В.В. Бартенев
Инородцы Обдорского края — самоеды и остяки. Есть еще какой-то небольшой народец, которого остяки, а с ними и местные русские, зовут няхсамар-ях (ях по-остяцки — люди, народ). Народец этот очень немногочисленный и совершенно неисследованный, открыт впервые недавно, а именно в прошлом, 1894 году зимой проф. А.И. Якобий вместе с обдорским уроженцем И.П. Росляковым (совместно с которым я работал над составлением остяцкой грамматики) ездили исследовать реку Надым, впадающую в Обскую губу, верст на 100 ниже устья Оби. Ездили они туда для осмотра местности с целью устроить миссионерский пункт, по возможности изолированный от развращающих культурных влияний на остяков. Спустившись по Оби и проехав по Обской губе до устья реки Надым, они поднялись вверх по этой реке на довольно значительное расстояние по направлению к Ю.-В. и тут встретили этот няхсамар-ях. По внешнему виду этот народ ничем почти не отличается от самоедов, только немного смуглее и с более резко выраженным монгольским типом, но в языке — громадная разница. Язык няхсамар-ях не имеет ни малейшего сходства ни с самоедским, ни с остяцким, даже звуки, общий характер языка — совершенно особенные.
В то же время это, наверное, и не тунгусы. Тунгусы хотя редко, но все-таки приезжают в Обдорск из Туруханского края. Факт столь недавнего открытия целого народца довольно недурно иллюстрирует наше отношение к жизни окраин.
Самоеды — племя монгольское; остяки — финское. Это отражается на языке обоих племен, не имеющих между собой ничего общего. Даже не знающие ни по-остяцки, ни по-самоедски могут отличить эти языки уже по одному говору: самоедский говор звучный, резкий, грубый, часто встречается «р» и разные гортанные звуки. Говор самоеда до того дик и так мало в нем человеческого, что просто удивляешься тем русским, которые выучиваются объясняться с этими истинными сынами тундры. Остяцкий говор, наоборот, протяжный, мягкий, изобилующий шипящими и свистящими звуками, что придает языку какой-то слюнявый характер. Но, несмотря на то, что народы эти принадлежат к различным расам, вы, встретив на улице инородца, не отличите, кто он: остяк или самоедин. И по одежде, и по чертам лица оба племени в Обдорском крае очень схожи между собой. Вероятно, это произошло от физиологического смешения (смешанные браки довольно часты), а может быть, и от долговременного пребывания в одних и тех же географических условиях. Остяки верховские, т. е. живущие южнее Березова к Тобольску и Сургуту, уже отличаются от обдорских. Там совершенно ясно выражен финский тип. Проезжая по остяцким юртам около Самаровского (село Самаровское находится при впадении Иртыша в Обь), я был просто поражен сходством этих южных остяков с нашими чухнами. Точно так же, будучи недавно в Юрьеве, я нашел большое сходство остяков с эстонцами.
Монгольский тип: скошенные глаза, широкие скулы, смуглый цвет лица, довольно слабо выражен у самоедов. У них редки такие типично монгольские лица, как, напр., у калмыков. Лица обдорских инородцев я нахожу, в общем, довольно красивыми: блестящие карие глаза, довольно правильные черты и густой румянец по довольно белому лицу, особенно у женщин. На самоедских детей, когда они в мохнатых гусях, просто можно залюбоваться: они напоминают маленьких белых медвежат. Толстый мохнатый гусь закрывает все тело маленького дикаря и из этого белого пушистого покрова выглядывает только раскрасневшееся свежее личико с блестящими черными глазенками. Самоеды, когда им живется хорошо, представляют из себя очень здоровый, сильный народ. Конечно, когда инородец опустится и сопьется, то в своих грязных, изорванных лохмотьях, с изуродованным морозом и пьянством (а иногда, хоть довольно и редко, и сифилисом) лицом он производит ужасное впечатление чего-то нечеловеческого. Особенно ужасны старики и старухи — нищие. Недаром о них говорится: остяцкая рожа.
Часто говорят о вымирании инородцев, и потому невольно возникает вопрос об инородцах обдорских. Несомненно, что раньше самоедов на обдорскую ярмарку приезжало больше, чем теперь. Но все это — указания старожилов, довольно неопределенные и голословные. Точных статистических данных не имеется. Исчисления ясачных душ и данные ревизий не годятся, так как были сделаны уже давно. Записи церковных книг тоже не могут дать никакого ответа на движение инородческого населения. Во-первых, не все инородцы крестят своих детей, и сами далеко не все крестятся. Во-вторых, почти никогда ни один инородец не погребается по православному обряду. Таким образом, церковные книги могут дать довольно приблизительные сведения о рождаемости и равно никаких о смертности. Основываясь исключительно на довольно неопределенных показаниях местных жителей и на кое-каких донесениях врачей и местной администрации (по поводу какой-нибудь эпидемии), можно все-таки предположить, что число инородцев скорее уменьшается, чем увеличивается. Очень важен вопрос о причинах этого уменьшения, так как, не зная причин, мы не можем и бороться с этим печальным явлением.
Вообще, приводят следующие объяснения: во-первых, приходится слышать указания на какие-то неопределенные психические влияния цивилизации на дикарей, в силу которых последние как-то сами собой стушевываются и пропадают. Во-вторых, и чаще всего делаются вполне определенные указания на такие действия цивилизации* как спаивание, истребление, закабаление и, вообще, эксплуатирование доверчивых и невежественных дикарей представителями более культурного народа. В-третьих, указывают на действие эпидемических болезней, особенно страшных при отсутствии медицинской помощи и негигиенических условиях жизни.
Что касается первого рода причин вымирания, то, глядя на житье самоедов, мне не раз приходило в голову, что при известных условиях может возникнуть такое психическое состояние, которое приведет к вымиранию, если не прямо, то косвенно, заставляя инородца пьянствовать и, таким образом, ставя его на путь алкоголизма. Это, пожалуй, может быть при такой культуре, которая, раз сложившись в определенную форму, не допускает уже дальше никакого прогресса.
Между тем народ сталкивается с высшей культурой, он видит картины лучшей жизни, они дразнят его воображение и манят его вперед; но туда он не может по условиям своей жизни. На этой почве может развиться хандра, а затем пьянство. Это часто приходило мне в голову, глядя на самоедов. Жизнь кочевника отлилась в известные формы, и никакой прогресс тут невозможен: вся бытовая обстановка самоеда идеально приспособлена к тундре.
Никакое другое жилище, кроме чума, как он есть, для тундры не годится. Все мельчайшие подробности одежды, утвари, упряжки оленей доведены до возможного совершенства. Сам Эдисон не мог бы выдумать ничего практичнее для тундры, чем оленья нарта, в смысле легкости и прочности.
В то же время житье в тундре не дает возможности [предаваться] каким-нибудь умственным занятиям: читать и писать очень трудно в дымной атмосфере чума, освещенного только костром посередине его. Да и к чему самоеду читать, ведь знание и наука только тогда могут оказать благодетельное влияние на целый народ, когда они дают ему что-нибудь полезное и практически применимое. Если какой-нибудь самоед случайно попадет в условия цивилизованной жизни, напр., его отдадут в духовное училище или в фельдшерскую школу (как тому неоднократно бывали примеры), то он неизбежно порывает со своими родичами, становится русским священником или фельдшером. Для своего народа он пропадает совсем, даже родного языка он не знает, уступая в этом отношении любому русскому обдорянину, прекрасно говорящему по-самоедски. Я даже считаю, что брать детей из самоедов и остяков для того, чтобы давать этим отдельным личностям профессиональное образование, совершенно излишне.
К чему, в самом деле, искусственно создавать профессиональную интеллигенцию из членов низшей расы, когда под рукой есть раса более для того пригодная? Ну что толку в том, что такой-то фельдшер, такой-то псаломщик будет из самоедов, раз он не имеет ни малейшего влияния на своих соотечественников, да и сам по большей части плох? Большинство самоедов, перенесенных в другие условия жизни, заболевают от чахотки. Известно, что кочевники, никогда не болеющие чахоткой у себя в степи, склонны к этой болезни, раз попадут в другие условия.
Привыкшие к жизни на открытом воздухе, они уже не переносят яд легочного дыхания. Да и пьяницы они выходят в большинстве случаев. «Остяцкая кровь сказывается», — говорят в подобных случаях обдоряне.
Таким образом, прогресс для всего племени в целом почти невозможен. А между тем самоеду приходится сталкиваться с лучшею жизнью, которая, однако, для него недоступна. При таких условиях может развиться подавленное психическое состояние, которое, неизбежно осложняясь алкоголизмом, может, пожалуй, привести и к вымиранию.
Мне кажется поэтому, что каждый дикий народ, которому природа ставит пределы развития, неминуемо должен погибать, раз он сталкивается с цивилизацией. Конечно, это не только предположения, и потому обратимся к условиям самоедской жизни, более уловимым и осязаемым.
Большинство (в том числе проф. Якобий) указывает на обирание инородцев русскими как на главную причину их вымирания. Действительно, самоедов и остяков порядком-таки пощипывали, особенно в прежние времена (теперь-то они значительно поумнели). Так как все операции торговли с инородцами составляют коммерческую тайну (и не в одном Обдорске), то учесть размеры этой эксплуатации довольно трудно. Несомненно, что та кабала, в которой находится значительная часть остяков, сильно отражается на их экономическом благосостоянии, и что те ободранные тени, которые часто шатаются по селу, являются результатом русско-зырянской эксплуатации. Ниже, когда нам придется говорить об экономической жизни Обдорска, мы коснемся еще и торговли с инородцами. Пока ограничимся следующими замечаниями:
1) Несомненно, что острый период обирания инородцев прошел. Теперь лишь в виде редкого исключения возможны такие факты, как обмен за папушу1 табаку в 5 коп. — оленьей шкуры в 2 руб., что сплошь и рядом случалось прежде. В настоящее время меновые сделки (торговля в Обдорске, главным образом, меновая) совершаются уже на почве большей или меньшей эквивалентности обмениваемых вещей. Ограбление шайтанов, расхищение оленьих стад, присвоение себе ценных вещей, вверенных инородцами на хранение (один обдорянин составил себе целое состояние именно этим путем), кража у богатого самоеда иногда нескольких сотен рублей и т. д.— все это отошло уже в область истории.
Из подобного рода сделок еще уцелели выгодные покупки на почве предварительных обильных возлияний, что бывает теперь довольно редко и источником наживы и обогащения никоим образом служить не может. В общем, теперь обдорские торговцы берут не больший процент прибыли, чем повсеместно в России, если брать непосредственно меновые сделки, не основанные на предварительном закабалении. Инородца теперь уже не так легко надуть, как прежде. «Обдорск раньше точно, что был золотым дном, — часто приходится слышать, — но теперь это золотое дно провалилось и прежних «дивидентов» мы теперь и не видим».
2) Само русское население поставлено в крайне неблагоприятные условия. Большинство мелких и средних промышленников находятся в кредитной зависимости от крупных обдорских торговцев и от тобольских купцов, так что если они и обдирают помаленьку инородцев, то винить их нельзя, в сущности, так как не умирать же им самим с голоду. Экономическая деятельность современного обдорянина уже не имеет своей целью наживу и обогащение, а лишь добывание себе насущного хлеба. «Не до жиру, быть бы живу — по нынешним временам».
3) Если, тем не менее, инородцы, главным образом — остяки, и страдают от эксплуатирования, то это зло есть преимущественно наследие прошлого. Наследие это состоит в неоплатной задолженности значительной части остяков и некоторой части самоедов. Инородец, обыкновенно, ведет дело с одним обдорянином, у которого он забирает товар (хлеб, чай, табак, сукно, топоры, котлы, ножи и проч.), а сам взамен приносит ему рыбу и шкуры. Берет инородец, когда ему нужно, а сам приносит иногда через полгода, когда наловит рыбы или добудет зверя. При безграмотности инородцев долг записывается одним обдорянином. Остяк же часто и сам не знает, сколько он должен. Расчет, таким образом, часто производится применительно к совести обдорянина или к состоятельности остяка.
Часто бывает так: возьмет инородец товару на 100 руб., через’ несколько месяцев он приносит обдорянину своего товару на 75 руб.— обдорянин говорит, что остяк ему должен не 100, а 125 руб. Таким образом, по уплате (вещами, конечно) 75 руб., остяк все еще остается должен 50 руб. Если подобные отношения тянутся несколько лет подряд, если ссуда и уплата производятся по мелочам, при колеблющейся оценке товара, в котором иной инородец и толку-то мало знает, то легко себе представить, что инородец совсем запутается и позабудет, сколько он должен. От значительной части инородцев при подобного рода вопросах получался ответ: «Почем я знаю».
Когда в голове у инородца все окончательно перепутывается, то устанавливаются между ним и русским те отношения, которые часто называются патриархальными. Тут нет ни записей, ни расписок, ни какой бы то ни было бухгалтерии и т. п. выдумок и плодов тлетворной цивилизации. Все делается попросту, на совесть.
«Бери у меня, что тебе нужно, — радушно обращается к остяку обдорянин, — а ты, с своей стороны, неси ко мне сколько можешь!» Долг отца переходит к сыну и т. д. И сколько бы остяк ни уплачивал, все остается и даже нарастает его бесконечный долг. Многие, особенно самоеды, перестают платить, но тогда они лишаются кредита не только у своих прежних патронов, но и у других. Самоеду легче уйти, ибо он кочевник и зверолов; свой товар — пушнину он всегда продает за наличные деньги, а вот остяку плохо. Остяк — рыболов. А рыбу не так-то удобно хранить и перевозить, как пушнину. Рыбу надо сбыть по возможности на месте ее улова, поскорей, ну, а кому же ее сбудешь на месте, как не своему благодетелю, арендующему тут же песок? Вот и продают остяки мерного (12 вершков) муксуна за 5 коп., а иногда и дешевле. Иногда рыбопромышленник арендует песок не столько для того, чтобы самому ловить, сколько для того, чтобы иметь возможность, сидя тут же на месте, скупать остяцкую рыбу по дешевой цене. И нужно сказать, что без этих операций большинство мелких и средних рыбопромышленников совсем разорилось бы, так как сами они, большей частью, берут все необходимое у купцов в кредит, на самых невыгодных условиях. Хотя, с другой стороны, они отчасти и сами теряют на своей рыбе. Дело в том, что дешевле 16—18 коп. нельзя продавать, напр., соленого мерного муксуна (местная порода рыб — главный элемент рыботорговли) иначе, как себе в убыток. Слишком выгодная покупка рыбы у закабаленных остяков (по 5 коп. штука) страшно понижает цену ее при сдаче тоболякам. Бывает, что цена падает до такой степени (до 12—13 коп. за муксуна), что промышленник продает себе в убыток, и только тот и спасается, у кого много должников остяков. Поэтому правильное рыболовство почти невозможно, и тот, кто хочет ловить рыбу своими силами, неминуемо должен разориться, особенно если он сам в лапах у кулака.
На почве задолженности остяков возможны разного рода ухищрения для их объегоривания. Например, обдорянин спокон веку сидит на песке одного и того же вотчинника — остяка и ловит рыбу за самую ничтожную арендную плату.
По закону больше, чем на 4 года, арендовать пески у остяков нельзя. Поэтому через каждые 4 года нужно заключать новый контракт. В виде арендной платы дается иногда до смешного низкая цена — рублей 5, а то так просто бутылка водки; а в контракте пишется сумма рублей в 30. Контракты с остяками недействительны без подписи 4 человек посторонних. Но таких всегда можно достать сколько угодно. Таким образом, условие с формальной стороны безукоризненно. Бывают случаи, что остяк, недовольный такой сделкой, возьмет да и отдаст песок другому, за высшую плату, какой действительно стоит место. Само собой разумеется, что вторая сделка судом не признается правильной, и первоначальный арендатор восстановляется в своих правах, основанных на законном (с внешней стороны) основании. Конечно, бывают случаи, когда инородцы (особенно самоеды) не платят и своих долгов (тем более, что взыскать судебным порядком такие долги невозможно), и страдают русские, но такие случаи не часты, да притом, в конце концов, русский наверстает свой убыток.
Одним словом, в настоящее время инородцы терпят, благодаря прежде сложившимся условиям; непосредственные же, так сказать, свежие обманы бывают сравнительно реже. Применяя к данным явлениям понятия научной социологии, можно сказать, что остяки и самоеды страдают, главным образом, от русской культуры, а не от русской активности.
Замечу еще раз, что все вышеизложенное не может заставить нас отнестись с особенным осуждением к обдорянам сравнительно с прочими людьми.
Читатель, сколько-нибудь знающий жизнь, согласится, что обдорянин, эксплуатирующий инородца, ничем не хуже, например, скупщика Европейской России, обирающего кустарей, ничем не хуже любого лавочника и т. д. У нас часто кричат о вопиющих безобразиях, совершающихся на отдаленных окраинах. При проверке, однако, выходит, что то же самое делается и везде. Поэтому странно осуждать обдорян за то, что они следуют общей тенденции всей жизни.
Обратимся теперь к третьей из вышесказанных причин вымирания инородцев, а именно к влиянию эпидемических и других болезней. Инородцы страдают преимущественно следующими болезнями: возвратный тиф, дифтерит, оспа, глазные болезни, сифилис, чесотка, иногда цинга. Всего губительнее действуют тиф и оспа. Тиф неоднократно производил страшные опустошения: после одной эпидемии, лет семь тому назад, инородческое население заметно поредело, и врач часто, заходя в чум, находил там одни трупы. Точно так же много народу губила и оспа. Инородцы только с недавнего времени начинают обращаться к врачу за прививкой и вообще за помощью. Но обыкновенно они лечатся у своих шаманов. Вывший объездной обдорский врач Зальмунин рассказывал мне, что во время поездок по чумам и юртам инородцы, узнав, что он врач, предлагали ему денег за то, чтобы он их не лечил и оставил в покое. Относительно причин, объясняющих такое недоверчивое отношение к врачам, мне пришлось слышать такого рода рассказ. Не так давно в южной части Березовского округа был фельдшер, отправлявшийся иногда по остяцким юртам прививать оспу. Брал он с собой несколько больших ножей самого устрашительного вида и точилку. Приехав и остановившись в юрте, он велит собраться всему населению вместе с детьми, а сам достает ножи и начинает точить их с видом, не обещающим ничего хорошего. Присутствующие остяки с ужасом смотрят на эти грозные приготовления, и можно себе представить, какая кутерьма подымается, когда эскулап объявляет, что он сейчас будет «прививать оспу» и привьет ее так, что после того человек уже болеть не станет. Остяки, конечно, несут ему шкурок и денег, чтобы избавиться от его «врачебной» помощи.
В самом Обдорске во время эпидемии дифтерита многие жители отказывались подчиняться требованиям врача по части дезинфекции, вследствие чего врач задумал прочесть несколько популярных лекций о заразных болезнях и о необходимости предупредительных мер против их распространения. Но на данное им г. попечителю Западно-Сибирского округа прошение он получил отказ. Попечитель нашел чтение таких лекций «неудобным». И только год спустя, когда в Тобольской губернии свирепствовала холера, была прочтена тем же врачом (Я.И. Зальмуниным) превосходная популярная лекция, выслушанная обдорянами с большим интересом и вызвавшая с их стороны принятие разного рода мер. Лекция эта была прочтена исключительно с разрешения местной администрации.
Часто встречаются глазные болезни вследствие нечистоты и дымной атмосферы в жилищах, а также яркого света весной при почве, сплошь покрытой снегом. От нечистоты тоже весьма часто развивается чесотка и другие накожные болезни. Цинга встречается сравнительно редко. Что касается сифилиса, то распространено мнение о страшном развитии этого бича на наших северных окраинах. Мнение это до известной степени преувеличено. Количество лиц, обезображенных этого болезнью, не много больше, чем у нас по деревням. Недавно прибывший в Обдорск доктор Нейберт отрицал сифилитическое происхождение язв во многих случаях, где таковое признавалось раньше, и объяснял эти язвы волчанкой или же разными накожными болезнями вследствие нечистоплотности. Инородцы почти вовсе не страдают чахоткой, зубной болью, глистами. Простудные и гастрические заболевания довольно редки.
Случаи психических расстройств тоже довольно редки. Точно так же вовсе не встречается омеряченъе, о котором так часто приходится слышать в.Восточной Сибири среди якутов. Иногда у остяков бывают галлюцинации: они видят чертей. Черт обыкновенно является в пустынном месте в виде человека, одетого как и все, с красными глазами, внезапно появится, захохочет и исчезнет.
Подведем теперь итоги по вопросу о вымирании инородцев. Прежде всего, необходимо заметить, что за отсутствием текущей регистрации движения населения вопрос этот не допускает полного и удовлетворительного решения. Известно только, что инородцев прежде было больше, чем теперь. Но продолжается ли и в настоящее время уменьшение инородческих племен Обдорского края — наверное сказать нельзя. Причинами, вредно влияющими на самоедов и остяков, несомненно являются их бедственное экономическое положение вследствие эксплуатации и эпидемические болезни (главным образом, тиф и оспа). Относительно эксплуатации следует повторить, что первоначальный острый период уже прошел, и в настоящее время инородцы терпят меньше.
Продолжение следует…
