь теплой фланелевой рубашкой. В предыдущем году перед отъездом в тундру остячка употребила все меры к тому, чтобы купить, хотя бы по очень дорогой цене, бобровой струи, без подкуривания которой роженица считается у остяков нечистой.
Рождественские праздники памятны Маше тем, что в эти дни ей разрешалось ходить по родственникам и славить, т.е. исполнять особые церковные песнопения и получать за это деньги в виде серебряных монет.
Не успеют окончиться рождественские праздники, как начнутся святки, которые выражались в основном в хождении по домам в замаскированном виде, а также в ворожбе. Особых маскарадных костюмов не было; преображали свой внешний вид разнообразными очень примитивными способами: надевали вывернутую малицу или пестрый зырянский костюм, лицо завешивали вязаной салфеткой, т.к. специальных масок не было. Таким образом, внешность замаскированного не представляет особого интереса, развлечение же находили в интриге, в разговорах, шутках, которые велись часто на том или ином северном языке, в зависимости от костюма. Маскирование и прием замаскированных, сопровождаемые музыкой, хотя бы в виде игры на гармошке, доставляли большое удовольствие обдорянам, благодаря своей общедоступности, а может быть, и вследствие неясного сознания, что приходит конец холодной и мрачной зиме. Семейные вечера в это время в более зажиточных домах проводились в особом праздничном настроении, которое повышалось через прием красиво замаскированных групп, игрой хотя бы небольшого специально приглашенного оркестра и исполнением русских танцев.
Дни быстро прибывали, наступала весенняя масленица. Так как в это время никаких других видов общественных развлечений, хотя бы в виде спектаклей или концертов, в Обдорске не было, то увеселения носили патриархальный характер, и жители охотно хватались за всякие простые, но здоровые народные развлечения, например: катание с горок, ярко освещенных разноцветными фонарями, с неизбежной гармоникой, катание по улицам на оленях, изредка на лошадях с бубенчиками, с яркими лентами, с заездом к знакомым, где промерзшим гостям предлагались горячие блины обыкновенно с икрой, иногда с зернистой осетровой, и чай.
Зимняя поездка в Тобольск
Обдоряне, которые поддерживали оживленные торговые сношения с тундрой и у которых за год накапливалось достаточное количество пушнины, ездили для её сбыта в Тобольск, а некоторые значительно дальше — на Ирбитскую ярмарку. Андрей Степаныч с женой и дочкой поехал в Тобольск продать пушнину, купить кое-какие необходимые предметы и попроведать своего сына Андрюшу, который в это время учился в Тобольском духовном училище. Ехали до Березова на оленях, а затем до Тобольска на лошадях, всего около полутора тысяч верст. Перед отъездом было заготовлено достаточное количество пельменей, щей и молока в мороженом виде. Одеты были тепло: в малицы, гуси и остяцкие пимы с чижами /меховая обувь/. Что касается ямщика, то, хотя он сидел впереди на ветру, он часто сдвигал свой пришитый к гусю треух на затылок, так как ему иногда становилось жарко: скатавшиеся в войлок волосы, заплетенные в две косички, давали ему достаточную защиту от тридцатиградусного мороза. Дочка была одета не в жесткий гусь, а в мягкую неплюйчатую парку. Девочка у себя на коленях везла куклу, с которой она не хотела расставаться даже на короткое время. Кукла в парке из белых пешек с разноцветными опушками, окаймлявшими полы, воротник и рукава, привлекала общее внимание и являлась предметом тщательного, можно сказать, нежного ухода со стороны своей хозяйки.
Ехали до Тобольска целую неделю и столько же времени в обратном направлении. В Тобольске закупались разные предметы, между прочим, мороженые лимоны и апельсины, которые в засахаренном виде считались отличным противоцинготным средством, не был забыт и стручковый красный перец, настойка которого на водке применялась при всякого рода простудных заболеваниях на рыболовных промыслах, где во время неводьбы приходится проводить много времени в холодной воде.
Андрей Степаныч привез тобольским косторезам, которые пользовались широкой известностью за свою отличную работу по вырезыванию из кости, несколько мамонтовых клыков, которые по белизне и твердости не отличались от настоящей слоновой кости, и получил в обмен красивый письменный прибор в стиле северных картин: тут были олени, нарта, чум, который служил крышкой для чернильницы. Ветвистые же рога оленя служили для того, чтобы класть на них ручки и карандаши.
На обратном пути, когда проезжали его березово-обдорскую часть, по выезде из села Мужи, началась такая сильная пурга, при которой даже ямщик-остяк ничего не видел перед собою. Оставалось только остановиться в чистом поле, чтобы быть занесенным снегом и спастись от холода под его покровом. Андрей Степаныч однако же не согласился на такое предложение ямщика. Тогда остяк выпустил вожжечку и предоставил оленям возможность идти или остановиться в любом месте. Вьюга продолжала бушевать с неослабевающей силой. Олени долгое время шли с короткими остановками, а потом остановились окончательно. Когда ямщик слез с нарты и прошел немного вперед, он увидел, что олени остановились у ворот того дома в Мужах, где путники провели предыдущую ночь. Таким образом, неожиданно получился наилучший выход из весьма опасного положения.
Второй случай на том же участке пути заключался в следующем: в одном месте олени неожиданно с большой силой бросились в сторону; по-видимому, они испугались чего-то, скорее всего волка. Нарта опрокинулась, пассажиры выпали из нее. По счастью, ямщик удержал в своих руках вожжечку и испуганные олени — их была четверка, — покружившись некоторое время, остановились. Когда пассажиры снова собрались около нарты, оказалась, что никто не пострадал при падении, и через некоторое время езда возобновилась.
Как на переднем пути, так и на обратном, Андрей Степаныч считал своим долгом заехать в Шурышкары к своему приятелю рыбаку Уженцеву, стихотворцу и большому оригиналу. Дом его стоял одиноко, вдали от человеческих жилищ. Чувствуя потребность в общении с людьми, он считал, что все проезжие должны были у него обязательно остановиться, будь то днем или ночью, каждого он дружелюбно встречал и угощал, чем только можно. Те, которые не заезжали к нему, становились его личными врагами. Питая пристрастие к стихотворству, он при важных случаях сочинял целые поэмы, но гораздо большей известностью пользовались его краткие изречения в стихотворной форме; так, угощая березовского акцизного надзирателя, который питал отвращение к луку, он сказал: «Забудем в дороге разлуку и поедим пельменей без луку». А пельмени, по случаю приезда этого чиновника, были действительно приготовлены без лука.
Олени, как известно, отличаются большой выносливостью, и путники на протяжении четырехсотверстного пути сменили только одну их упряжку у остяка-оленевода, у которого они были заказаны заблаговременно, еще на переднем пути, но кратковременные остановки, когда оленям давалась передышка, делались часто; тогда путники влазили в дымный чум и стремились подкрепиться горячим чаем, в котором плавали кусочки жирного мерзлого молока.
Так девочка Маша познакомилась со всеми особенностями путешествия по северному краю в зимнее время. Вернулись в Обдорск уже в конце великого поста. А там не за горами светлая солнечная Пасха, когда небо утрачивает свою белёсую зимнюю окраску и постепенно начинает приобретать голубую весеннюю, и в домах бывает светло не только днем, но и ночью. После торжественных пасхальных служб девочка Маша ходит по родственникам, поздравляет их и обменивается красными яйцами. Андрей Степанович, несмотря на то, что в полях ещё белеет снег, начинает готовиться к переезду на свой рыболовный песок Сангамы, но уже не по снегу на оленях, а по воде на своей небольшой барже. Впрочем, лед на Оби пройдет еще не скоро, недели через три, около половины июня.
Что касается молодежи, то для нее после Пасхи наступает самое веселое время — Фомина неделя, или «Красная горка», когда происходят свадьбы. Страдная пора, когда придется дни и ночи проводить за рыбной ловлей, на комарах, в тяжелом труде, наступит еще не скоро, но она близится. Исправление и шпаклевка лодок, заготовка рыболовных снастей — все эти подготовительные работы отнимают не так уж много времени, да к тому же в значительной степени они выполнены еще зимой. Поэтому и остальная часть населения стремится использовать свой досуг на веселье и гулянки во время свадеб. Свадебные обычаи и обряды уже перестали соблюдаться полностью, но все же они отчасти продолжали сохранять свою силу, в особенности в зырянских семьях, принесших из Архангельской губернии любовь к старинным обычаям, играм и песням. При полном соблюдении свадебного обряда он обыкновенно имел характер драматического представления из следующих частей: сватаны, сговор, девичник, баня и день свадьбы. Каждая из перечисленных частей состоит из узаконенных обычаем переговоров, действий и песен. Последние выполняются особым хором из искусных певиц. Маше разрешалось сопровождать родителей, когда они ходили на какую-либо свадьбу, и она охотно это делала, потому что, во-первых, её интересовало сценическое представление, в которое выливался свадебный обряд, где главными действующие лицами были не столько жених и невеста, столько тысяцкий, дружка и шаферы; во-вторых, потому, что ей нравились свадебные песни, в исполнении которых она, имея неплохой голос и слух, принимала деятельное участие наряду со взрослыми хористками.
Лето на рыболовном песке
Полетела с юга на север разная птица; где она проводит лето и размножается, там её настоящая родина. Из многих пород гусей, летующих в тундре, обдорянам лучше всего знакома казарка, потому что летит она дружно, большими стаями, с громким гоготаньем. Кроме того, казарка служит вестником ледохода на Оби. «Казарка летит, казарка летит!», — передается из уст в уста. Значит, подходит время, когда придется поехать на лодках и на баржах вниз по Оби, где находятся многочисленные рыболовные пески. Такое плавание девочка Маша совершила в первый раз, когда ей было всего только восемь месяцев.
Конечно, от первых поездок и пребывания на песке в течение всего лета в её памяти ничего не сохранилось. Сознательная её жизнь началась приблизительно с восьмилетнего возраста. С этого времени её воспоминания становятся более определенными. Еще довольно холодно. Лодке иногда приходится пробираться среди льдин, но нужно спешить. чтобы быть во всеоружии на месте, когда пойдет вверх по Оби «вонзь», т.е. первый весенний сырок. Рыболовный песок Сангамы не отличался красивым местоположением; он был расположен на одном из правых рукавов Оби, на левом луговом берегу этого рукава. Вода подмывала правый нагорный берег, вследствие чего здесь раза два в течение лета происходили обвалы, от которых поднималась высокая волна, представлявшая некоторую опасность и для жителей песка, расположенного на левом берегу рукава. Во всяком случае, возможность этих обвалов всегда вселяла некоторую тревогу в сердце матери за судьбу детей, игравших на берегу, неподалеку от воды или даже на лодке. Девочка часто занималась ловлей синичек на берегу при помощи ящика, подпёртого палочкой, к которой привязывалась веревка; нужно сказать, что результаты этой ловли всегда были отрицательны. Чаще всего девочка Маша со своим братом Андрюшей играла на одной из лодок: они плескались веслами, греблись, но лодка не двигалась, так как место было неглубокое и, кроме того, она была привязана к берегу. Иногда дети закидывали небольшой неводок, для чего им приходилось спускаться в воду; ноги у них при этом занятии оставались сухими, потому что они были обуты, как и все прочие обитатели песка, в бродни, т.е. простые сапоги без твердых подошв и подборов с длинными мягкими голенищами. Для непромокаемости бродни густо смазывались смолой, а иногда дегтем, после чего они вывешивались на палках для просушки на солнце. Бродни, кроме того, хорошо защищали ноги от комаров.
По временам на песке дул сильный холодный ветер, и для детей возникала опасность какого-либо простудного заболевания, но девочка Маша ни здесь, на песке, ни в Обдорске во время своего детства не перенесла ни одной болезни, за исключением кори, которая прошла у нее очень легко, почти незаметно.
Во вторую половину лета изредка ездили с отцом и матерью на противоположный берег для сбора ягод: морошки, голубицы, княженики и в самом конце лета, перед отъездом — брусники. Во время ненастья девочка Маша сидела дома и играла в куклы. Перед 22-м августа, т.е. перед днем именин девочки, отец, встав пораньше, что-то пилил, строгал, долбил, вообще что-то мастерил из дерева, готовил какой-то подарок дочке. Когда в день именин девочка получила окрашенную суриком кроватку для своей куклы, она была счастлива: о лучшем подарке она не могла и мечтать. А между тем на берегу производилась усиленная работа: большими неводами вылавливалась рыба, засаливалась и укладывалась в бочки под сараем. Андрей Степаныч был мастер по заготовке рыбы впрок разными способами: из лучших муксунов он приготовлял прекрасные поземы и балыки.
Так проходило лето. Члены небольшого семейства были по-своему счастливы. Была одна неприятная сторона в жизни на песке – несметное количество комаров, которые мучили человека своими укусами днем и ночью и с которыми приходилось вести непрерывную борьбу.
Дым являлся радикальным средством для защиты человека от комаров; поэтому, несмотря на то, что он был неприятен и самому человеку, приходилось все время поддерживать в сенях и в комнате т.н. курево, для чего в ведро, поставленное на кирпичи, клали гнилушки и всякий другой растительный материал, а потом все это поджигалось с таким расчетом, чтобы получалось много дыма, но не было бы пламени. На ночь, после основательного выкуривания комаров из помещения, все члены семьи забирались под полог, т.е. большой мешок из редкой ткани, который свешивался над кроватью. В течение дня комары все же порядочно искусывали ребят, поэтому мать считала необходимым мыть их перед сном в ванне.
Питались в течение лета на рыболовном песке почти исключительно рыбой. Овощей не было, так как климатические и почвенные условия считались для огородничества неблагоприятными. Поскольку корова оставалась в Обдорске, оттуда изредка присылался варенец, т.е. творог в кислом, предварительно хорошо прокипяченном молоке. Варенец употреблялся преимущественно как лакомство для детей. Его наливали в большую глубокую чашку, отсюда дети брали его ложками и должны были не обронить на стол ни одной капли. Если же это случалось и капелька варенца оказывалась на столе, то остальные со смехом кричали: «Капанок, капанок!» и ставили эту неудачу в минус неискусному едоку.
Дни становились короче, воздух холоднее. Пришло время для обратного переезда в Обдорск. Песок перестал уже интересовать ребят, да и рыба стала ловиться хуже. Нагруженная бочками соленой рыбы баржа будет захвачена попутным пароходом. Переезд членов семьи обратно совершился на лодке. Скоро покинут Сангамы и временно проживавшие здесь остяки, они переедут на зимнее жительство в Халысь-Пугор со сделанными в течение лета запасами рыбы, варки и жира.
По приезде в Обдорск после трехмесячной жизни на песке в крайне примитивных условиях все здесь представляется величественным, необыкновенным: и две церкви с золочеными главами, и большие красивые дома, один из которых имеет даже два этажа, и люди, одетые в красивые, чистые, не пахнущие рыбой костюмы. После просмоленных бродней как-то было странно видеть на ногах девушек ярко начищенные ботинки.
Вскоре после переезда в Обдорск родители стали принимать меры к тому, чтобы пригласить для девочки учителя из числа политических ссыльных, который подготовил бы её к поступлению в будущем году в Тобольскую Мариинскую школу. Тобольск — богатый, красивый город, несравненно больше Обдорска; тут церквей, пожалуй, столько же, сколько и в Москве, т.е. сорок сороков! Вот в этом городе придется жить девочке Маше одной, без родителей, и после мирной тихой жизни на песке или в Обдорске привыкать к грохоту извозчичьих пролеток, едущих по деревянной мостовой.
Стоит девушка Маша, теперь уже ученица Тобольской Мариинской женской школы, на церковном клиросе, поет в церковном хоре, а мысли иногда бродят далеко, далеко. В воображении возникают картины из детства. В некоторых церковных песнопениях ей слышатся мотивы, напоминающие свадебные песни, то грустные, то веселые и радостные; взглянет она на белые передники своих подруг, и в воображении сейчас же возникнет представление о белоснежных чайках, которые все время носятся с криком в воздухе на песке Сангамы, напоминая собой белые хлопья снега.
Милое, дорогое, навсегда ушедшее детство! Что-то будет впереди?
Мариинская школа
Среднее образование я получила в Тобольской Мариинской женской школе. Прежде чем описать это учебное заведение и рассказать о том, как я провела в нем шесть лет, начиная с 1894 года, необходимо объяснить, как я попала в него. Объяснение требуется, во-первых, потому, что от Обдорска, где жили мои родители, до Тобольска – дистанция огромного размера, в особенности если принять во внимание тогдашние средства передвижения; во-вторых, потому, что Мариинская школа была привилегированным учебным заведением, в которое не допускались дети крестьян и мещан, мой же отец был потомственным крестьянином, происходившим из села Сухоруковского Березовского уезда; и, наконец, в-третьих, нужно принять во внимание, что из Обдорска до этого времени не посылали детей для учения в Тобольск, отправление же девочки было делом вообще неслыханным. Если меня все же послали учиться, то это, в свою очередь, объясняется особым складом ума моих родителей и их убеждениями, сложившимися под сильным влиянием политических ссыльных, с которыми мой отец, человек грамотный, но не получивший никакого школьного образования, поддерживал тесные отношения. Нужно однако же сказать, что одновременно со мной, даже в одной и той же лодке, поехали учиться в Тобольск в качестве пионеров, прокладывающих новые пути для получения образования, два мальчика: Костя Нижегородцев, сын приблизительно таких же родителей, как и мои, и Ваня Ямзин, сын обдорского станового пристава. Эти два мальчика ехали для поступления в Тобольскую мужскую классическую гимназию.
Пароходы тогда почти совсем не ходили в низовьях Оби, поэтому нам пришлось ехать около 900 километров в каюке, т.е. в крытой лодке, управляемой тремя гребцами, до села Самаровского, где удалось сесть на попутный, шедший из Томска пароход. Переезд в лодке совершился благополучно, без особых приключений и задержек, и только при перевалке через Обь около станции Перегребное нас порядочно встряхнуло.
Для получения права на поступление своей дочери в школу мой отец стал платить ежегодно известную сумму гильдейского сбора и, таким образом, считался в течение 6 лет купцом 2-й гильдии.
В Обдорске я получила лишь небольшую домашнюю подготовку при помощи все тех же политических ссыльных, так как школы в Обдорске в то время еще не было. Поэтому в Тобольске я должна была прежде всего заняться подготовкой к экзамену для поступления в школу. Жила я на квартире и готовилась к экзамену у Королевых, с которыми после того у меня и моих родителей завязалась тесная дружба. После зачисления в школу я была принята в пансион при нем, в котором и прожила все 6 лет. Нужно сейчас отметить необыкновенную дешевизну содержания девочки в пансионе: за питание, белье, одежду, обслуживание и, наконец, за учение в школе приходилось платить всего только150 рублей в год.
Живя в Тобольске сначала в семье ласковых Королевых и оказавшись потом в пансионе среди 35 девочек, из которых около 10 были мои сверстницы и одноклассницы, я не испытывала чувства одиночества и тоски, хотя и очень любила оставленных мною в Обдорске родителей, к тому же мы, пансионерки, почти всё время были чем-нибудь заняты, и скучать нам было некогда. За нашим поведением, работой и за настроениями следило несколько человек: во-первых, к каждой ученице младшего класса была приставлена ученица старшего класса — «старшая», приучавшая нас к соблюдению самых элементарных порядков и к аккуратности и бережливости; во-вторых, при школе оставлялись на два года человека три из числа окончивших в ней курс учениц, которые под наименованием «пепиньерок» дежурили поочередно в пансионе и несли воспитательные обязанности; в-третьих, за соблюдением всех школьных порядков, за нашим досугом и учением наблюдали и помогали нам во всем еще классные дамы. Таким образом, в надзоре и помощи недостатка не было. Над всем этим штатом воспитательниц стояла во главе пансиона начальница, несшая на себе распорядительные, преимущественно хозяйственные обязанности. Кроме пансионерок, в школе учились приходящие ученицы, так называемые своекоштные, их было большинство; к ним пансионные порядки, конечно, не относились, но форма одежды у всех учениц была одинаковая: бордовые платья и белые фартуки с пелериной. Как те, так и другие обязательно должны были волосы заплетать в одну простую косу, без завивок и причесок.
Опишу дневной распорядок жизни в пансионе. Нет надобности перечислять все детали распорядка: они были приблизительно такие же, какие существуют и в настоящее время в советских интернатах, общежитиях и пансионах; важнее описать отличительные черты школьного пансиона царского времени и притом ведомства императрицы Марии. Поднимались мы с постели по звонку в 7 часов утра, приводили в порядок себя, свои кровати и столики при них, после чего по звонку же шли на общую молитву в зал, а затем в столовую пить утренний чай. Все наши передвижения происходили по звонкам и в организованном порядке, т.е. парами. К 9 часам мы переходили в общие коридоры, где смешивались с приходящими ученицами, чтобы по звонку ровно в 9 часов утра вступить в классы, где для пансионерок были поставлены особые, запирающиеся на замок парты, в которых они могли хранить свои учебные принадлежности. Конечно, занятия в классе начинались с молитвы и ей же заканчивались.
После пятичасовых занятий своекоштные ученицы расходились по домам, а мы, переодевшись в простые домашние платья, шли на обед. Нечего и говорить, что перед обедом, как и после него, читалась общая молитва. Вообще молились мы очень часто, причем по каждому случаю читалась особая молитва. Читали мы их по привычке, безучастно, не вникая в их смысл, который в значительной степени затемнялся церковно-славянским языком. Молитвы однако же имели то значение, что сглаживали различия между людьми и парализовали их самостоятельные и личные настроения. В этом, вероятно, и заключалась главная цель частых молитвословий.
Сразу после обеда мы выходили на прогулку в ограду, где зимой для нас устраивались ледяные катушки, кататься на конках нам не полагалось, так как начальство боялось простудить нас. Прогулка продолжалась полтора часа, но для девочек, изучавших музыку или состоявших в хоре, она сокращалась до получаса. Я, северянка, с увлечением каталась на катушке, но, к сожалению, срок прогулки был для меня весьма короток: я пела в хоре и изучала музыку и должна была отдавать четыре часа в неделю послеобеденного отдыха. В воскресенье нас выстраивали в пары и водили гулять по городу. Такие прогулки нас, пожалуй, развлекали больше, чем катание и игры в ограде при запертых на замок воротах. Вообще всякое общение с внешним миром у нас строго регулировалось и происходило всегда под контролем; мы, даже находясь в помещении, не имели права выглядывать в окна. Для свидания с родственниками отводился всего только один час в неделю; эти свидания обыкновенно происходили в общем зале.
После гулянья и вечернего чая шла в течение двух часов организованная подготовка к урокам следующего дня. Наконец, наступал с нетерпением ожидавшийся «девятый час», который мы могли проводить по своему усмотрению: в этот час ученицы свободно играли, пели, танцевали, вышивали, вязали и т.п., но у меня и этот час два раза в неделю не был свободен: я должна была посвящать его изучению заданного урока по музыке. Дальше по звонкам происходили последовательно: ужин, общая молитва, и мы удалялись в спальни; в одиннадцать часов вечера гасились огни, и наступала полная тишина. Нужно сказать, что многочисленные командные звонки в течение дня нам порядочно надоедали, в конце концов вызывали нервное утомление и раздражение.
Из сказанного видно, что на чтение художественной литературы у нас почти совсем не оставалось свободного времени; наиболее подходящие часы для этого — вечер в субботу и утро в воскресенье – уходили на посещение церкви. К тому же и выбор книг для чтения был весьма ограниченный, так как цензура ведомства императрицы Марии отличалась особой строгостью; например, многие произведения Л.H. Толстого («Крейцерова соната», «Воскресение» и др.) находились под запретом. Возможности для нелегального чтения, как и вообще для нарушения предписаний и школьных правил, у нас были весьма ограниченные вследствие обилия начальствующих и надзирающих лиц.
Большей свободой пользовались те ученицы, которые имели в городе родственников или близких знакомых, пользовавшихся доверием школы; они могли уходить к ним в праздничные дни в отпуск при непременном однако же условии, что берущие к себе девочку должны были обязательно прийти за ней, получить отпускной документ, а потом, по истечении срока, привести ее обратно в школу и по этому же документу сдать ее дежурной классной даме. Те ученицы, которые не имели родственников в городе, проводили праздничное время в школе и обязаны были ходить в церковь ко всенощной в субботу и к обедне в воскресенье. Я как хористка, конечно, не имела возможности пользоваться праздничными отпусками. Ученицы, остававшиеся в пансионе, вставали в праздничные дни как обычно, в 7 часов утра.
В дни больших праздников церковные службы были особенно продолжительны, а в царские праздники после обедни обязательно был молебен с коленопреклонением. Таким образом, в праздничные дни я утомлялась почти не менее чем в будни. Пасхальные каникулы имели двухнедельную продолжительность, но вся первая неделя, т.е. седьмая неделя великого поста, так называемая страстная седьмица, уходила наговение и вообще на усиленное посещение церкви, где часто произносилась с коленопреклонением особая великопостная молитва Ефрема Сирина.
Эта молитва производила на нас сильное впечатление, пожалуй, не столько своим смыслом, не столько своими словами, в которые мы не особенно вдумывались, сколько всей обстановкой и тем выражением, с каким она произносилась священником. Вообще церковные службы и песнопения на страстной и пасхальной неделях отличаются особенной торжественностью и выразительностью; вот при глубокой тишине выступают на середину церкви три девочки. Над склоненными головами молящихся слышатся серебристые звуки кадила, испускающего густые клубы ладана. Нежные детские голоса исполняют трогательное трио Бортнянского: «Да исправится молитва моя»… Я также исполняла в этом трио партию 2-го дисканта.
Обязательное посещение церкви кончалось в первый день пасхальной недели, после чего почти все ученицы уходили и уезжали в отпуск; я также уходила в отпуск к Королевым на несколько дней, где одна из дочерей, Ольга Федоровна, была в нашей школе классной дамой и учительницей музыки. В праздники, и в особенности царские, нам предлагалось улучшенное питание, например, за завтраком – большой именинный пирог с вареньем. За обедом — телятина, мороженое и т.п. Губернаторша, которая по своему общественному положению считалась попечительницей нашей школы, присылала нам в пансион конфеты, орехи, пряники и другие сласти. По вечерам в царские праздники устраивалась иллюминация в виде зажженных свечей на окнах; в такие дни нам разрешалось ложиться спать позднее обыкновенного, и мы до часу ночи пели, танцевали под рояль, играли, как могли и умели, например, в хоровод.
Каких-либо увеселений и развлечений вне школы у нас, вообще говоря, было мало: иногда, очень редко, нас возили, обыкновенно в коробах, на просмотр генеральной репетиции спектакля, дававшегося любителями или какой-нибудь заезжей труппой в общественном собрании (т.е. клубе). Разрешение на просмотр таких спектаклей давалось с большой осторожностью, после изучения пьесы нашим начальством вплоть до губернаторши; на эти репетиции приводились также гимназисты-пансионеры и уездники. Наконец, раза два в год мы ездили на вечера в мужскую гимназию, там было хорошее угощение, играл приглашенный большой городской оркестр; мы с увлечением танцевали в большом гимназическом зале с гимназистами. Эти вечера доставляли нам особенно большое удовольствие и были, так сказать, событиями в нашей жизни. У себя в школе мы не могли устраивать таких вечеров, так как у нас не было большого зала.
В дни траурных событий в царской семье наша и без того бедная программа увеселений подвергалась сокращениям: так в 1894 году, когда произошла смерть Александра III, мы носили траур и всякие развлечения были полностью отменены на целый год.
На летние каникулы большинство школянок разъезжались по домам, многие в соседние города, как Ишим, Курган, Ялуторовск, Туринск. В 1899 году, когда, благодаря Пушкинскому юбилею, нас отпустили на каникулы несколько раньше обычного срока, я тоже сделала попытку съездить в родное село. Попытка вышла весьма неудачной. Ехать пришлось на барже (Туполева), которая шла в низовой край сплавом, пользуясь попутным течением, без всякой буксировки пароходом. Помещалась я вместе с хозяевами в небольшой каюте на палубе баржи, т.е. в очень неудобных условиях. Несмотря на то, что мы ехали следом за льдом, расплодившиеся комары неотвязно преследовали нас всю дорогу, и защищаться от них приходилось при помощи курева, которое своим едким дымком отгоняло надоедливых насекомых, но в то же время отравляло воздух и нам. Наконец, через месяц баржа пристала к Обдорску. Немного я прожила под крылышком родителей и должна была уже подумать о возвращении в Тобольск. На этот раз удалось устроиться на маленьком пароходишке, который тащил баржу с соленой рыбой против течения, поэтому шел очень медленно. Понятно, что к началу ученья я опоздала, и меня чуть не исключили из школы. Думаю, что почти двухмесячное пребывание на свежем воздухе благотворно подействовало на мое здоровье.
В школе на каникулярное время оставалось лишь небольшое число пансионерок, которых увозили на дачу обыкновенно в соседнюю татарскую деревню Сузгун. Там, на большей, чем в городе, свободе мы гуляли, ходили в ближайший кедровый лес за грибами и ягодами. Кедры были такие свежие, развесистые, здоровые! Купаться и кататься на лодке по Иртышу попечительное начальство, заботясь о нашем благополучии, нам не разрешало.
При нашей школе была особая больница, куда воспитанницы немедленно отправлялись при всяком заболевании. Наш школьный врач старичок Дунаев ревностно относился к своим обязанностям и при всяком незначительном заболевании, например, при головной боли, освобождал нас от занятий и стремился доставить нам так или иначе облегчение. По его предложению, между прочим, летом на даче мы были обязаны носить фланелевые набрюшники.
В учебном отношении наша школа была оригинальна тем, что в нее принимались учащиеся в два года один раз; поэтому при шестилетнем обучении она имела только три класса, следовательно, в каждом классе приходилось сидеть два года, а в случае оставления на повторительный курс ученица просиживала в одном классе четыре года. Счет классов шел в обратном порядке по сравнению с общепринятым: вступительный класс назывался третьим, а выпускной — первым. Для оценки успехов применялась 12-балльная система; следовательно, средние по качеству ответы оценивались цифрой 7, а лучшие 12; отметки 6 и ниже считались непереводными. В моих аттестациях обыкновенно находились отметки 10, 11 и 12.
Ученицы нерусского происхождения представляли в нашей школе большую редкость; так при мне окончила курс одна татарка, очень способная и красивая девушка, дочь крупного чиновника. Как правило, еврейки в школу не принимались, но березовский врач Зальмунин, ссылаясь на то, что он является государственным служащим, добился приема своей дочери не только в школу, но и в пансион.
В нашей школе преподавались обычные для средней школы предметы, в том числе два иностранных языка — немецкий и французский; из искусств, кроме чистописания, рисования, преподавались пение, танцы, рукоделие и в качестве необязательного предмета, за особую плату – музыка (рояль). Ясно, что при такой перегруженности учебного плана и ограниченности времени на обучение (6 лет) по 7 часов в день, из которых 2 часа отводились на подготовку к урокам, результаты учения не могли быть обширными и прочными. В этом отношении наша школа уступала семилетним гимназиям, к которым она приравнивалась по своим правам. Нужно еще добавить, что в школе преподавались педагогика и методика русского языка и арифметики и отводилось некоторое время на педагогическую практику в начальной школе. Из школы мы выпускались со званием домашней учительницы, и многие из нас вскоре же после окончания курса назначались учительницами в сельские школы.
Учительский персонал нашей школы состоял преимущественно из учителей, приглашенных из других учебных заведений: из мужской гимназии, духовной семинарии, уездного училища; иногда для преподавания в школе привлекался инспектор народных училищ.
Подводя итог всему сказанному и оценивая работу школы и пансиона с точки зрения учебной и воспитательной, нужно сказать следующее: конечно, по отмеченным выше причинам она не давала и не могла дать нам солидного образования, тем более, что и поступали-то в школу часто девочки со слабой домашней подготовкой. Но все же она недурно справлялась со своими задачами в пределах отведенных ей возможностей. В особенности же я высоко ставлю воспитательную деятельность пансиона: здесь нас не нежили, не баловали, как это часто бывает в семьях, с нами не обращались оскорбительно, мы не видели там примеров грубого или недостойного поведения; ценно то, что нас в пансионе приучали к труду, к порядку, к бережливости и скромной жизни. Все это такие блага, которыми не часто приходится пользоваться детям в отдельных семьях. В пансионе воспитательная работа велась по особому, детально разработанному и проверенному плану людьми, достаточно подготовленными для этого дела. Усвоенные мной в школе принципы я применяла при воспитании своих детей 12 и, как мне кажется, достигла неплохих результатов. Но вот при воспитании внучатного поколения получалась осечка: моя работа уже не дает надлежащих результатов, и вся моя педагогика повисла в воздухе. Видимо, я устарела; недаром говорит пословица: новые времена, новые песни! Отстать от своих старых взглядов и привычек и перестроиться на новый лад я уже не могу.
