Валерий Белобородов
В начале этого года минуло ровно сто лет с того дня, как политический ссыльный Л.Д. Бронштейн, широко известный под фамилией Троцкий, бежал из Березова, где находился на пути к месту своей ссылки — Обдорску. Вот как описывает предысторию события и его подробности сам Троцкий в первом томе книги «Моя жизнь: опыт автобиографии», изданной на русском языке в Берлине в 1930 году.
«До Тюмени мы ехали по железной дороге. Из Тюмени отправились на лошадях. На 14 ссыльных дали пятьдесят два конвойных солдата, не считая капитана, пристава и урядника. Шло под нами около 40 саней. Из Тюмени через Тобольск путь тянулся по Оби. «Каждый день, — писал я жене, — мы за последнее время продвигаемся на 90-100 верст к северу, т.е. почти на градус. Благодаря такому непрерывному передвижению, убыль культуры — если тут можно говорить о культуре — выступает перед нами с резкой наглядностью. Каждый день мы опускаемся еще на одну ступень в царство холода и дикости».
Пересекши сплошь зараженные тифом районы, мы 12 февраля, на 33-й день пути, доехали до Березова, куда некогда сослан был сподвижник Петра князь Меншиков. В Березове нам дали остановку на два дня. Предстояло еще совершить около 500 верст до Обдорска. Мы гуляли на свободе. Побега власти отсюда не боялись. Назад была одна-единственная дорога по Оби, вдоль телеграфной линии: всякий бежавший был бы настигнут. В Березове жил в ссылке землемер Рошковский. С ним я обсуждал вопрос о побеге. Он сказал мне, можно попытаться взять путь прямо на запад, по реке Сосьве, в сторону Урала, проехать на оленях до горных заводов, попасть у Богословского завода на узкоколейную железную дорогу и доехать по ней до Кушвы, где она смыкается с пермской линией. А там — Пермь, Вятка, Вологда, Петербург, Гельсингфорс..! Дорог по Сосьве, однако, нет. За Березовом сразу открывается дичь и глушь. Никакой полиции на протяжении тысячи верст, ни одного русского поселения, только редкие остяцкие юрты, о телеграфе нет и помину, нет на всем пути даже лошадей, тракт исключительно олений. Полиция не догонит. Зато можно затеряться в пустыне, погибнуть в снегах. Сейчас февраль, месяц метелей…
Доктор Фейт, старый революционер, один из нашей ссыльной группы, научил меня симулировать ишиас, чтобы остаться на несколько лишних дней в Березове. Я с успехом выполнил эту скромную часть задуманного плана. Ишиас, как известно, не поддается проверке. Меня поместили в больницу. Режим в ней был совершенно свободный.
Я уходил на целые часы, когда мне становилось «легче». Врач поощрял мои прогулки. Никто, как сказано, побега из Березова в это время года не опасался. Надо было решиться. Я высказался за западное направление: напрямик к Уралу.
Рошковский привлек к совету местного крестьянина, по прозвищу «Козья Ножка». Этот маленький, сухой, рассудительный человечек стал организатором побега. Он действовал совершенно бескорыстно. Когда его роль вскрылась, он жестоко пострадал. После Октябрьской революции Козья Ножка не скоро узнал, что это именно мне он помог бежать десять лет перед тем. Только в 1923 г. он приехал ко мне в Москву, и встреча наша была горяча. Его облачили в парадное красноармейское обмундирование, водили по театрам, снабдили граммофоном и другими подарками. Вскоре после того старик умер на своем далеком севере.
Ехать из Березова надо было на оленях. Все дело было в том, чтобы найти проводника, который рискнул бы в это время года тронуться в ненадежный путь. Козья Ножка нашел зырянина, ловкого и бывалого, как большинство зырян. — А он не пьяница? — Как не пьяница? Пьяница лютый. Зато свободно говорит по-русски, по-зырянски и на двух остяцких наречиях: верховом и низовом, почти несхожих между собою.
Другого такого ямщика не найти: пройдоша. — Вот этот то пройдоха и предал впоследствии Козью Ножку. Но меня он вывез с успехом.
Отъезд был назначен на воскресенье, в полночь. В этот день местные власти ставили любительский спектакль. Я показался в казарме, служившей театром, и, встретившись там с исправником, сказал ему, что чувствую себя гораздо лучше и могу в ближайшее время отправиться в Обдорск. Это было очень коварно, но совершенно необходимо.
Когда на колокольне ударило 12, я крадучись отправился на двор к Козьей Ножке. Дровни были готовы. Я улегся на дно, подостлав вторую шубу, Козья Ножка покрыл меня холодной, мерзлой соломой, перевязал ее накрест, и мы тронулись. Солома таяла и холодные струйки сползали по лицу. Отъехав несколько верст, мы остановились. Козья Ножка развязал воз. Я выбрался из-под соломы. Мой возница свистнул. В ответ раздались голоса, увы, нетрезвые. Зырянин был пьян, к тому же приехал с приятелями. Это было плохое начало. Но выбора не было. Я пересел на легкие нарты со своим небольшим багажом. На мне были две шубы, мехом внутрь и мехом наружу, меховые чулки и меховые сапоги, двойного меха шапка и такие же рукавицы — словом, полное зимнее обмундирование остяка. В багаже у меня было несколько бутылок спирта, т.е. наиболее надежного эквивалента в снежной пустыне. «С пожарной каланчи Березова, — рассказывает Сверчков в своих воспоминаниях, — было видно кругом по крайней мере на версту всякое движение по белой пелене снега в город или из города. Основательно предполагая, что полиция станет расспрашивать дежурного пожарного о том, не уехал ли кто-нибудь из города в эту ночь, Рошковский устроил так, что один из жителей повез в это время по тобольскому тракту тушу телятины. Движение это, как и ожидали, было замечено, и полиция, обнаружив через два дня побег Троцкого, прежде всего бросилась за телятиной, вследствие чего потеряла еще два дня бесполезно…». Но об этом я узнал лишь много времени спустя.
Мы взяли путь по Сосьве. Оленей мой проводник купил на выбор из стада в несколько сот штук. Пьяный возница вначале часто засыпал, и олени останавливались. Нам обоим грозила беда. В конце концов он вовсе перестал откликаться на мои толчки.
Тогда я снял с его головы шапку, волосы его быстро прохватил иней, и хмель стал выходить из него. Мы двинулись дальше. Это было поистине прекрасное путешествие в девственной снежной пустыне, среди елей и звериных следов. Олени бежали бодро, свесив на бок языки и часто дыша: чу-чу-чу-чу… Дорога шла узкая, животные жались в кучу, и приходилось дивиться, как они не мешают друг другу бежать. Удивительные создания — без голода и без усталости. Они не ели сутки до нашего выезда, да вот уже скоро сутки, как мы едем без кормежки. По объяснению ямщика, они теперь только «разошлись». Бегут ровно, неутомимо, верст 8-10 в час. Корм для себя олени добывали сами. Им на шею привязывали по полену и отпускали на волю. Они выбирали место, где под снегом чуяли мох, разрывали копытами глубокую яму, уходили в нее почти с головою и кормились. У меня было к этим животным примерно тоже чувство, какое должно быть у летчика к своему мотору на высоте нескольких сот метров над океаном. Главный из трех оленей, вожак, захромал. Какая тревога! Необходимо было сменить его. Мы искали остяцкого кочевья. Они раскиданы здесь на расстоянии многих десятков верст друг от друга. Мой проводник находил кочевье по самым неуловимым признакам. За несколько верст он чуял запах дыма. На смену оленей мы потеряли больше суток. Зато на рассвете я был свидетелем прекрасной картины: три остяка при помощи лассо вылавливали на полном ходу заранее намеченных оленей из стада в несколько сот голов, которых собаки гнали на ловцов. Мы снова ехали то лесом, то покрытыми снегом болотами, то огромными лесными пожарищами. На снегу кипятили воду, из снега же и пили чаи. Мои проводник предпочитал, впрочем, спирт, но я зорко следил за тем, чтоб он не выходил из нормы.
Дорога как будто одна и та же, но всегда разная. Это видно по оленям. Сейчас мы едем открытым местом: между березовой рощей и руслом реки.
Дорога убийственная. Ветер заносит на наших глазах узкий след, который оставляют за собой нарты. Третий олень ежеминутно оступается с колеи. Он тонет в снегу по брюхо и глубже, делает несколько отчаянных прыжков, взбирается снова на дорогу, теснит среднего оленя и сбивает в сторону вожака. На одном из дальнейших участков пригретая солнцем дорога становится так тяжела, что на передних нартах дважды обрываются постромки: при каждой остановке полозья примерзают к дороге, и нарты трудно сдвинуть с места. После первых двух пробежек олени уже заметно устали… Но солнце скрылось, дорога подмерзла и становилась все лучше. Мягкая, но не топкая, — самая дельная дорога, как говорит ямщик. Олени ступали чуть слышно и тянули нарты шутя. В конце концов пришлось отпрячь третьего и привязать сзади, потому что от безделья олени шарахались в сторону и могли разбить кошеву. Нарты скользили ровно и бесшумно, как лодка по зеркальному пруду. В густых сумерках лес казался еще более гигантским. Дороги я совершенно не видел, передвижения нарт почти не ощущал. Заколдованные деревья быстро мчались на нас, кусты убегали в сторону, старые пни, покрытые снегом, рядом со стройными березками, проносились мимо нас. Все казалось полным тайны. Чу-чу-чу-чу — слышалось частое и ровное дыхание оленей в безмолвии лесной ночи.
Путешествие длилось неделю. Мы проделали 700 километров и приближались к Уралу. Навстречу все чаще попадались обозы. Я выдавал себя за инженера из полярной экспедиции барона Толя. Недалеко от Урала мы наткнулись на приказчика, который раньше служил в этой экспедиции и знал ее состав. Он закидал меня вопросами. К счастью, и он был нетрезв. Я торопился выйти из затруднения при помощи бутылки рома, которую захватил на всякий случай. Все сошло благополучно. По Уралу открывался путь на лошадях. Теперь уж я значился чиновником и вместе с акцизным ревизором, объезжавшим свой участок, я доехал до узкоколейки. Станционный жандарм безучастно глядел, как я освобождался из своих остяцких шуб».
***
Обстоятельства побега Л.Д. Троцкий описывает легко, весело и не без самодовольства. Но побег довольно болезненно затронул интересы местного населения Березовского уезда, и круги от брошенного камня расходились по воде в течение нескольких лет. Своим прямым следствием побег имел отстранение от должности уездного исправника И.В. Евсеева, вызвавшее беспримерный ропот населения. Пора рассказать и об этом, т.к. иначе представление о событии остается односторонним, каким его обрисовал сам Троцкий: блестяще удавшийся дерзкий побег и только. Взглянем же на него глазами березовцев, но прежде обратимся к послужному списку бывшего исправника.
К 1907 году Иринарх Владимирович Евсеев, сибиряк, сын фельдшера, выпускник Тобольского уездного училища, был уже опытным полицейским чиновником. В Березов он приехал, имея за плечами годы службы уездным исправником в Тюмени и Сургуте. Весьма высоко оценивал деятельность Евсеева в сургутский период службы А.А. Дунин-Горкавич. Во втором томе «Тобольского Севера» он пишет об его настойчивых и энергичных действиях, направленных на повышение благосостояния хантов. Он добился введения более выгодного для них способа уплаты повинностей — звериными мехами вместо денег, что способствовало накоплению инородческого капитала, улучшению снабжения хантов мукой, порохом, дробью, пресек злоупотребления волостных администраций, сделал более «прозрачной» отчетность хлебозапасных магазинов, организовал широкую продажу населению Ваховского края предметов первой необходимости по заготовительным ценам.
Столь же полезную деятельность развернул И.В. Евсеев и в Березовском уезде, куда был переведен из Сургута в октябре 1903 г. Заслуги его были отмечены производством в декабре 1905 г. в чин коллежского асессора и награждением орденом Святого Станислава 2-й степени. Но еще значительнее то, что они были признаны местным населением.
Спустя месяц-полтора после побега Троцкого, березовцы, не видя исправника в городе, забеспокоились. На имя тобольского губернатора стали поступать телеграммы из Самарова, бывшего тогда конечным пунктом телеграфной линии из Тобольска на Север. Первой 7 апреля была получена телеграмма, подписанная березовским городским старостойГ.В. Кузьминым: «Ввиду распространившихся слухов по поручению уполномоченных управления почтительнейше ходатайствую об оставлении исправника Евсеева на службе в Березове, ибо только ему одному обязаны своим спокойствием в это смутное время…»
Следом 13 апреля пришла новая телеграмма: «Общества Кондинской [и] Котской волостей покорнейше просят Ваше Превосходительство оставить на службе березовского уездного исправника Евсеева. Если Ваше Превосходительство не имеет своей властью разрешить остаться в Березовском уезде исправнику Евсееву, то просим войти с этим ходатайством [к] г. министру об оставлении его в нашем уезде как человека для нас нужного и входящего во все крайние нужды уезда…».
Далее по почте до Тобольска добрались приговоры волостных сходов и собрания уполномоченных г. Березова, единодушно настаивавшие на возвращении Евсеева. Прошедший в селе Кондинском сход уполномоченных от крестьян Кондинской волости и инородцев Котской инородной управы просил: «Имея в виду, что г. исправник Евсеев за время его службы в нашем уезде большую оказал нам пользу как в деле продовольствия, открытия потребительской лавки, поставки дров на пристани и других улучшений нашего быта, а тем более в настоящее время у нас предполагается постройка парохода для всего уезда, что это дело для нас особенно важное, в каковом деле г. исправник Евсеев также мог быть нам полезным, зная наше экономическое и материальное положение. По обсуждении всего вышеизложенного мы единогласно постановили просить (и просим) г. начальника губернии, если господин Евсеев изъявит желание остаться на должности исправника в нашем уезде, то оставить его на означенной должности как лица крайне для нас в настоящее время необходимого и полезного, в том и подписуемся». Подписи заняли более трех страниц.
Приговор собрания уполномоченных г. Березова, мотивируя свою просьбу, характеризовал Евсеева как администратора «отзывчивого ко всем нуждам населения». Интересно то, что под этим ходатайством стоит подпись и городского уполномоченного К.И. Коровьи-Ножки того самого, который своим содействием побегу Троцкого невольно предопределил увольнение Евсеева. Последнее волеизъявление северян датировано 25 июня 1907 г.: сход крестьян Елизаровской волости просил возвратить Евсеева к прежнему месту службы «как человека, являющегося справедливым, деятельным и за время служения своего принесшим немало пользы».
Все эти обращения к губернатору были оставлены без последствий. Колесо судьбы И.В. Евсеева поворачивалось в другую сторону. Кто-то, ценивший деловые качества Иринарха Владимировича, хлопотал о предоставлении ему должности по министерству юстиции, губернатор никаких препятствий для этого не видел, и 1 мая Евсеев был назначен на скромную должность архивариуса Тобольского окружного суда. Одновременно дело бывшего исправника было препровождено прокурору и началось следствие. Тянулось оно долго. Наконец, в 1909 году дело поступило в Омскую судебную палату. Ожидая начала процесса, И.В. Евсеев писал губернатору 16 марта 1910 г.: «Полагаю, что не могло быть неизвестно, что, располагая 4 городовыми и 9 урядниками на всем огромном пространстве Березовского уезда, было трудно, если совсем не невозможно, предотвратить побеги среди более 300 водворенных там политических ссыльных — людей даже только из принципа всегда готовых на всевозможные крайности в своих отношениях к полиции. Что это именно так, вполне подтвердилось рядом побегов вскоре же по увольнении меня от должности. Быть может, сознанной потом беспомощностью чинов полиции в этих отдаленных окраинах и объясняется тот отрадный факт, что примененная ко мне мера двойного наказания оставлена». В связи с тем, что на конец июня 1910 г. назначалось слушание его дела, Евсеев просил губернатора представить суду справку о том, что увольнение его от должности было прямым следствием побега из Березова политического ссыльного.
Омская судебная палата оправдала Евсеева, но этим дело не закончилось, помощник прокурора опротестовал приговор. Только после рассмотрения дела в Правительствующем Сенате оправдательный вердикт окончательно вошел в силу, Евсеев получил лишь замечание. В судебной системе еще вполне властвовал закон, а не «политическая целесообразность».
Можно полагать, что обращения граждан Березовского уезда к губернатору, в которых невольно выразилось их представление о том, какой должна быть местная власть, все же не «оставлено без последствий», как написано на полях их писем. Спустя три года, уже другим губернатором березовским уездным исправником был назначен уроженец Березова, выходец из местного казачества и тоже энергичный и заботливый администратор Лев Никифорович Ямзин, с пользой служивший землякам до революции 1917 года.
Карьера же Евсеева в 1907 году закончилась. Он продолжал служить, но уже на малозначительных должностях, в Тобольске – архивариусом суда, старшим помощником делопроизводителя управления земледелия и государственных имуществ, секретарем казенной палаты. Потерпев крушение карьеры, Иринарх Владимирович не замкнулся в себе и сохранил интерес к общественным делам. Он избирался присяжным заседателем по Тобольскому уезду, большую работу вел как секретарь Тобольского отделения Императорского общества судоходства, руководимого А.А. Дуниным-Горкавичем, был избран почетным членом общества, летом 1908 г. участвовал в экспедиции Дунина-Горкавича в низовья Оби. Весной 1917 г. Евсеев вновь получил назначение в Березов — на этот раз податным инспектором. Не забывшие Иринарха Владимировича березовцы вскоре избрали его гласным городской думы.
Сведений о жизни и деятельности И.В. Евсеева после 1917 года отыскать не удалось. Но известно, что его сын Вениамин Иринархович, родившийся в Березове 25 февраля 1905 г. и окончивший в Оренбурге институт крупного мясного скотоводства и ветеринарии, впоследствии стал видным специалистом по кормам и пастбищам, доктором сельскохозяйственных наук.
«Подорожник», №8, 2007
