Мы открыли нефть, нефть открыла нас. Часть 4

Автор: Е.А. Шмелёва

Комплексные экспедиции

1957-1965 годы

Рассказывают:

Агафонов Юрий Константинович — уже «корифей», начальник гравиметрической партии Березовской НРЭ.

Агафонова Галина Павловна — интерпретатор полевых грави- и сейсморазведочных партий Березовской НРЭ.

Багаев Владимир Николаевич — начальник сейсмопартии Березовской НРЭ.

Багаева Татьяна Михайловна — интерпретатор сейсморазведочной партии Березовской НРЭ.

Бевзенко Юрий Петрович — выпускник Свердловского горного института 1959г., оператор, интерпрета­тор, начальник отряда сейсмопартии. По характеру изобретатель, предпочитающий опытно-методические работы, в дальнейшем перешедший в научно-исследовательский институт.

Бембель Роберт Михайлович — выпускник Томского политехнического института 1959г., оператор, интерпретатор, начальник отряда сейсмопартии. Березовец.

Бондаренко Евдокия Владимировна — выпускница Львовского политехнического института 1955 г. Интерпретатор сейсморазведочных партий Колпашевской, затем Сургутской экспедиций. Позднее, переехав в Тюмень, работала в партии оперативного анализа Главтюмень геологии.

Вахрушева Виля Нисанельевна — выпускница Свердловского горного института 1956 г. С 1958г. — интерпретатор сейсморазведочных партий Ханты-Мансийской комплексной геологоразведочной экспедиции.

Позднее работала в партии оперативного анализа Главтюменьгеологии, научно-исследовательском институте, тресте «Запсибнефтегеофизика» и других геофизических организациях.

Вытрикуш Михаил Дмитриевич — выпускник Львовского политехнического института 1955 г., с 1957г. работающий сначала в Ханты-Мансийской КГЭ, затем Шаимской НРЭ. Оператор, начальник партии, интерпретатор, начальник ПО, главный геофизик. После завершения работ Шаимской экспедиции вернулся на Украину.

Гершаник Виктор Абрамович — ставший постепенно легендарным интерпретатор и начальник сейсмопартий Ханты-Мансийской КГЭ. Участник многих открытий нефтяных месторождений, после переезда в Тюмень продолжавший свою работу уже в более теоретическом плане.

Пшдин Сергей Васильевич — выпускник Ленинградского горного института 1958 г., начинавший оператором в Колнашевской геофизической экспедиции. В Березовской — интер­претатор, ид начальника сейсмопартии. Истинный березовец по духу. В дальнейшем продолжил работу в науке. Академик, директор института геофизики Сибирского отделения Российской академии наук.

Графеев Валентин Иванович — техник-топограф выпуска 1949 г., в тюменской геофизике работал с 1953 г., в экспедициях на территории Ханты-Мансийского округа с 1957 г. Призвание — барометрия и живопись. Оба использовались на службе Главюменьгеологии.

Графеева Евгения Сергеевна — жена В.И. Графеева.

Гимаева Фаина Газизовна — сотрудница отдела кадров Ханты-Мансийской комплексной геологоразведочной экспедиции с 1962 г.

Жук Иван Максимович — начальник Ханты-Мансийской комплексной геологоразведочной экспедиции (1958-1960 гг.). Перешел на работу в партийные органы, в дальнейшем отошел от геофизики.

Задоенко Анатолий Николаевич — выпускник Томского политехнического института 1959 г., начал работать старшим геофизиком в Приуральской экспедиции.

Иванов Валентин Иванович — начальник сейсмопартии Березовской экспедиции, главный геофизик Нарыкарской экспедиции. В дальнейшем переведен в Ямало-Ненецкий округ, где был начальником группы партий, затем начальником Тазовской геофизической экспедиции.

Иванов Владимир Макарович — выпускник Томского политехнического института 1959 г. Помощник оператора, оператор, интерпретатор в Приуральской, Шаимской НРЭ, Ханты-Мансийском геофизическом тресте.

Кабаев Леонид Николаевич — выпускник Киевского университета 1958 г., оператор, начальник сейсмопартии Березовской экспедиции, затем работавший по всей территории Тюменской области. Березовец «без страха и упрека».

Каравацкая Елена Владимировна — летающий оператор-сейсморазведчик, эталон для людей своей про­фессии.

Копелев Юрий Самойлович — начальник электроразведочной партии, работающей новым методом по всей территории Тюменской области.

Тюленев Анатолий Петрович — выпускник Томского политехнического института 1959 г. Оператор, начальник сейсмопартии Сартыньинской, Нарыкарской, Сургутской НРЭ. Филатов Юрий Владимирович — выпускник Азербайджанского индустриального института 1956 г. Оператор сейсмопартии Березовской, Сартыньинской, Шаимской НРЭ. Цибулин Лев Григорьевич — главный геофизик Тюменьгеологии. Чемякин Юрий Михайлович — выпускник Свердловского горного института 1959 г. Оператор, интерпретатор, начальник сейсмопартии Ханты-Мансийской КГЭ. Чемякина Галина Михайловна — выпускница Свердловского педагогического института 1959 г., техник, инженер-интерпретатор полевых, а затем камеральной партии Ханты-Мансийской КГЭ.

Чергинец (Жук) Вера Федоровна — интерпретатор гравиразведки.

Чусовитин Яков Григорьевич — оператор-гравиразведки.

Шаталов Геннадий Григорьевич — выпускник Ленинградского горного института 1956 г. Начинал работать оператором, начальник сейсмопартии в Копашевской геофизической экспедиции, затем в Сургутской НРЭ.

Шкутова Октябрина Викторовна — начальник гравиметрической партии Ханты-Мансийской КГЭ. Шевелев Геннадий Андреевич — местный уроженец, выпускник Омской сельскохозяйственной академии (землеустроительный факультет) 1958 г., начавший работать в Березовской экспедиции старшим техником-геодезистом, начальником топогеодезического отряда. Работу продолжал в геодезическом отделе главка.

Шмелев Александр Ксенафонтович — начальник отдела разведочной геофизики Тюменского геоло­гического управления.

Шмелева Иоганна Павловна — интерпретатор партии оперативного анализа Тюменьгеологии.

Щербинин Виталий Степанович — начальник сейсмопартии, главный геофизик Нарыкарской экспедиции.

Юдина Зоя Петровна — выпускница Сталинградского гидротехнического техникума 1959 г., начинала работать нормировщиком, затем экономистом планово-экономического отдела Сургутской НРЭ.

Киреев Геннадий Николаевич — выпускник Ленинградского горного института 1963 г. Начинал работать оператором сейсморазведочной партии в Сургутской НРЭ, затем начальник отряда, начальник партии…

Крючков Юрий Яковлевич — выпускник Губкинского института 1955 г., прошедший производственную выучку в сейсмопартиях на юге области. Начальник сейсмопартии Березовской, Приуральской, Сартыньинской, Нарыкарской экспедиций…

Малык Анатолий Родионович — выпускник Киевского университета 1958 г., оператор, начальник сейсмопартии Березовской экспедиции. Типичный представитель березовской диаспры.

Мегеря Владимир Михайлович — выпускник Пермского университета 1960 г. Оператор, интерпретатор, начальник сейсмопартии Ханты-Мансийской экспедиции.

Межаков Владислав Михайлович — выпускник Томского политехнического института 1959 г. Начинал «березовцем», затем перезжал с сейсмопартией Крючкова, в которой работал интерпретатором. В дальнейшем работал в научно-исследовательском институте.

Монастырев Владимир Константинович — руководитель сектора сейсморазведки ЗапсибНИГНИ, в дальнейшем возглавивший институт.

Монастырева Галина Семеновна — интерпретатор, работала в партии оперативного анализа Главтюменьгеологии.

Нагорный Иван Герасимович — выпускник Краснодарского нефтяного техникума 1956 г., успевший до учебы 6 лет прослужить в армии. С1957 г. в Ханты-Мансийской КГЭ — оператор, начальник сейсмопартии, переданной в Шаимскую экспедицию, затем возвращенную.

Немцов Лев Давыдович — бывший сотрудник треста «Запсибнефтегеофизика», в дальнейшем работавший во ВНИИгеофизике.

Ознобихин Юрий Валерьянович — выпускник Томского политехнического института 1959 г., оператор, начальник сейсмопартии Шаимс­кой НРЭ. В дальнейшем продолжил работу в ЗапсибНИГНИ.

Торопов Валерий Иванович — начальник топогеодезического отряда, начальник геодезической партии Ханты-Мансийской КГЭ, начальник геодезического отдела Тюменьгеологии

Ханты-Мансийская экспедиция-2

Жук И.М.:

Когда геофизический трест ликвидировали, — куда, думаю, податься? Приходит посыльная от Эрвье: «Юрий Георгиевич просит вас зайти». Эрвье принял меня очень хорошо, говорит: «Зачем что-то искать? У нас будет организовываться новая экс­педиция — то ли в Тобольске, то ли в Ханты-Мансийске. Я советовался с несколькими товарищами, есть мнение назначить тебя начальником экспедиции». — «Это, может, мне не по плечу, но спасибо за предложение. Я думаю, начальником партии у меня лучше получится». Уехал я в отпуск. Возвращаюсь, слышу разговоры: «Не будет такого назначения, в обкоме против». Эрвье встречает: «Работы для тебя нет». — «Я же не просил — зачем обнадежили? Да и не надо мне начальником экспедиции, примите начальником партии — в самый раз для меня! Хотя по положению, я — зам. управляющего, трест ликвидирован, у вас зама нет, по положению я должен занять это место!» — «Ишь чего захотел!» И весь разговор. Я пошел в обком, поругался там. Кто-то мне посоветовал обратиться к председателю Совнархоза Козлову. Я пошел. Он меня очень внимательно выслушал, спрашивает: «В свою партийную организацию обращались?» — «Нет». — «Это ваша ошибка». — «Верно, моя ошибка». — «Напишите письмо в свою партийную организацию, думаю, что все кончится хорошо». Я написал, сижу жду. Снова посыльная, информируют, что было бюро, состоялся разговор, приказ о моем назначении начальником экспедиции уже подписан. А меня так и не спросили! Иду снова к Эрвье. У него уже совсем другое настроение: «Ничего, пока экспедиция маленькая, будешь совершенствоваться, расти, будем тебе помогать. Перспектива такова, что объединим с бурением, нужна комплексная экспедиция. Езжай, хорошо, что все так «кончилось»!

Шмелева И.П.:

Главным геологом в новую Ханты-Мансийскую экспедицию поехал Марк Биншток. Он звал главным инженером Сашу и даже просил меня, чтобы я угово­рила мужа. Но Ханты-Мансийск оставил столько тяжелых впечатлений… Да и наша большая семья стала тяжела для новых переездов, обустройств.

Чергинец В.Ф.:

Мне почему-то нравились Ханты, я с удовольствием туда поехала. Муж пораньше, а я в ноябре, уже с ребятами. Потом встал вопрос, что нужен на­чальник гравиметрической партии. Я говорю: «Октябрина Викторовна Шкутова! Какой начальник может быть лучше?» А я была старшим инженером- интерпретатором в ее же партии. В этой партии работал тогда Торопов начальником топоотряда, операторами — оба брата Чусовитины (Полина Павловна Щербич работала вычислителем), на обработке материала — Киналь Степан Васильевич. Жили — целая история! — в аварийной школе. Учить в ней запретили, а под экспедицию отдали. Мы с детьми и няней (садиков же не было) заняли один класс. Потом в школе должны были делать ремонт, нас выселили в ФЗО, тоже в класс, потому что было лето, каникулы…

Жук И.М.:

Я пригласил Шкутовых, Моргуна. Перешла сей­смопартия Бинштока, что в Алымке была. В Ханты-Мансийске уже имели аэросейсмические зондирования, которые производили Сутормин с Каравацкой, там же стояла электроразведочная партия Копелева. Организовали три партии речной сейсморазведки, геодезическую партию: объем работ был запланирован очень большой.

Торопов В.И.:

В ноябре мы с Иваном Максимовичем вместе летели в Ханты-Мансийск. Он, видимо, до меня там успел уже побывать, начать организацию, а я был только что назначен начальником топогеодезического отряда в гравиметрическую партию Октябрины Викторовны Шкутовой. Перед самым отъездом на север я успел перевезти семью, которая до этого так и оставалась в Чистоозерке, в Тюмень. На самой окраине Тюмени, на улице Котовского, были построены два двухэтажных сборно-щитовых домика (мы сами их и строили в свободное время, я специально брал отпуск и работал каменщиком), вот в одном из них, в трехкомнатной квартире, мне выделили две комнаты. В Хантах жить пока было негде, да и вообще ничего еще не было. Успели слегка подремонтировать здание школы — ее Ивану Максимовичу сдали в аренду только потому, что она оставалась в аварийном состоянии. Подвели балки, еще кое-какие ремонтные работы выполнили, чтобы в ней можно было работать. Первое время у нас были только раздвижные столы, сидели мы на ящиках от теодолитов и работали. Я принимал рабочих и специалистов, которых перевели к нам из Березово, и тех, что приезжали из Тюмени, занимался организацией, оформлял инструменты. Отряд был большой: десять исполнителей полевых работ, а рабочих — много, весь состав партии, наверное, человек сто пятьдесят.

Жук И.М.:

Новая экспедиция прибыла на пустое место: вер­нуть бывшее здание я не сумел. И в окружкоме не помогли. Там вначале относились к нам, как к чужакам, никому не нужным. Очень трудно было работать. Делят, к примеру, в исполкоме горючее, что на нефтебазу поступило: леспромхозу надо, рыбакам надо, а вы — будете самолетами возить! Но тут приехал Протазанов…

Шмелев А.К.:

Александр Константинович Протазанов в 58-м году стал секретарем обкома по промышленности и сразу взялся поворачивать партийные и советские органы лицом к разведке. Резко поворачивал. Дескать, к вам идет настоящая промышленность, на божьем даре, на рыбе да лесе, вы никогда в люди не выбьетесь. Если нефтеразведочные работы что-то дадут, вот тогда только будет наш край развиваться, — делайте все возможное и невозможное — спо­собствуйте разведочным работам! Он по образованию наш был: окончил Институт цветных металлов и золота перед войной. И работал в Удмуртии, где уже развивалась горнодобывающая промышленность. В то, что наша область перспективна на нефть и газ, верил больше, чем Эрвье, и добиваться умел большего — шел хоть через ЦК!

Протазанов в зиму 58/59 года объехал все разведочные экспедиции. Взял с собой Эрвье, Ровнина, главного геолога, от геофизиков поехал я. В Ханты-Мансийске сразу пришли к секретарю по промышленности. У него на стенах графики надоев молока, вылова рыбы, вывоза леса. Протазанов говорит: «Ну, а как экспедиция работает?» — «Да работает…» — «Вы интересуетесь?» — «Да, сводки присылают». — «Почему же у вас тут графики надоев молока? Разве вы в сельском хозяйстве работаете?» — «Никита Сергеевич говорит, что сельским хозяйством все должны заниматься!» Назавтра утром все поехали в экспедицию. А там главной дорогой доезжаешь до нарсуда и поворачивать. Шофер спрашивает: «А дальше куда ехать?» Про­тазанов так и взвился: «Шофер окружкомовской машины не знает, где экспедиция?! А ты говоришь «интересуемся»! Да ты не бывал тут!»

Жук И.М.:

Созвали окружной актив. Я сделал сообщение о состоянии геологоразведочных работ. Затем выступил Протазанов. Очень резко подверг критике отношение Ханты-Мансийского окружкома и окрисполкома к геологоразведочным работам, многое припомнил. Поехал по нашим партиям. Выезжали на легковой машине, потом пересаживались на грузовую, потом нас встречал трактор и уже на санях довозил до партии. Протазанов входил во все вопросы. Мне сказал звонить ему в любое время, если что- то не будет выполняться. После его приезда сразу стало легче, почувствовалась помощь, поддержка. Но зато порой и задергивали начальников экспедиций — вызовы, проработки — вместо помощи. Так вот Барабанова довели до снятия…

Шмелев А.К.:

Первое время партийные органы не могли компетентно руководить, но изо всех сил старались помочь. Вот один из таких людей Василий Васильевич Бахилов (он был секретарем Сургутского райкома, Нижневартовского райкома, потом в Тюмени) всей душой старался помочь. Хотя был от разведки человек очень далекий.

Жук И.М.:

Стали специально готовить партийные кадры Я сам пошел было на партийную работу — десять месяцев проработал в промышленно-транспортном отделе окружкома партии. Говорили, что намечают меня подготовить на должность секретаря в нефтедобывающие районы, но… Тяжело было привыкать, может, не понимал чего-то. Больше всего меня поразило, что надо речи секретарям писать. Говорю Комиссарову: «Я же не знаю ваших мыслей!» Но, куда денешься, написал. Геологи потом Комиссарова хвалили: «Единственный, кто разбирается, по делу выступил!» Неживая работа. Хоть и бываешь на местах, но возвращаешься — бумаги, справки… Нет, не мое. Не то, что на производстве. Но это уже после.

А в Ханты-Мансийске начали опять со стройки. Обеспечение уже гораздо лучше было, чем в первой экспедиции: вездеходные машины, трактора (по четыре трактора на партию бывало!), но мастерские, столовую, жилье — все предстояло организовать заново. У нас был начальник строительного участка Орлов Василий Захарович. Человек оказался разворотливый очень. Мы его ругали много, иногда и не­заслуженно. Фонды на лесоматериал мизерные — что построишь? Василий Захарович добился отвода леса, чтобы самим его заготавливать. Но у нас нет станков для обработки, нет помещения, где можно это делать. Орлов ко мне: «Пиломатериал можно доставать в Белогорье. Нужен наряд. Будет наряд, кой-чего и сверх него возьмем. Командируй меня в Тюмень, я добьюсь наряда!» — «Запрещено это делать без ведома главка, но езжай». В Тюмени он пошел к Быстрицкому, тот: «Нет, не дам я тебе такое письмо». Пошел к Эрвье. «Нет, ничего ты не добьешься». — «Ну, что вам стоит, дайте только письмо, — не добьюсь, так не добьюсь». Эрвье дал письмо с условием: «Результаты доложи мне». Василий Захарович получил наряд на тысячу кубометров пиломатериала, когда вернулся, это вызвало такую бурю — не было спасу ни Быстрицкому, ни снабженцам: «Человек приехал — добился, а вы — «невозможно»!» Тем не менее наряд у нас ополовинили, конечно. Но нам и так хватило. Орлов договорился в Белогорье, чтобы под этот наряд нам получить еще и брус. Говорит мне, что руководству надо сделать меховой костюм, они деньги заплатят. «Бери!» И пошел к нам пиломатериал. Мы за первый год 500 метров жилья возвели, сделали щитовые домики. Следующим ле­том — опять же его стараниями — кое-какие станоч­ки мы получили, установили их под открытым небом, как в войну это делалось, а потом уже стали крышу над ними возводить. Построили дом под камералку и контору, мастерские. Получили сборные домики, а мощности у участка слабенькие. Собрали коллектив: «Домики берите, стройте, все будет по­считано, оплачено». Топоры стучали до поздней ночи — 14 домиков выросло. Объем работ увеличивается, а мне уже не страшно: кое-что имеем. Поехали вместе с Орловым в Тобольск, там на промкомбинате сооружали 4-квартирные рубленые дома — сделали заказ большой. Уверенности, что ползшим, не было, но мой Василий Захарович туда ездил: то им кабель сварочный нужен, то еще что… Наш заказ они выполнили. Послали баржу, привезли дома эти.

Торопов В.И.:

Первый год в Ханты-Мансийске я снимал комнатку, где, кроме кровати и поставленного боком стола, уже ничего втиснуть было нельзя. Через год я договорился с хозяевами и перевез семью. Так и жили. Потом мне в Хантах дали квартиру: одна комната и кухня. Такие 4-квартирные одноэтажные домики из бруса экспедиция строила на горе, там же, где и сейчас находится городок геологов. Мы сами эти домики утепляли, сами все доводили. Конечно, непритя­зательно все это выглядело…

Нам некогда было думать о быте, о жилье, о хозяйстве — мы занимались работой, были сконцентрированы на работе. И так вся экспедиция. Зато знали всех, каждую семью, кто чем дышит, и помогали, если где-то у кого-то случались беды. Очень дружный был коллектив. Если, положим, надо выгружать баржу — с мукой пришла, так все выходят, день отработали, а ночь разгружают, и никто ни слова не скажет.

Чергинец В.Ф.:

Мы поселились в одном из первых двухквартирных домов. Через стенку от нас — Бинштоки. Мы были знакомы еще по институту — все учились в Днепропетровском, только они были старше. Не знать их там было нельзя. Лина Павловна выделялась среди всей нашей серой невзрачной массы, донашивавшей старые школьные формы. Она всегда была одета очень красиво, носила модные тогда локоны. Не знаю, как ей удавалось так выглядеть, — семья у нее, насколько я знаю, была обыкновенная. Марк ходил по институту в коричневом лыжном костюме с начесом, со своей взлохмаченной шевелюрой, очень бойкий, общительный, его все знали, любили. В Ханты-Мансийске мы с ними даже устраивали общие ужины время от времени. Потом в одной из комнат их трехкомнатной квартиры поселилась Любовь Ивановна Чуб. Домов двухквартир­ных тогда настроили два ряда, а в конце, поперек, стоял наш дом. Позже по другую сторону стали строить еще один ряд, там получили квартиру Сутормины, у них уже была дочка Светлана, она там пошла в первый класс. А когда они только приехали, они у нас жили. Поскольку в нашем распоряжении была самая большая, трехкомнатная, квартира, кто ни приезжал, Иван Максимыч, добрая душа, всех приглашал к себе. У нас и все компании собирались, и все приезжие останавливались. Евгений Васильевич Сутормин был главным геофизиком. Главным геологом — Биншток, а главным инженером — Владимир Алексеевич Абазаров.

Шкутова О.В.:

Снять квартиру в Хантах теперь стало гораздо труднее: народу понаехало много. В первый год мы с трудом нашли крохотную комнатушку — еле вошли кровать и столик. Вместо шкафа — гвоздики за занавеской. Вдвоем помещались. Потом приехала бабушка с Витей. Они спали на кровати, мы на полу. Если ей ночью надо встать, она сначала нащупывала ногой свободное место на полу… Но начали строить, и мы получили квартиру однокомнатную.

Первый год я работала в партии, задачей которой было определить возможности гравиразведки для прямых поисков структур. Выполняли детальную съемку высокой точности на большой площади, заросшей тайгой. Труднейшая работа! А толку-то… В партии было 150 рабочих. Только топоотрядов пять. Табун лошадей, возчики. Очень хорошие были геодезисты, операторы, настолько добросовестные люди… Вася Дюжаев, вернувшись на базу уже по весне, обнаружил в своих материалах ошибку. Встал на лыжи и убежал обратно. Как мы за него волновались! Две недели ходил по профилю, нашел ошибку, исправил, возвращался уже без лыж, таяло вовсю — еле живой пришел. И все свои материалы пересчитал, переписал.

А рабочими были, в основном, уголовники, освобожденные по амнистии. Жили они по месяцу в тайге, в палатках с утеплителем. Отпуская их на отдых, знала, что теперь жди неприятностей. Уговаривала: «Ребята, вы хоть в баню сходите!» А они: «Ты, начальница, нас не ищи. Вот сколько у нас отгулов? Кончатся — сами придем». Сначала шли, может, и в баню, а потом… После узнавала: магазин ограбили, кого-то обокрали, что-то сожгли. Охотничьи избушки грабили! Местное население до нас дверей не запирало, избушками этими все пользовались, все берегли, обихаживали, а для этих — ничего святого. И взять-то там нечего, так хоть изгадить. По весне получили расчет и сгинули. Да вместе со спецодеждой! Год потом с ними судилась, милиция разыскивала — расписки-то у меня остались.

Торопов В.И.:

Сложный был контингент. Я часто бывал на кон­трольных полевых работах — машин, конечно, не было, тракторов или вездеходов тем более, жили мы в палатках даже зимой… У нас посредине площади была подбаза, туда самолетом или лошадкой мы за­возили продукты и все необходимое снаряжение, а уж дальше пешком, палатки, весь скарб на себе пе­реносили. И вот прихожу в одну бригаду и спрашиваю: «Как вы профиль прорубили?» — «О, Валерий Иванович, хорошо прорубили! Все отлично сделали, замечательно!» — «Пойдем посмотрим». А профиль от подбазы километров за 15, и мне ничего там делать не надо было, но вот взяло сомнение, действительно ли он там поработал. Как они меня уговаривали не ходить туда! Действительно, оказалось, что профиль прорублен отвратительно, по нему идти нельзя. Я заставил перерубать, с финан­сирования снял, из нарядов исключил. Старший рабочий мне говорит: «Валерий Иванович, я же человек тонкой кости, — ну что я буду махать топором?» — «А зачем же ты сюда пошел?» — «Да так просто, посмотреть, что за романтика». Довольно скоро этого романтика выселили из Ханты-Мансийска в 24 часа: говорили, что он ограбил универмаг. Тяжелые были рабочие.

Инженерно-технических работников приходилось учить. Вот где мне пришлось приложить все свои знания, умения, весь свой опыт, чтобы научить, поднять ответственность, чтобы они понимали, для чего нужна эта точность. Геофизики иногда машут рукой: «Да нас и это удовлетворит, главное, побыстрей чтобы!» Но ведь мы должны отвечать на уровне специалистов. Чтобы камералыцикам не приходилось даром сидеть и работать вечерами, поставили цель перевести их на сдельную оплату труда. А для этого нужно, чтобы цифра читалась хорошо. Ясно, как пишутся эти цифры: сорок градусов мороз, он стоит на лыжах среди тайги или болота и карандашом должен написать такую цифру, какую Торопову надо! Да ведь не мне надо — производству! Вот и приходилось учить — как писать, чтоб разборчиво получилось. Был такой Во­лодя Шебеко — ответственный парень, все делал отлично, но писать не умел. Я ему объясню, дам журнал, он выйдет из конторы, стоит и пишет, стоит и пишет…

Весной 58-го года меня назначили начальником геодезической партии. Она занималась топогеодезическим обоснованием под гравику. Партия стояла в Чантырье, за три километра от Шаима, где обосновалась партия Октябрины Викторовны Шкутовой. Но у них была авиагравиметрическая партия, она низко­точная, а мы работали под будущую наземную партию Моргуна, которая должна была зимой проводить съемку 200-тысячного масштаба, такую же, как мы проводили в Ханты-Мансийске. Летом мы эти работы выполнили, я отчет написал, а потом меня вернули в экспедицию, избрали секретарем партийной организации, неосвобожденным. (Потом, когда потребовалось, чтобы был освобожденный, я отказался: не мог оставить основную работу, да и оклад у освобожденного секретаря был очень уж маленький.)

С начальником экспедиции, Иваном Максимовичем Жуком, работать было очень легко, прекрасно было с ним работать. Обаятельный и культурный человек, мне он очень нравился. Мы с ним в гостинице вместе жили, разговаривали много о жизни и всегда находили общий язык. И в трудностях, когда нужно было принять решение на свой страх и риск, умел на своем настоять. Потому что городские и окружные власти ко всем нам чванливо относились, особенно партийные органы. Секретарем горкома был Соловьев, вторым секретарем — Бухалова. Я им говорил: «Геофизики — это вольнодумцы. Отнеситесь к ним внимательнее — они вам все сделают». Приведу такой пример. Бинштока принимаем в партию. Он про­водил большую общественную работу: в шахматы играл, организовывал турниры на многих досках пря­мо в городе, лекции читал по геологии, о перспективах разведки в округе для организаций, принимал самое активное участие во всех делах — я считал, что он пройдет запросто, пешком! Задают ему вопрос: «Вы член общества по распространению политических и научных знаний?» — «Нет». — «А почему?» — «Ну какая разница? Я все равно принимаю…» — «Ах, вы не знаете, какая разница между членом и не членом?!» И как пошли!.. «Есть предложение отклонить!» Вынужден я был выступить, разъяснить обстановку, что при такой огромной загруженности, в начале становления здесь геологоразведочных работ, Биншток находит время на такие вещи: «Да ему надо памятник ставить при жизни!» Приняли его все-таки кандидатом.

Вот после этого я и сказал, что геофизики — это вольнодумцы. «Они все могут сделать, но к ним нужен определенный подход, это же понимающие люди. Им не надо стучать кулаком по столу, этого они как раз не понимают». Иван Максимович был таким человеком: прямой, ответственный, но ранимый — в этом была его слабость. Может быть, это мешало ему работать с буровиками. Биншток Марк Моисеевич, Сутормин Евгений Васильевич, бывшие его заместителями, начальники партий Октябрина Викторовна Шкутова, Василий Терентьевич Высоц­кий — эти люди, с которыми и мне посчастливилось работать, были очень высокого класса человечности, профессионализма, душевности — они понимали его прекрасно, но буровики — это народ такой… своеобразный, наверное, с ними не очень складывалось. Потому так у него получилось и с Эрвье: тот был абсолютно авторитарен. Может, с буровиками иначе и нельзя было, работа у них очень тяжелая, но слияние авторитарного режима с демократичностью геофизиков шло очень болезненно. Да еще конфликты с местными органами — вот где сложность, не со своим коллективом. Они не хотят ни выслушать, ни понять, в чем там суть, почему не идет какое-то их постановление. Они давят — и все. Действуют с позиций силы. Пока вместе мы были, я старался эти конфликты как-то сглаживать, а уж как после — и не знаю.

Вытрикуш М.Д.:

Летом 57-го года, после окончания отчета, я уехал в отпуск за два года домой, во Львов. Моя жена Мирослава в это время защитила диплом, и мы вернулись в Сибирь уже вместе. А начал здесь работать я еще в 55-м, прибыв в Тюмень вместе с Щербининым и еще четырьмя ребятами из нашего Львовского по­литехнического института: Грущаком, Зарицким, Маглеваным и Янишиным (мы были первыми геофизиками из Львова, хотя выпуск наш был уже пятый). За два года успел поработать и в зимний, и в летний полевой сезон, и оператором, и интерпретатором, и начальником партии, но все на юге области, под Тобольском.

Пока я был в отпуске, произошло слияние трестов «Запсибнефтегеофизика» и «Тюменьнефтегеология», образовалось Тюменское территориальное геологическое управление. Все начальники партий, возвращавшиеся из отпусков, должны были являться к новому управляющему Юрию Георгиевичу Эрвье. Он сам решал, кого куда назначить. Я получил направление во вновь организуемую Ханты-Мансийскую комплексную геологоразведочную экспедицию. Мирослава поехала со мной техником-вычислителем.

В Ханты-Мансийске мы вначале поселились в арендованном домике, по самые окна провалившемся в землю. Нас там было три семьи: я с Мирославой, мой зам Мельник Иван с женой и техник-вычислитель Надя (фамилию не помню) с мужем. Но к зиме мы переехали в собственную квартиру, построенную экспедицией. Потом приехал Юра (по пас­порту он был Георгий) Петров, вместе с которым мы работали в Быково. И мы пригласили его пожить у нас, пока квартира для его семьи не была построена.

В это же время в нашей партии появились Иван Нагорный в должности техника-оператора и Василий Терентьевич Высоцкий — оператор. Василий Те­рентьевич был старше нас по возрасту, практик с солидным стажем работы. По натуре спокойный, рассудительный и очень аккуратный. Вот типичный пример его работы: он получил отличную сейсмограмму с четкими осями синфазности отраженных волн, но один из каналов оказался в противофазе — так Высоцкий это физнаблюдение перестрелял! Позднее за добросовестную работу он был удостоен высокой награды.

Шмелева И.П.:

С Василием Терентьевичем я работала еще в Уватской сейсмопартии и, надо сказать, тогда все время воевала с его рассеянностью: он постоянно путал, неправильно подписывал ленты. Настреляет их много, а потом позабудет, когда какую ленту получил. А когда их принимаешь, сразу можно выявить, что они неправильно подписаны. Меня это ужасно возмущало, потому что получить ленту — очень трудно, а потом из-за такой неряшливости отправить ее в брак… Видимо, наша «война» пошла на пользу! И все-таки я убеждена, что уж если награждать операторов, так прежде всего следовало бы — Лену Каравацкую.

Вытрикуш М.Д.:

В нашей партии была знаменитая буровая бригада мастера Сизикова. Подборкой кадров в свою бригаду он занимался лично, я в это дело не вмешивал­ся. Был у нас случай с задержкой зарплаты. Сизиков предложил мне помощь. Я сказал, что нужно не меньше десяти тысяч. Он снял деньги со своей сберегательной книжки и принес в партию. Так что не все свои денежки пропивали. Сезон наша партия отработала хорошо. На следующий сезон (58/59 года) я просил начальника экспедиции Ивана Миксимовича Жука оставить меня начальником той же Ханты-Мансийской партии — он обещал.

Но по рекомендации главного геофизика экспедиции Евгения Васильевича Сутормина (он сказал, что так посоветовало руководство управления) на­чальником на новый сезон стал Высоцкий. В это же время организовывалась новая партия, очень отдаленная от базы экспедиции, на реке Мулымье. На­чальником этой партии (с большими полномочиями) был назначен Виктор Абрамович Гершаник. Ему разрешили забрать в свою партию любого специа­листа. Если кто отказывался — увольняли с работы. Тем не менее формирование этой партии шло довольно долго. Я решил ехать с ним старшим интерпретатором, Гершаник дал согласие, руководству экспеди­ции мое решение понравилось.

Березовская кузница кадров

Цибулин Л.Г.:

В первый же год моей работы в Березово мы из 6 сейсмоотрядов сделали 11, в следующем, 57-м, из 11 организовали 14, а еще через год, весной 58-го года, сюда приезжал член Политбюро Аристов. Этот приезд послужил толчком к развороту работ примерно так же, как березовский фонтан. Мы, наверное, сумели убедить Аристова, что Западная Сибирь — это будущее. Позднее для того, чтобы дать какие-нибудь дополнительные ресурсы материальные, технику, выходило специальное постановление Совета Министров, а здесь у нас создалось впечатление, что все решилось росчерком пера! Вот тогда мы опять увеличили вдвое объем геофизических работ в Березово. Из 14 сейсмоотрядов сделали 27! Больше такого резкого увеличения не было ни разу за всю историю развития. Это был, пожалуй, первый год, когда мы с главным инженером экспедиции Беловым не ссорились из-за тракторов — куда они попадут.

Шмелев А.К.:

Аверкия Борисовича Аристова и академика Александра Александровича Багирова мы убедили в перспективности наших работ, хотя после десяти лет труда многолюдных коллективов нашли лишь березовскую цепочку небольших месторождений газа. Зато к этому времени мы уже имели комплекс региональных нефтепоисковых работ. В 58-м году заканчивали гравиметровую съемку масштаба 1:1000 000 две авиадесантные гравиметровые партии. Работали шесть партий речной сейсморазведки, две партии авиадесантных зондирований МОВ, авиадесантная электроразведочная партия теллурических токов. Этот комплекс, выработанный-выстраданный коллективом геофизиков, позволял закрывать большие площади на любом удалении от баз.

Цибулин Л.Г.:

К нам прибывало очень много молодых специа­листов. Я и сам недавно был таким и не боялся. Первую практику проходил оператором у Монастырева (правда, мне посчастливилось: сейсмостацию «Эхо-1» 47-001 в Тюменскую экспедицию отдали из института, с условием, что на ней будет работать студент-практикант). Значит, и эти ребята смогут! Но в Березово все же имелись техники со стажем. Можно было пойти по такому пути: техника — в инженеры-операторы, а молодого инженера к нему, пускай набирается опыта. А я пошел по другому пути, техникам сказал: «Ребята, вы будете продолжать работать техниками. Надо поднимать молодых специалистов». И к каждому приехавшему в Березово вы­пускнику прикрепили опытного техника-оператора. Хотя менее рискованно было бы поступить наоборот: техники — уже зубры, раздать им под начало по вчерашнему студенту… Но я считаю, именно такое решение послужило тому, что начали ребята расти.

Михаил Павлович занимался, в основном, административными делами и строительством. Все производство он отдал мне, и я ему благодарен, что он не вмешивался. Я крутился как белка в колесе. Потому что когда я поставил вчерашних выпускников на ответственные должности (второй сезон — уже начальник партии!), я весь сезон мотался из отряда в отряд, переезжал, смотрел, кто на что горазд, кто как ведет себя в поле. Одно дело, когда он за столом водки выпьет и разболтается, другое — когда в отряде смотришь, как он руководит тем коллективом, который у него есть, на что он, в принципе, способен. Бованенко был более зрелый, когда я приехал. А вот такие, как Цибенко, Малык, Багаев, Багаевский…. Их было три мушкетера: Малык, Цибенко и Кабаев. Но Кабаев первый год не у нас работал, попал в Ухту, а эти двое приехали к нам. Через год написали ему. А он где-то там в черном теле: ну, приехал — ладно, куда-нибудь затырнули. А у меня… молодые специалисты пока не было полевого сезона шли в ГМЛ на ремонт сейсмостанций, помогать. А когда начиналась комплектация партий, приходил я в эту юрту (такое деревянное круглое сооружение, черт знает, кто его выдумал), где у нас ГМЛ была, и задавал вопрос: «Ну, кто смелый? Кто хочет работать оператором в этот полевой сезон?» Кто-то сразу готов, а кто-то осторожненько, ему надо еще себя попробовать, подумать. Я не неволил, никого через колено не гнул. Кто чувствует в себе какой-то задор — пожалуйста. Отсева было очень мало. Но если после первого же сезона становилось ясно, что из него руководителя не получится — зачем его дальше гнуть, ломать, заставлять? Еще было у меня такое правило — инженера обязательно пропустить через поле: чтобы он мог стать полноценным руководителем, должен сначала повариться в производственном котле. В 59-м году приехал Гольдин — сейчас он светило геофизической науки. Год уже где-то отработал, прибыл с женой, она тоже геофизик или геолог. «Пойдешь оператором». Он помялся, ушел. Через час приходит его подруга жизни: «Лев Григорьевич, да вы что, да какой из него оператор? Но он как интерпретатор…» То, другое, третье… Я ее отправил. Нет, она опять ко мне. И в конечном итоге до­била. Я спрашиваю: «А почему он не хочет?» — «Да вы видите, какой он самостоятельный — мне приходится…» Этим она, кстати говоря, меня и убедила. Да, действительно, оператора из него не получится. А сейчас он — пожалуйста! — уже академик!

Для таких, может, и не надо было проходить через поле. Но мне-то ясно было уже после березовских фонтанов, что расти объемы будут и никто мне не пришлет готовых начальников, надо делать из того что есть. Потом эти двадцать семь отрядов расползлись: пятьдесят процентов ушло на север, остальные пятьдесят — в Ханты-Мансийский округ.

А рабочие… Послали мы на юг вербовать рабочих нашего представителя — фамилия у него такая знаменитая, вроде Ворошилов. Тогда еще ручное бу­рение было, а это значит — в каждый сейсмический отряд отдай 16 человек одних только ручников. Народ-то нужен. Он поехал. И начинают прибывать. Я как посмотрел, что там наприбывало… Ватник на голом теле, дрожит весь. Я понял так, что Ворошилов сел где-то в Тобольске на выходе из тюряги и, кого там освобождали, гнал к нам. Но работали. Когда загонишь, да еще водкой не поить… Водка была только в Березово, а в поле сухой закон. Были, ко­нечно, эксцессы… Справлялись.

Щербинин В.С.:

Тогда было чрезвычайно сложно с рабочими кадрами. Рабочих брать негде: промышленных предприятий на Крайнем Севере нет, население очень редкое, причем все местные уже определились со своей профессией — охотники, рыбаки. Поэтому рабочие к нам поступали, в основном, из числа освободившихся бывших заключенных. В 57-м году, когда я уже был начальником партии, к нам привезли из Лабытнангов сразу сто человек бывших зеков, причем все с тяжелыми статьями. И всех мы брали — деваться нам было некуда. Но часть из них были все-таки от­петые. И тогда буквально во всех партиях произошли преступления. Драки — жестокие, и между собой они дрались, и наши постоянные кадры — с этими вновь прибывшими. Тогда экспедиция была вынуждена организовать специальный рейд с участием милиции. Они объехали все сейсмопартии и поло­вину новоявленных рабочих-геофизиков арестовали за мелкие преступления.

У меня тоже были тяжелые. Однажды на меня набросился Ложников — очень жестокий, озлобленный тип, и хотел ударить ножом в шею — со спины, я этого не видел, — я был на берегу реки, руководил разгрузкой баржи. Я бы погиб тогда, если бы сами эти бывшие зеки меня не защитили. Они это сделали не из добрых чувств, хотя, в общем, ко мне неплохо относились, а для того, чтобы не было преступления, которое повлекло бы за собой расследование, и они могли бы потерять работу, место проживания. Это было в октябре, уже холод, уже шла шуга. То же самое было в партии у Льва, он потом даже вместе со своим замом Брагиным сидел два дня в подвале.

Моя партия в 57-м году была самая дальняя, стояла в деревне Проточная. Эта деревушка — три хантейских домика. К тому же я взял с собой жену, она была беременная, ей и так было очень трудно, а тут еще разные происшествия. Один рабочий, тоже из числа освобожденных, Хусаинов, подвыпив, разбил окно моего дома и тяжело поранил руку, потерял много крови. Была драка, и ему почему-то показалось, что ударивший его Виктор Печенников скрылся в нашем доме.

Жена тоже была геофизик, окончила новосибирский техникум. Мы с ней в Березово познакомились. Девушек-геофизиков в Березово было довольно много. Из Новосибирска приехала моя будущая жена Валентина Иванова, потом Наталья Захарова, Кардаш — они учились все в одной группе. Женщинам-геофизикам было, конечно, еще тяжелее, чем нам. И молодые семьи оставались в полевых партиях многие годы. Партии эти мигрировали, переезжали после отработки площадей на новое место, пока не было мобильных средств вроде вертолетов, самолетов небольших, которые дали возможность строить поселочки, чтобы хотя бы часть персонала, женщин, детей, оставлять на одном месте, создать им более-менее благоприятную инфраструктуру для жизни. Это все пришло позже, а в те годы, в 50-е, в начале 60-х, наши жены и дети жили вместе с нами настоящей полевой жизнью со всеми трудностями, со всеми положительными и отрицатель­ными сторонами этой жизни.

Агафонова Г.П.:

Интерпретаторами работали, в основном, женщи­ны. Им также по работе приходилось бывать в отря дах, чтобы на месте оценивать качество полевых материалов. Я вот попала в весьма экстремальную ситуацию, когда поехала в полевой отряд.

Было это в 58-м году, мы с мужем работали в сейсмопартии, она базировалась в Тегах. Жили мы у хантов, в их добротных, построенных государством избах. Снимали закуточек и были счастливы, что живем в тепле. Начальником партии был Евгений Титыч Исаенко, старшим геофизиком его жена Тамара Григорьевна Борисова. Она была старше нас, опытнее, прошла большую жизненную школу: во время войны служила в противовоздушных войсках, была зенитчицей, охраняла небо Москвы. Тамара Григорьевна и Валентина Петровна Машкина считались у нас в то время самыми знающими интерпретаторами. Жили мы дружно, работали с душой, из камералки не спешили, часто засиживались допоздна, было интересно общаться с Евгением Титычем и Тамарой Григорьевной.

Интерпретаторы по очереди ездили в полевые отряды. В очередной раз в марте пришла моя очередь. В поездку отправлялись вчетвером: тракторист, топограф, оператор Анатолий Киберов и я. Ехать надо было на тракторе с санями. Пока собирались, мужчины успели напиться. Но все-таки поехали. Почти сразу лопнул трос. Связали — снова лопнул. Еще связали — опять лопнул. Или он просто развязывался, потому что мужчины решили, что теперь завязывать его надо втроем. От меня тут толку никакого не было, поэтому меня быстренько обучили дергать за рычаги и «подавать» трактор. И как только я при этом никого не задавила? Наконец связали и поехали — все четверо в кабине. Сидим, все сжавшись. Я уснула. Просыпаюсь оттого, что говорят: «Слава богу, переехали!» — «Что переехали?» — «Обь». А по правилам мы должны были покинуть кабину и перейти Обь пешком. Но редко кто выполнял предписанные правила, уже столько утоплено людей и техники! Вот и мы этого тоже не сделали. Кто- то из мужчин сказал, что на всякий случай держали дверцы открытыми — а меня вот даже не разбудили… Едем дальше. Впереди протока. «Тут мы вчера сидели!» — объявил тракторист и съехал на лед. Немного проехал — крен влево, и… трактор, как утюг, пошел вниз. Мужчины сидели у дверей и сразу выскочили, а я только и успела, что на сиденье вскочить… Трактор коснулся дна, к счастью, оказалось мелко, вода дошла как раз до сиденья. Трактор заглох, сверху из трубы полило, и я довольно прилично промокла Хорошо, что в санях (они остались на льду) была кое-какая одежда и нашлись унты из собачьих шкур, огромные, размера 45-46-го, вот в них я и обулась.

Топограф сказал, что недалеко, километрах в четырех, есть избушка ханта-рыбака, туда мы и отправились сначала по снежной целине, затем вышли на тракторно-санный след. Была морозная (минус сорок градусов) ночь, но без ветра, и очень светлая, при полной луне. Идти было тяжело, быстро уставали, садились в снег, вставать с каждым разом становилось все труднее. На память приходили строки из некрасовской поэмы «Мороз — Красный нос» — с нами происходило то же самое: чем дольше сидели, тем вроде бы теплее нам было, и не хотелось вставать. К тому же тракторист наш, молодой парень, быстро раскис и отказывался идти. Помучившись с ним, решили разделиться: Киберев и я пошли к избушке, а топограф (к сожалению, забыла его фамилию) остался «воевать» с трактористом. Когда добрались до избушки, Анатолий вместе с хозяином выехали на лошадке за оставшимися. К счастью, все обошлось, все остались живы. Не знаю, откуда у меня силы брались. Я тогда ждала ребенка, наверное, это дочка боролась за мою и свою жизнь…

К большому сожалению, в Березово и в деревнях, где были магазины, много пили,— все, и инженеры, и рабочие. И напивались, и погибали по пьянке. В столовых все стаканы пахли или водкой, или одеколоном, — покупали наборы подарочные, выпивали одеколон, а духи и пудру дарили женщинам в камералке. Это же не секрет, что первая баржа везла не овощи и фрукты (фруктов в Березово отродясь никто не видел), а, в основном, спирт, водку. Нам так не хватало полноценного питания, многие, а особенно дети, жестоко страдали от авитаминоза! Это уже когда авиаторы стали работать с геофизиками, то по нашей просьбе привозили из Тюмени лук и редиску — то-то была радость!

По пьянке были и драки, и ножи в ход пускали — народ-то был всякий, а рабочие, в основном, бывшие заключенные. Среди них были и опасные преступ­ники, скрывались под чужими именами. Странно, что мы тогда не придавали этому большого значения, даже не боялись. Встречались среди них и интересные люди — начитанные, своеобразные фило­софы, но какие-то потерявшиеся, часто спившиеся.

Агафонов Ю.К.:

Нам письма присылали женщины, которые искали своих мужей, и как они подписывали конверты: «Начальнику гравиисправительной партии». Были очень тяжелые люди. Однажды в столовой подходит ко мне один, он радистом у меня был, вытаскивает бритву и говорит: «Начальник, если не дашь сто рублей, я сейчас на твоих глазах горло себе перережу!» Я испугался, стою вытаращив глаза. Хорошо, за соседним столиком женщина с ребенком сидела, жена геодезиста Чурилина, она подскочила сзади, схватила его за руку: «Ты, такой-сякой, ребенка испугаешь!» И этим инцидент исчерпался. Но тогда было очень страшно.

Чусовитин Я.Г.:

Всяко было. Вот у меня двое рабочих, оба «зеки», перепираются, кому нарты тащить: «Сейчас твоя очередь!» — «Нет, твоя, а не моя!» Тот раз — выскакивает с ножом. А я сзади стою, наблюдаю — за руку хрясь его! «Ну-ка, берись, запрягайся!» И пошел — куда он денется? Дисциплину все-таки знают. Пьянка — это когда выедут в поселок, немножко выпьют. Ну, может, больше кто пил. Так, в меру все, обходилось. А в поле ее никто не возил. В поле напьются — какая работа? Да и что с пьяным в тайге делать? Этого нельзя. Домой приедут — пожалуйста.

Цибулин Л.Г.:

Этот контингент начал исчезать из сейсмопартий, когда я пошел на такой риск: решил ликвидировать ручное бурение. Началось это уже в 57-м году. Сначала я опробовал в партиях Валентина Иванова и Евгения Титыча Исаенко. Валентин колебался: «Ну, может, только одним отрядом». — «Да не буду я от­рывать головы, если ничего не получится». А Титыч согласился оба отряда перевести на механическое бурение. Он с полуслова понимал, что необходимо делать. Тут же сразу 12-16 человек, минимум четы­ре балка, из отряда долой, отряды становятся более мобильными, упрощается вся работа на профиле. После того, как получилось, я с Барабановым пого­ворил. Потом поехал в трест, Монастырев меня под­держал. Выделили дополнительный провод, потому что косы надо было двусторонние делать. Дальше в приказном порядке.

Кроме того, когда я приехал в Березово, партии кучковались около поселка. Ну а когда сразу вдвое увеличивается объем, они начинают расползаться. А населенность-то какая в Березовском районе? Понятно, что если базироваться, держась за какие- то поселки, то при скудости транспорта просто-напросто работать не будешь. Значит, нужно как-то приблизить базу к месту работы. В 56-м году я говорю опять же Евгению Титычу: «Кончишь ты сейчас здесь работать. Следующий полевой сезон — на этом участке. Самый ближний поселок — Ингисойм, до него несколько десятков километров. Я тебе предлагаю: заготовь лес — наверное, умельцы найдутся, слепят избы?» Потом-то пошло — лиха беда начало, но первый показал эту дорожку он. Конечно, дома были еще те, но в них вполне можно было приткнуться и прожить сезон.

Щербинин В.С.:

Начальник партии в ту пору играл исключительно важную роль, потому что сама обстановка очень сложная, очень слабое материально-техническое снабжение. И все эти трудности в поле преодолевались за счет ума и способностей руководителя. Да и начальника отряда. И там, в Березово, подобрались сильные люди: Исаенко, Ковальчук, Кавалеров (он, кстати, тоже окончил Московский институт и приехал еще в 54-м году).

Иванов В.И.:

Одну из сейсмопартий возглавлял бывший начальник Обской геофизической экспедиции Клементов, но у него и в партии получалось плохо, его снова сняли с должности, и меня Цибулин сагитировал в начальники этой партии вместо него.

Цибулин Л.Г.:

Клементов был староват для того молодого коллектива, который формировался, и он не был сейсмиком, был магнитчиком. Когда его сделали начальником сейсмопартии, сразу стало видно — ну, просто человек не на месте. И когда он уходил в отпуск я сказал его другу (главным геологом к нам приехал)’ «Ты посоветуй ему не возвращаться сюда». Тот ему передал, и Клементов не вернулся. Мне начальника партии надо, а я только начал работать, еще не опре­делился. И Гершаник мне подсказал: «Попробуй Ва­лентина Иванова. По-моему, не прогадаешь».

Багаев В.Н.:

У Клементова в сейсмопартии я работал первую зиму после института. Неплохой был человек, но ничем помочь не мог. Он геолог был, причем все какой-то руководящей работой занимался, геофизику не знал, ленту-то перевернутой смотрел — какой из него помощник? Через год видит, что не получается ничего, — сам ушел.

Багаева Т.М.:

Но еще долго работал на Севере, в Красноярском крае, снова возвращался к нам. Нина Кутузова рассказывала, что он в их партии дорабатывал до пенсии. Замечательный политинформатор оказался, эрудированный, рассказывал очень интересно. Ну, не на своем месте человек работал, может, ему в институте преподавать следовало.

Иванов В.И.:

Партия была отстающая, совсем не работала. Ее база была расположена в поселке Лапоры, многие там и жили, это недалеко от Ванзевата. Когда я в эту партию приехал, там никто никого не слушал, кто чем хотел, тот тем и занимался была развалена полностью. Я сразу попытался наладить порядок. Договорились, что через столько-то времени в определенный час все собираются и мы отправляемся. Пришло назначенное время — явились не все. Не было радиста, моего заместителя и бухгалтерши. Даем сигнал (наше судно называлось «Академик Карпинский»), ждем еще некоторое время нету. Даю команду отплывать. Они остались на берегу. Так я заработал в лице этих людей оппозицию! Уволить их я не мог — это не в моей было компетенции… Но при первой возможности я приехал в экспедицию и поставил перед Цибулиным вопрос: если вы хотите, чтобы я в этой партии работал, то я хочу, чтобы вы эту бухгалтершу убрали из партии. Он пошел мне навстречу. Оставшиеся поняли, что надо как-то подчиняться. После этого у меня еще с рабочими был подобный инцидент, но тут я уже своей волей зачинщиков особо рьяных взял и выгнал с работы. И ничего страшного не произошло. Они поогрызались — поогрызались, но вынуждены были откланяться. Все это были «досрочно освобожденные» лица, которые меня после этого даже зауважали. А Клементов — мягкий, интеллигентный человек, применить власть, силу стеснялся, пытался воздействовать убеждением — такого обращения они не понимали.

Следующая партия была организована уже после написания отчета. В те годы инженер, закончив полевые работы, начальник не начальник, обязательно занимался написанием геологического отчета. А к осени началась комплектация двухприборной (двухотрядной) партии в Нижних Нарыкарах. Здесь мы потратили много времени на внедрение новой методики полевых наблюдений: с одного пункта взрыва. Внедрили новый бурстанок — АВБТ (агрегат вращательного бурения на тракторе), шнекового бурения. Все это дало выигрыш в производительности на каждый полевой отряд. Но и ручное бурение еще тоже приходилось применять.

В этой сейсмопартии произошел первый в моей практике несчастный случай. Уже к весне, в марте, профиль пересекал протоку Нарыкарскую. После­дний взрыв надо было принять. Сейсмостанция стояла на льду. А трактора перевозили буровые станки, жилые балки. И вот в один из рейсов трактор не дошел до берега всего несколько метров, и вдруг лед проломился, машина ушла под лед. Там сильное течение под берегом, чуть ли не фарватер. И глубина — метров пять. Трактор вытащили через несколько дней, но тракториста… Вася Балашов — он служил в армии моряком на подводной лодке… Его нашли только через год, в 150 километрах ниже по течению и только по вещам опознали.

Дальше были другие партии, как раз начался рост объемов работ. В Березово я бывал только во время написания и защиты отчета или комплектации но­вой партии.

Багаев В.Н.:

Там подкупало что — что молодежь была, и молодежь жила не оседло. Куда надо — пожалуйста, рюкзак взял и пошел, больше ничто не держит. Я в Березово проработал года четыре — без всякой квартиры и не снимал даже ничего. Приедешь из партии — у кого-нибудь перебьешься. Вот я был у якутян — они тоже достигли высокой производительности: одноотрядной партией за сезон до тысячи километров выбивали — как у нас на Ямале. Но беда в том, что они здорово обустроились: в поселке все — вплоть до бассейна, и ясно, что оттуда их никуда не выгонишь. И вот вокруг этого поселка утюжат все, по тысяче километров дают — а результата нет, потому что на этом месте, может, и нет никаких структур, их подальше искать надо, но они туда уже не могут, они привязаны. Мобильности нет.

Гершаник В.А.:

У меня в Березово так и не было своей квартиры. Жил без семьи, и мне удобнее было за определенную плату иметь хозяйку, которая готовила бы еду. Мы привыкли, что где бы ни очутились, как-то устраивались. Исаенко со своей партией в 56-м году остановился на пустом месте. Чтобы продолжить работу летом (кстати, я ее и продолжил), поставили палаточку для мастерской, а сами врезались в овраг, сделали землянки. Бассейн — рядом!

Агафонова Г.П.:

Нина Кутузова привезла из этих землянок страшнейший авитаминоз, вся гнойными волдырями покрылась.

Гершаник В.А.:

Конечно, для того, что мы сейчас называем нормальной жизнью, не хватало очень и очень многого.

И видимо, особенно трудно приходилось начальнику экспедиции, который должен был как-то решать эти вопросы. Чувствовалось, что Михаил Павлович старается что-то сделать, дать нам необходимое. Не знаю, смог ли бы кто-нибудь тут больше, чем он. Цибулин всегда устранялся от таких вопросов, как обеспечение квартирами. Аппаратура, новые веяния — это ему по душе, а валенки — неинтересно. С Барабановым же, наверное, никому не приходилось ссориться, спорить и уходить чем-то недовольным, даже если не получал требуемое. Очень приятный человек, уравновешенный, добрый, может быть, чересчур мягкий. Возможно, будь он пожестче, его бы просто на дольше хватило.

Багаев В.Н.:

Секретарь райкома взялся им руководить, вот каждый день — доложи ему! Тут и так трудности, снизу долбят, так сверху еще! А Барабанов уже болен был. Такой понурый все ходил, головы не поднимал. Встретишь его, по делу зайдешь — только буркнет…

Шмелев А.К.:

Задерганный напрочь. Год выдался урожайным на несчастные случаи, по бурению план большой — не выполнили. Барабанова на пленуме окружкома партии первый секретарь громит: «План не выполняете! Несчастные случаи! Но если обещаете навести порядок, то, может, еще доверим коммунисту Барабанову возглавлять экспедицию». — «Не могу обе­щать. Обеспечение работ не соответствует их объемам». И перевели главным инженером в Тюменскую геологоразведочную экспедицию.

Багаев В.Н.:

В Тюмени его встретил — не узнал: веселый, хохочет: «О, давай поговорим!» Но он уже недолго прожил. И то, что вскоре на Украину переехал, не спасло.

Копелев Ю.С.:

Михаил Павлович был золото, а не человек. И как специалист был прекрасный. Когда его тут сняли, он стал главным инженером геофизической экспедиции. Немногие начальники-руководители выходили потом на такую должность. Но он не потерял свою квалификацию. Березово всех научило работать. И уезжали отсюда очень немногие, только те, кому по­левые работы были не нужны — например, в науку…

Агафонова Г.П.:

Начальство — Барабанов и Цибулин были довольно далеко от нас — в Березово. Оттуда руководили, а мы выполняли конкретную работу в своих партиях. Мы видели, что Цибулин прекрасно разбирается в геофизике, но нас подгонять не нужно было. Хоть и молоды мы были, но ответственны за свою работу. Чувствовали себя свободными и очень нужными людьми. Как-то в Березово на камералке в конторе были введены номерные жетоны — приходя на работу, их следовало снимать, а уходя — вешать обратно. Нас с Ниной Кутузовой такое «новшество» ужасно покоробило — мы принципиально ни разу не сняли своих жетонов. Ведь работали мы на совесть, часто засиживались допоздна, старались все сделать в отведенные сроки.

Багаева Т.М.:

Я помню, еще в Белоруссии на практике удивля­лась: работаем мы, можем сделать еще одну стоянку, а начальник партии говорит: «Не стоит. Нам нужен план на 101 процент». Всегда от достигнутого ведь планировалось. Я тогда не понимала еще, вот и удивлялась: все есть, и время, и погода, — почему не ра­ботать? Тут такого не было — чтобы планом ограничиться. Работали, сколько могли.

Багаев В.Н.:

Надо учесть, что при первых сейсморазведочных работах, здесь еще и техники-то никакой не было, и условия тяжелые — еле-еле с планом справлялись. А потом, когда начали перевыполнять… К тому же когда люди попадают в наши условия, у них ничего другого, кроме работы, нет. Они только поспят и опять работают, работают, работают. Свободное время — зачем оно здесь нужно? А на юге совсем другое дело. Краснодар взять — там из станиц рабочие все, им есть чем заняться после работы. Пять часов наступило — сделали не сделали, — бросают все и ушли. Наши, когда попадают на юг, очень недовольны. Но и тюменцев никто особенно не любит, союзные гео­физики все ругают нас с нашей производительностью. Мы много лет жили одной работой.

Багаева Т.М.:

И в компании соберутся, выпьют немного, как положено, — о чем все начинают говорить? Опять о работе. Ограниченность? Но такая это атмосфера была, такие люди интересные, молодые, доброжелательные все… Насколько все было просто, можно судить по тому, что вечерами мы приходили в кабинет к Цибулину, составляли столы и играли в пинг- понг. Сейчас — никто и близко не подпустил бы! Уважали друг друга. По второму году работавшие — Агафонов, Бованенко — нам, только приехавшим, казались уже такими… Мы и тянулись за ними.

Багаев В.Н.:

Об Агафонове я еще в Ленинграде читал в молодежной газете, как они с Юрой Мартыновым 500 километров на лошадях прошли, с прибором. Мерзли и все такое… Целая страница была им посвящена, называлась «Тюмень — ворота Сибири».

Агафонова Г.П.:

Мы были уверены, что занимаемся самым нужным делом. Открытие березовского газа уже не считалось случайным, значение его постепенно доходи­ло до нашего сознания. К тому же мы были детьми своей эпохи, энтузиастами. И еще — нам очень доверяли, возможно, это и было главным. Отработав сезон, от силы два, многие становились начальниками партий или старшими интерпретаторами, а это уже большая ответственная работа. Мне, например, сра­зу после первого отчета, который я заканчивала и защищала за Зоммера, поручили обрабатывать материал и писать отчет по работам, в которых я даже участия не принимала. А я всего-то отработала один сезон! Я считала, что не справлюсь, отказывалась. Не помню, чтобы в ответ мне говорили — «поможем», говорили «надо!».

Щербинин В.С.:

Почему-то получалось так, что мне поручали и летние, и зимние работы. Так, после Проточного мне пришлось заниматься организацией вьючной сейсморазведочной партии щ по идее Михаила Павловича Барабанова. Мы работали в бассейне реки Сосьвы, по реке Ялбынье. Идею, конечно, не назовешь слишком прогрессивной, она появилась как вынужденная мера, потому что не было технических средств. А работу надо было проводить: росли объемы бурения, а мы должны были обеспечить структуры-ловушки. Меня назначили начальником этой вьючной ручейковой сейсмопартии. У нас была легкая шведская станция — переносная. На ней работал Варкула — старейший геофизик. Бурение мы осуществляли трехметровыми копрами, с «ложками» — примитивное буровое оборудование, бурили метров по шесть. А перемещались, перевозили людей, все оборудование, продовольствие, взрывчатку — по реке, на моторных лодках. Тогда появились первые подвесные моторы. Переезжали, останавливались и от берегов вручную делали профиль. А в этот период было такое движение — организовывались комсомольско-молодежные бригады. Я оставался комсомольцем до 28 лет, будучи начальником партии. (Кстати, когда происходила смена комсомольских билетов и к нам в деревню приезжал кто- то из райкомовских комсомольцев с новыми комсомольскими билетами, я как раз гнался за одним уголовником, который утащил у нас в партии спецодежду. Я его догнал, отобрал. Когда вернулся, оказалось, что мой новый билет мне оставили.) И, по моему предложению, утверждали его на общем собрании партии, учитывая, что у нас не совсем обычная техника работ, мы тоже организовали комсомольско- молодежную партию. План мы выполнили, и даже, как ни странно, на основании именно тех работ был обнаружен перегиб — первый признак поднятия, структуры. А по окончании летнего сезона я тут же переехал в поселок Сартынья, с новой зимней партией, мы провели площадные работы и нашли там даже две структуры — но, к сожалению, они оказались пустыми. И вскоре мы из этого района ушли.

Малык А.Р.:

Я приехал в Березово в 1958 году — после Киевского университета. Вообще-то, у меня уже имелось место работы в Кировской экспедиции — был такой хитрый Первый главк, который занимался урановыми вещами, — я уже заполнил кучу секретных анкет. И вдруг узнаю, что на кафедру геофизики пришло письмо от начальника Березовской геологоразведочной экспедиции Михаила Павловича Барабанова. Он тоже заканчивал Киевский университет и вот сейчас просил прислать специалистов в связи с бурным развитием и растущими объемами геофизических работ. И мы с Цибенко попросились сюда. Привлекла, скорее всего, романтика: с трудом нашли это Березово на карте. Придя на вокзал, спросили у человека в красной железнодорожной фуражке, в какой кассе продаются билеты до Тюмени. «А где они — эти Тюмени?» От Украины это казалось страшно далеко. О Тюмени еще никто не знал. О березовском газе было известно специалистам, мы, конечно, тоже слышали, но общего представления о Сибири у нас не было.

В Тюмени нас и группу молодых геологов из Саратовского университета принял Эрвье. Беседовал с нами. Разговор шел о том, в каком объеме мы изучали геофизику. Он усиленно агитировал геологов переквалифицироваться в геофизики, потому что требовалась масса специалистов — организовывались новые подразделения. Поскольку мы с Цибенко были уже готовые геофизики, наши дела отложили напоследок. Переговорив с нами коротко, он распорядился отправить нас самолетом. А эти, которые не соглашались стать геофизиками, — пусть плывут пароходами!

Но получилось так, что мы чуть ли не в один день прибыли в Березово, хотя они — пароходами, а мы — самолетом. Пока загрузили, да летели мы суток трое, с посадками в Тобольске, Ханты-Мансийске. После Березово самолет еще на Салехард пошел. В аэропортах тогда не было никаких бытовых условий, ночевали на составленных стульях, устали, конечно. В Березово прибыли вечером. Сели на воду. Подруливает за нами катер, а в нем сидит человек — в грязном бре­зентовом плаще, с шикарной бородой, в бороде запуталась яичная скорлупа… Цибенко говорит: «Если здесь все такие, нас зарежут сегодня же ночью». Пока добрались до экспедиции, рабочий день закончился все разошлись, оставался только председатель разведкома, он нас направил в так называемую гостевую комнату — была такая на улице Лютова. Комната на трех человек — люкс по тогдашним временам. Третья кровать пустовала, но нас предупредили, чтобы мы ее не занимали: «На этой койке писатель спит!» У нас на двоих оставалось 7 рублей, а канун выходного дня… Мы тогда решили, что придется не есть. Вышли в какую-то общую комнату — кухню, что ли, — там и портянки сушились, и все такое. И к нам подходит сразу человек: «А, молодые специалисты!» Дескать, вот пойдемте со мной, я тут уже два года работаю, все вам покажу, расскажу, пообедаем вместе… Мы сказали, что нет, нам есть неохота и отложим знакомство на потом. Он посмотрел на нас, ушел, вернулся, дает нам по 100 рублей и говорит: «Получите аванс, тогда и отдадите, а сейчас пошли!» И повел нас в березовскую столовую. Оказалось — старший инженер по взрывным, кажется, работам, Антощук.

Такая ситуация была для березовцев в порядке вещей. Все были дружны, последнее отдавали, деньги, если у кого-нибудь какие-то проблемы возникали, находились, и неважно, чьи деньги… Я таких отношений позже нигде не встречал. Быт был упрощен до предела. Когда мы спросили, где нам дальше жить, потому что из гостевой комнаты должны были вот-вот попросить, нам показали на деревню: «Ищите!» И мы сняли себе «квартиру» — дощатую выгородку на кухне обыкновенного деревенского дома, поставили там две раскладушки — и она числилась за нами, мы туда приезжали в межсезонье. Все так жили. Семьи появились — тоже снимали себе комнаты. Лева Трусов с Фаридой, Миронов Виктор, Юрий Глухоедов женились, Юрий Кривенцов. У «женатиков» уже совсем другие бытовые условия были: они пельмени лепили! А нам ничего не стоило прийти на эти пельмени без приглашения. Или, наоборот, прийти и заставить делать для нас пельмени. Я помню, пришли мы с Юрой Филатовым в гости к Глухоедову — был какой-то праздник, по-моему первомайский. А их нет, хотя вроде они нас приглашали. Мы знали, где лежит ключ, нашли, открыли, вошли — там стол накрыт. Мы за стол сели, немножко перекусили и легли отдыхать. А они потом привели гостей, уверенные, что у них там стол готов — и застают двух спящих. К Мироновым также ходили. Жены иногда на нас ворчали, но мы на это не обращали внимания. Но и не то чтобы навязывались. Если б нас вытолкали один раз, мы бы больше не ходили гак. Нет, были очень хорошие отношения, веселые, дружеские, добрые.

Работать мы начали в авиасейсмической партии Семена Михайловича Альтера. У нас был выбор: либо на Ямал, где по трассе бывшей «сталинской» железной дороги работала сейсмопартия Кирилла Кавалерова, либо сюда. Вертолеты показались мне более романтичными, чем железная дорога. И сам  Семен Альтер — необычайный, талантливый человек, хороший специалист и при этом очень веселый, жизнерадостный. Но вместе мы проработали недолго, осенью я перешел в одну из зимних сейсмопартий и дальше пошел, что называется, по схеме.

В те годы это был не нынешний Север, суровые были условия. Если в экспедициях несколько организован был быт, то в партиях, например, в Кугах… У нас там было два дома. В одном все жили, а во втором располагались контора, камералка, радиостанция. Остальное все в землянках. В крутом склоне берега была выкопана землянка под столовую. Весной в эту столовую пришла вода, мы ходили в сапогах с раскатанными голяшками. А рядом — еще несколько землянок. Или вот: люди поженились, и жить где-то надо вместе. Значит, лопату в руки и в стенке этой землянки прокапывали себе нишу, ставили туда кровать, завешивали чем-то — появлялась отдельная квартира. Позже уже, когда я был начальником партии, немножко начали обустраивать базы, а раньше никто и не спрашивал, где там жить, что там делать. И палатки были… Но, в основном, на базах партии жили в балках. Зимой работают в балках, а в межсезонье вывозят их на базу и тут же, в поле, живут. Невероятно тяжелые условия для женщин. Сейсмические бригады, пока вручную вся размотка шла, из женщин состояли, молодых девочек.

Они таскали эти косы вдоль ручьев в раскатанных резиновых сапогах, да зимой, да на себе… В снегу долбили ямки под приборы. Как только появился элемент механизированный — санки для размотки кос, — сразу женщин заменили мужики. А самый трудный период они вынесли на своих плечах. Ну а дальше пошла реорганизация работ, поскольку объе­мы росли, и управлять из единой Березовской экспедиции стало сложно. Образовались Нарыкарская экспедиция, Сартыньинская экспедиция…

Вадим Бованенко, Кирилл Кавалеров, Семен Альтер — для нас это были авторитетные люди, поскольку молодежь всегда с почтением относится к тем, кто уже работал, кто знает условия, знает район. Конечно, мы за них держались. Тот же Лева Трусов — он приехал на год раньше нас, он нам все рассказывал, вводил в курс — говорливый очень. Мы часто встречались, общались. Два Юрия — Кривенцов и Глухоедов — тоже были авторитетны. Корифеи — Михаил Павлович Барабанов, Лев Григорьевич Цибулин. Цибулин хоть и ненамного старше нас, но он же главный геофизик. И потом его характер — полководческий. Он всегда принимал решения. Мы к нему ходили, советовались. Цибулина и Барабанова называли на «вы», остальных на «ты». Потому что хоть они уже и показали себя, но и мы инженеры, работу нам поручают такую же ответственную — на равных были все.

Когда меня в Кугах оставили за начальника партии, половина людей у нас была с 501-й стройки, недавние заключенные, к ним нужен был свой подход. Я должен был отправить рубщиков просек в поле. Пришли оленьи упряжки — транспорта другого не было, а рубщики где-то раздобыли тройной одеколон. День пьют, второй, и я ничего не могу поделать. У меня ни зама, никого, я один, опыта никакого. Пошел к их бригадиру — здоровый такой, с этой 501-й стройки. Говорю: «Вот сейчас упряжкиуйдут, и хана будет, потом попробуй их вызвать, это ж не ближний свет…» Он посмотрел на меня так презрительно: «Шарахни с нами одеколону — тогда мы тут же уедем». — «А ты не врешь?» Ну, я шарахнул. Потом года два не употреблял одеколон даже после бритья. Мерзкое дело! Но тем не менее они уехали.

В тех же Кугах. Двухотрядная партия. Пять тракторов: по два в отрядах, один на базе — больше ремонтируется, чем работает. Должен был дрова на кухню подвозить, воду, но работали вместо него лошади, оленей арендовали…

А тот тип, который встретил нас на катере в первый день, дня через три заявился к нам в гостевую комнату. Все с той же яичной скорлупой в бороде. Цибенко, увидев его, сказал: «Все-таки нашел нас!» Оказалось, что это и есть писатель, который занимает в нашей комнате третью койку, Женька Шерман-Ананьев. Потом мы дружили с ним всю жизнь. Часто вспоминали Березово, те годы. Да и с другими березовцами. Но не со всеми. Там проверялись люди на устойчивость. Не только по профессиональному признаку, но и чисто по человеческому, по коммуникабельности, отношению не только к работе, но и людям. Некоторые уезжали не по своей воле, просто чувствовали, что такую обстановку им не выдержать. Это были неплохие люди, нет, сейчас многие из них известные геофизики, работают в московских организациях, в научно-исследовательских институтах, в центральных районах. Хорошие ребята, но Север оказался не для них. А я, приехав через три года домой в отпуск, с таким восторгом рассказывал про отношения! Потому что на юге они были значительно сложней, не знаю, по каким причинам. Возможно, аномальные условия Крайнего Севера, работа помогали сразу выявить, кто есть кто.

Кабаев Л.Н.:

Я окончил Киевский университет вместе с Малыком и Цибенко, но на распределении в Березово было только два места, они их перехватили, а я поехал в Удмуртию. Через год добился перевода в Березово. Тут как раз появились новые сейсмостанции — такие же, как та, что я в Удмуртии осваивал. Цибулин, когда узнал, что я знаком с этой аппаратурой, был очень доволен. Попал я в партию к Левченко Алек­сею Андреевичу (друг Иванова, они вместе учились), мы были в Самутнели, а Иванов — в Ванзевате. Но станции оказались… По идее-то были нормальные, но по исполнению… Заводских неполадок много, да и принципиальные решения требовали еще чисто конструкторских доработок, но тем не менее пришлось внедрять. Был такой момент: распаяли мыкосы… Геннадий Никандрович Захаров был моим по­мощником. Выехали за Самутнель, на опушку. Пер­вые же наблюдения обнаружили путаницу. Где-то в пайке напутали мы, и попробуй теперь найти ошибку, если там тысячи контактов, соединений! А новая аппаратура — она под контролем. Приезжают Левченко, Цибулин и Ансимов, расстроенные. Все вме­сте до 12 ночи сидели разбирались, искали ошибку, где, в чем — не нашли. Они уехали в деревню, а мы остались дальше копаться. В 5 часов утра приходит трактор, привез листок бумаги. На нем нарисована схема и написано: «Скорей всего вы ошиблись здесь. Ансимов». Главный геофизик Главтюменьгеологии!

А ошибку мы к тому времени уже сами нашли. Посмотрели схему — точно! Такие моменты сформировали нас: мы видели живые образцы.

Молодое пополнение-59

Иванов В.М.:

В 59-м году всех выпускников геофизической специальности Томского политехнического института по распоряжению правительства направили в Тюмень. Причем у нас уже было распределение, я, например, закончив с красным дипломом, выбрал Красноярск. Но прежде чем разъехаться, мы отправились на военные сборы. Когда вернулись, нам сообщили, что распределение пересмотрено и все поедут в Тюмень. Мы сначала не поверили, но в институте нас собрал представитель Тюменского геологического управления Юрий Александрович Щербаков, показал бумаги, подтверждающие его полномочия, и на наших глазах порвал выписанные ранее направления. Мы уже и не возмущались. Хотя по собственному желанию ехать в Тюмень собирались только Роберт Бембель и Юра Ознобихин.

Бембель Р.М.

В Томском политехническом институте нам преподавался такой предмет: геология СССР. Приходил профессор, вывешивал геологическую карту всего Советского Союза — во всю стену. Геологические карты 50-го года, как и нынешние, были цветными, очень яркими, но по самому центру — огромное белое пятно: Западная Сибирь. Глядя на эту карту, мы думали: зачем выбирать, куда ехать после института, — все ясно, вот оно, белое пятно, сюда надо идти! Вот мы сюда пришли, и теперь оно — не белое!

Межаков В.М.:

А я пытался сопротивляться, расписываться не стал. Щербаков мне говорит: «Тебе знаешь что будет?» А я говорю: «Да мы тут тебя…» Кстати, интереснейшая личность, москвич, яркий человек, из людей, которые умели скрашивать жизнь — юмором, умением увидеть хорошее даже там, где, казалось бы, все плохо, совершенно необычным восприятием действительности. Потом, когда вместе работали, мы подружились, я ценю его душевные качества очень высоко. К сожалению, он очень рано умер, от инфаркта. Есть структура, названная его именем.

Задоенко А.Н.:

Я учился в Томском политехническом институте в одной группе с Тюленевым, Бембелем, с Робертом мы вообще в одной комнате жили. Нас много тогда в Тюмень приехало: 33 человека из Томска и еще из Свердловского горного сколько-то. Среди первых в Тюмени встретил нас Александр Ксенафонтович Шмелев — еще в старом главке, на Водопроводной улице. Эмилия Петровна Резникова там уже работала. Он нас встречал и направлял кого куда. Меня и Сашу Федорова — в Приуральскую экспедицию, потому что все места в Березово и на Севере были уже заняты, а Шаима еще не было, в Сургут не направляли. Меня, как только я приехал, сразу поставили старшим геофизиком. Был у меня учитель хороший: Юрий Петрович Селивоник. Он сказал: «Чтобы ты быстренько оперился, вот тебе карты в руки, и пиши отчет. Как только напишешь, будет видно, состоишься ты как интерпретатор или нет». И уже в 61-м году я готовил отчет по этой площади. Резюме по первому отчету мне писала Иоганна Павловна Шмелева — нормально, на «хорошо» оценила. Ну, были кой-какие огрехи, молодые заскоки — так ведь там такие планы, такие перспективы! Сейчас читаешь — удивляешься: как было здорово, материала мало, а мыслей много! А потом поехал в Сургут тоже старшим геофизиком и так все дальше, дальше…

Тюленев А.П.:

Рассеялись мы по всему Приобыо. Я начал работать в Сартынье, потом реорганизация, перевели нас в Нарыкары, в 62-м году организованно передали в Сургутскую нефтеразведочную экспедицию. Там работал до 67-го года, потом опять реорганизация, и мы все собрались уже в составе Ханты-Мансийского геофизического треста, затем он стал объединением — так что, считаю, вся жизнь в одной организации. В трудовой книжке записи только о переходе из одной партии в другую. И на одной территории — Ханты-Мансийского округа. Первый год работал техником-геофизиком, дальше инженер-геофизик, начальник отряда в 62-м году… В 60-х годах геофизики-практики были почти полностью вытеснены с должностей начальников партий. На эту должность был, практически, конкурс, кроме деловых качеств требовалось, минимум, высшее образование.

Межаков В.М.:

Мы в то время были настроены романтически и патриотически. Думаю, при жизни в том обществе чувствовали себя невостребованными, слишком зажатыми. Нам было необходимо самореализоваться, сделать большое дело. Во всяком случае в Томском политехническом институте, где я учился, большинство ребят были настроены именно так. Причем при поступлении конкурс был — 16 человек на место. Семь экзаменов. Мы с другом сдавали вместе с физтехом — одной комиссии, одну и ту же программу, и нас зачислили на физтех, а мы бились в геофизику и отстояли свое право быть геофизиками.

Много наших работало в Тюмени. Но многие и из Москвы, с Украины приехали. Вот это желание самореализоваться я заметил больше всего в ребятах из сибирских вузов. Настойчивые, трудности старались не замечать, легче как-то переносили. Хотя в отношении подготовки, как специалисты, тут кое в чем мы уступали. Что касается сейсморазведки, школа хорошая у москвичей, техническая подготовка — у ребят с Украины, киевляне, львовяне в этом сильнее. У них немножко другая культура. Сибиряки, как мне кажется, более жесткие, киевляне — мягче, гибче, москвичи, на мой взгляд, тоже более гибкие.

Окончил институт я со строгим комсомольским выговором. Я был старостой, мне приходилось отчитываться в деканате по студенческим делам, и я там очень уж настойчиво отстаивал свою точку зре­ния. Деканом в то время был Всеволод Александрович Андреев (тот самый, что первую сейсмостанцию в Ханты-Мансийск привел), он же у нас преподавал сейсморазведку. Он меня уговаривал: «Ты, Владислав, будь мягче». Надо отдать ему должное, он не воспринимал мои выходки как какой-то каприз, осторожно пытался повлиять на меня, но иногда слу­чалось, что я мог очень много лишнего наговорить. Одним словом, я поступал, как считал нужным, и меня почему-то за это не били. Но перед окончанием института, когда я пытался отстаивать большую свободу для дипломников (компании у нас собирались, мы увлекались в то время музыкой джазовой), нас, пять человек, как зачинщиков, вызвали в комитет комсомола института, стали выговаривать: мол вы безобразничаете, какую-то музыку там заводите развращаете этой музыкой, шумите, мешаете другим… И получили мы все по строгому выговору до комсомольской линии.

Когда я попал на первую встречу к Эрвье, он сначала посмотрел на нас, потом стал читать характеристики. Спросил, за что у меня строгий выговор. Я как-то объяснил. «Ну, — говорит, — это ничего. Начальником вы, наверное, не будете, а специалисты нам нужны». Потом спрашивает: «Вы куда хотите?» — «В Березово!»   «Давайте в Шаим»! — «Нет, только в Березово». Потом стали меня уговаривать в аэромагнитку, потому что в институте я занимался радиометрией и аэромагнитной. Но почему-то мне захотелось, как и многим, в сейсморазведку. Хотя сейсмику я не очень знал, только в рамках того, что нам читали.

Бембелъ Р.М.:

Сейсморазведку нам читали, но томская кафедра геофизики выпускала, в основном, рудников. И так получилось, что первым учеником Всеволода Александровича Андреева (в хронологическом порядке) был я. Все остальные мои однокашники в студенчестве занимались другими геофизическими методами. А я всерьез начал заниматься нефтяной сейсморазведкой на дипломной практике в Сургуте, еще в Колпашевской геофизической экспедиции.

Межаков В.М.:

Мне пришлось учиться сейсмике на ходу. Сначала, конечно, казалось все это сложным, но когда начнешь делать — начинаешь и понимать, что к чему. Мы в ГМЛ готовили сейсмостанции к работе. С Юрой Бевзенко (он из Свердловского горного приехал одновременно с нами), Леней Кабаевым — они были уже поопытнее меня. Там же работали опытные настройщики: Сеногноев, Аркадий Васильевич Кузнецов — они нам подсказывали, что и как. Однажды мне нужно было что- то подписать у Цибулина. У него на втором этаже был угловой кабинетик, я подошел, там еще ребята стояли, слышим, разговор идет на повышенных тонах — у него такой зычный голос, но и собеседник ему отвечает. Заглядываю, а они уже схватились! Стали бороться, Цибулин в своей кожаной куртке, бумаги кругом посыпались… Мы и рты пораскрывали, смотрим, как главный геофизик выясняет отношения. Потом поднимаются, оба разгоряченные, Цибулин хватает какую-то бумажку, подписывает ее и швыряет: «На!» Мы поняли, что наш главный геофизик — товарищ очень крутой и с ним шутить нельзя! Очень яркое впечатление он тогда на нас произвел. В ГМЛ мы тогда просидели, наверное, с месяц. А потом после каждого сезона снова сюда — на настройку. И опять там все встречаемся, опять обмениваемся, у кого что болит, тот о том и говорит, кому что нужно, тот то и усваивает, а потом пытается или где-то применить, или где-то почитать, поглубже узнать. В основном, мы учились у тех ребят, которые уже успели поработать, более-менее в геофизике что-то сделали. Они, большей частью, так тут и остались. Но некоторые и уехали… Был такой Семен Кац, позже старшим геофизиком в партии Бриндзинского работал. Я поначалу все пытался узнавать, над чем сейсморазведчики работают. Кац проводил первые серьезные работы по группированию сейсмоприемников. Потом по разрешающей способности сейсморазведки — хотел добиться выделения тонких пластов, ставил всякие эксперименты. Кац и партия Бриндзинского занимались этим уже в 59-м — 60-м году. Мне казалось это очень важным: не просто стандартные работы по поиску структур, а связанные с разрешением тонких задач геофизики.

Бембель Р.М.:

Инициатором, видимо, выступал сам Лев Григорьевич Цибулин — он всегда поддерживал новейшие идеи. Партия Бриндзинского организовывалась как опытно-методическая. В ней работали специалисты из ВНИИгеофизики, командированные из Москвы. Но, насколько я помню, они не выделялись ни ин­теллектом, ни чем-либо другим, тон задавали обычные геофизики-производственники, только что выпущенные из института. Еще до возникновения этой партии у нас был кружок: по вечерам, после работы, мы собирались и занимались теорией сейсморазведки. Публика шла в «Сосьву» или играть в преферанс, а мы учиться! Запевалой у нас была жена Бриндзинского Зоя Афанасьевна. Техник-вычислитель Семен Кац (сейчас Семен Абелевич Кац один из профессоров в Лос-Анджелесе), инженер-геофизик Сергей Гольдин, старше нас на год (Сергей Васильевич Гольдин ныне академик), старший техник Юрий Петрович Бевзенко, и я, техник-оператор, — вот такая компашка, рядовые сотрудники производственных партий. Естественно, когда мы узнали, что есть проект создания опытно-методической партии, то постарались попасть в нее, заниматься творчеством. И уже тогда цель у нас была одна: получать все более тонкие и детальные представления о глубинном строении, увидеть сквозь Землю, понять ее… Это стремление так и проходит через всю нашу жизнь.

Гольдин С.В.:

Экспедиция была совершенно уникальная по своей атмосфере. Возможно, частично потому, что она

была большая. Возникла некая критическая масса неординарных и творчески заряженных людей. У нас одних молодых специалистов было 159 человек! Мы устраивали конференции, на которые приезжали ребята из полевых партий, делали доклады. Не знаю, бывало ли это где-нибудь еще — конференции внутри одной экспедиции. Проводились конференции и «по-взрослому», на которые съезжались ученые из Тюмени и других мест. Конечно, во всем принимал огромное участие Лев Григорьевич Цибулин, которого в ту пору я очень любил. В молодости он был просто исключительным человеком: обаятельный, энергичный, принимающий решения самостоятельно, берущий ответственность на себя, разбирающийся…

Атмосфера была еще и спортивной. Я был капитаном волейбольной команды, которая победила на территории всего Березовского района, а это среднее европейское государство, еще и поболее некоторых! Были и другие виды. Тренировались до двух часов ночи, мы просто не замечали времени. Заме­чательная была экспедиция…

Межаков В.М.:

Гольдин работал — я по рации услышал — воздушными взрывами. До этого мы встречались, разговаривали, он рассказывал нам о группировании, о том, как рассчитывать группы. Воздушные взрывы пришлось применять, потому что тогда на отряд выдавалось всего по одному станку для бурения. Сейсмопартий в то время уже было много, а оснащения не хватало. У них сломался бурстанок, и Гольдин попробовал воздушные взрывы. Я по рации узнал, как он это делает, и, когда у нас сломался станок, попробовал тоже. Что-то получалось (не слишком, правда, удачно), но эти работы нам запретили. Во всяком случае — это была новая мысль.

Иванов В.И.:

Конечно, качество работ при воздушных взрывах страдало, но выручало группирование. Там не просто в одно место клали, а подвешивали на шестах до 10-20 зарядиков в один взрыв, так что кое-что получалось. Это было группирование не взрывов, но зарядов (сейсмоприемники тоже группировали). Очень трудоемкая и опасная работа.

В этом полевом зимнем сезоне наша трехприборная партия сработала километров 500, но плана не сделали. Балки были плохие, трактора были плохие, и их было мало. Отряд в лучшем случае имел по паре тракторов С-80, которые постоянно ломались. Я однажды поехал в отряд на тракторе — инспекцию провести и вообще пообщаться с народом. Так 20 километров мы ехали целую ночь. Трактор постоянно глох — потому что солярка летняя, а морозы тогда были 40 градусов, 45… Тракторист Саша Петков — я поражался его мужеству и выносливости! — постоянно на морозе, постоянно голыми руками этот трактор ремонтировал. Приехали утром черные, чумазые. Проще было бы на лыжах добежать, но мы везли с собой груз.

И вдруг на итоговом собрании в экспедиции называют мою фамилию, партию, что вот, мол, сработали плохо. А было положено столько трудов, столько сил! Но ничего не скажешь — план не выполнен!

Для меня весь сезон была одна главная, вечная проблема: ничего не хватало! Всего не хватало! Все остальное зависит уже от тебя, но когда необходимого нет — хоть зарежься! И взять негде!

Бембель Р.М.:

Тогда у нас создалась компания, девизом которой было «Не хапать!» Это было время бурного организационного взрыва в Березово, когда каждый болт, каждая деталь расхватывались, все мы находились в состоянии, что вот что-то дал нам Цибулин бомс! — опять не хватило! И опять, и опять не хватило! Появились какие-то ловкачи, кто-то успевал, кто-то нет… Компанию с принципом «Не хапать!» создал Леня Кабаев. Нас свела общая проблема: обоим негде было жить. Оказалось, что мы еще и по характеру схожи. Но Леня был старше нас и в нашей компании был безусловным лидером, молодой, энергичный — он и сейчас-то энергичный, а уж тогда… Все хапают, а мы стоим, ждем, когда все нахапаются. Все больше нет. Идем к Цибулину: «Лев Григорь­евич, а вот нам не хватило!..» Лев Григорьевич из своей заначки выделял каждому что надо. Мы оказывались лучше всех обеспеченными, да при этом еще чувствовали себя такими благородными — очень приятно! Правда, скоро нас разоблачили. Но, ей-богу, у нас не было заранее задней мысли, просто психология не позволяла лезть в общую кучу, что-то там делить. С этого и началось.

Потом по тому же принципу «Не хапать!» мы ока­зались без жилья. Кому-то нашлось место в обще­житии, кто-то успел снять квартиру, а мы, как всегда, пришли последними. И тогда мы с Леней и еще два моих однокашника, Федя Цирук и Гена Захаров, решили купить дом. Полоса-то была какая: в конце 50-х — начале 60-х деньги не представляли для нас такой ценности, как сейчас. Никаких сберкнижек не было: если я сегодня работаю, значит, завтра заработаю! Отношение к деньгам было легкое, коммунистическое. Мы нашли дом, который продавался очень дешево (или в аренду мы его взяли, не помню). В нем один угол совершенно прогнил, провалился, поэтому стоял он скособочившись, самолетом, захо­дящим на вираж. Мы это учитывали, спать укладывались головой к углу, уходящему вверх. Сначала жили вчетвером, но зимой все разъехались по поле­вым партиям, а я работал в методической партии, жил в Березово, оказался в доме один. Это давало мне определенные преимущества по сравнению с теми, кто жил в общежитии.

Леня Кабаев сочинял стихи, песни. В песнях утверждал, что он «едет за деньгами», но это он просто над собой или над всеми нами смеялся. Помню, в Березово пришли в кино. «Сколько нас?» — «Раз, два, три… Семь!» — «Ну ладно, беру десять билетов: кто-нибудь еще подойдет!» В ресторане то же самое: заказываем полный комплект, кто-то действительно подходит, ели, пили, рассчитывается тот, кто последним пришел. И никому в голову не приходит счи­тать: кто, что, где, когда… Позволяли себе такую роскошь. Может быть, потому, что после скудных студенческих стипендий вдруг такой северный Клондайк! Покупать одежду не надо было — нам выдавали спецодежду, меховые костюмы и прочее, кормили нас на кухнях, деньги тратили в основном на развлечения. Как мушкетеры жили — это было удивительное время.

Но были и трагедии. Еще в 59-м году, когда мы только приехали, в первую же зиму в тракторе утонул один из наших однокашников, Юрка Антонов. Там мы его и похоронили. И каждый для себя тогда решил, что смерть эта не была напрасной: мы такого больше недопустим! В моем отряде все четко знали, что я никому не позволю перегонять через реку трактор с водителем в кабине.

Тюленев А.П.:

Еще молодым специалистом, год только проработал, я получил травму. Шесть операций прошел, все современные методы на мне были испробованы, в том числе аппарат Илизарова но все бесполезно. Рука сохранила чувствительность, но… много чего потеряно. А работал я начальником отряда в летней партии. Были у нас буровые станки установлены на вездеходах, один вышел из строя. Я приехал на базу. Начальник партии говорит: «Осталось доработать двенадцать километров, вот тебе буровой станок — на нем езжай». Я посмотрел: буровой станок установлен на бывшей самоходной артиллерийской установке (пушку срезали, старое оборудование сняли), завели ее — масло течет, там не закрыто, там не ограждено… «Владимир Николаевич, не поеду я». — «А-а-а, да вы, молодые специалис­ты, с вами мороки, трусы…» Ладно, осталось на два дня работы — поеду. Я встал в кузов — он не закрыт, обледенел, а на мне геологические сапоги с кожаными подошвами, держусь за броню. За рычаги сел инженер по бурению — без прав управления. И с места как рванул! Метров через 50 — ложок, он на полном газу… Я не удержался, упал, а там вентиля стоят в кузове, открытые, и я в туда правым локтем влетел… Я еще смог встать, добрался до кабины, ухватился рукой за броню, ткнул водителя ногой в спину — он оглянулся и потерял сознание. Лет сорок мужику. Я кричу: «Жгут!» Подбежал молодой парень, только что из армии, ре­мень сдернул, наложил мне жгут. Ножницами из набора ножей для кухни, зазубренными, он мне всю эту отмирающую ткань — без обезболивания… «Терпи!» И спас мне руку, я на всю жизнь ему благодарен. Потом в больницу ко мне приехали те, кто был причастен к этому делу. Я им сказал: «Я сам, по собственной инициативе, взял эту технику и поехал». Могли бы им обоим дать по 5-7 лет, за неумышленное причинение травм. Инвалидности никакой я не оформлял, потому что по зарплате все выше шел, льгот никаких тогда не было. А для работы мне и одной руки хватало.

Иванов В.И.:

А с народом… В этой Ванзеватской партии зимой оказалось несколько человек из «досрочно освобожденных», все ходили — грозились. Там же не было ни магазинов, ни чайных, только склад. На складе, конечно, была и водка. Вот они все ее требовали. Однажды собрались меня убивать. Со мной в роли те­лохранителей ходили парни итээровцы — Кабаев Леня, Шагандин Володя… На лето я поехал в отпуск, а за себя оставил Гольдина. Он потом жаловался: «Тяжело с народом!» Ученый, энергичный, шебутной, веселый, талантливый, а понял, что не так просто с народом иметь дело.

Гольдин С.В.:

Я благодарен судьбе, что прошел эти три года на производстве. Потом мне это давало такой огромный перевес по отношению ко многим моим коллегам- ученым. Я ведь стал теоретиком, а теоретик, который совершенно в отрыве от того, как меряется сигнал, что с ним в принципе можно делать, как это получается — он не чувствует, как задачи надо ставить, какое имеет отношение к действительности. Безусловно, это оказало огромное влияние на мою научную деятельность, на карьеру и, что я думаю не менее важно, на мой характер. Эти три года (довольно короткий промежуток времени) имели колоссальное значение. Ведь я рос с мамой, без мужского влияния, и, может быть, без такой школы не был бы столь самостоятельным. А жизнь на Севере, — да еще мне пришлось побывать и начальником партии, — она заставила меня стать совсем иным человеком.

У меня восемь человек работало с Полярного Урала. И был один эпизод, когда я выехал на строящуюся промбазу, ночевал в палатке, а вокруг бегали двое, один с топором, а другой от него убегал и кричал: «Сергей Васильевич, спасите!» Я его втащил к себе в палатку. Наутро я их обоих уволил и ждал только вертолета, чтобы их отправить. И вот тот, который бегал с топором, спрашивает: «А вы для нас один вертолет вызываете?» — «Ну, конечно, один!» — «Ну, смотрите…» Кстати, когда этого, с топором, привезли на работу, выглядел он как «стиляга» с обложки «Крокодила»: высокий, с таким коком, клифт до колен, полуботинки на микропоре, галстук длинный, белая рубашка, но весь изжеванный, грязный. Видимо, в какой одежке его забрали, ту на выходе и выдали.

Конечно, были и более серьезные эпизоды. Жизнь ставила задачи. Так однажды оказалось, что в партии, большой, трехприборной, не осталось ни одного трактора на ходу. Когда вернулся из отпуска Валентин Иванович Иванов (человек, которому я исключительно благодарен), а вернулся он с баржой, с материалами на зиму, первое, что спросил: «Ну, как с тракторами дела обстоят?» Я говорю: «Трое на подбазе стоят без горючего. Два, которые везли горючее, потонули по дороге. Один трактор на капитальном ремонте и еще очень не скоро выйдет». — «Еще один должен быть».

«А один…  — я показал за борт, — на дне протоки». Прямо у того места, где мы стояли. И вот как он туда попал.

Связисты попросили дать трактор, чтобы вытащить на берег лодку, в которой они ездили на противоположный берег чинить трассу. Большая лодка. Отчего не помочь хорошим людям? Я и сам пошел на берег. А тракторист оставил трактор на высоком берегу протоки и не поставил на тормоз. Тот стоял — чих-чих-чих — и вдруг пошел вниз… Я тогда совершил поступок, который до сих пор высоко оцениваю: я сразу вбил колышек против того места, где он во­шел в воду. Потому что шесть метров глубина. Солярка выходила пятнами, но там сильное течение… Мы пробовали нащупать шестами, где он, но не могли. Зато когда через два месяца прибыл водолаз, он знал, от какого места надо искать.

Но представьте себе положение Валентина Ивановича, когда он узнал, где находится последний трактор. Он вечером того дня пришел ко мне, сел напротив, вынул бутылку водки и молча пил ее в моем присутствии. Мне не предлагал, потому что было известно, что я не пью. И ничего не сказал, но он был полон укора!

Трактор мы, конечно, достали. Мы вообще все доставали. И вот как мы вышли из этого положения.

Поскольку у нас была летняя партия, нам впервые, в порядке эксперимента, дали военную технику: вездеходы и даже танк, без башни. Но у него были такие узкие траки, что использовать его мы не могли.

А тут как раз начало подмерзать. Мы на него взгромоздили бочку солярки, и он прошел до базы. Мы запитали те трактора, которые там стояли, они вытащили те, которые потонули с горючим.

Но план я тогда выполнил на 25 процентов. Частично из-за того, что не умел принимать нужные решения вовремя. Когда Валентин Иванович уезжал в отпуск (большой, летний), он обещал тем, кто оставался в поле, что обязательно вывезет их с профиля в баню. А как вывезти в баню? Вертолетов мало, туда вывезешь — а будет ли возможность доставить обратно? Я не понимал тогда, что могу принять любое из двух решений, любое было бы правильным. Мог сказать: «Ребята, я вам не обещал. Я этого сделать не могу. Работайте. Потом это дело компенсируем. Давайте баню организуем на профиле или еще как-нибудь». Мог сделать и другим образом: поехать в Березово, стукнуть там кулаком перед начальством, обратиться в профсоюз и добиться, чтобы быливертолеты и туда и обратно в нужном количестве — много было народу. Неделю-полторы, может, я поте­рял бы на этом деле, но люди бы еще работали. А так они при каком-то чепуховом ЧП сели на АТЛ-ки… А для той техники свободный пробег без капремонта — 100 километров. Они не доехали даже до села и на работу больше не попали. Дальше я работал с одним отрядом. Оператором в котором, кстати, был Леня Кабаев.

Много было живых и прекрасных моментов в той жизни, сложных и порой трагических. У нас в партии умер молодой человек — от спирта. Но я судьбе бе­зусловно очень благодарен за то, что через все это прошел и не оставил о себе никакой плохой памяти, что старался делать то, чего другие не могли. У меня сохранился большой заряд на всю последующую жизнь.

Кабаев Л.Н.:

Сергей Васильевич Гольдин уже тогда был фанатиком, жил в мире дифференциалов, интегралов, количественной зависимости. Я зачитывался каким- то детективом, а он брал сейсмограмму, сутками сидел над ней и находил в ней все, и для души, и для ума, и для всех остальных потребностей. Гольдину десять лет назад я посвятил одно стихотворение:

Ученый похож на влюбленного.

Который к своей лишь избраннице

Свел формулу мира огромного

И с нею никак не расстанется.

 Плененный прекрасными шорами,

Он с бешеной силой талантливых,

Шутя, расправляется с горами

И вброд переходит Атлантику.

 Но, прожив однажды обвенчанным,

Он скажет однажды, под занавес,

Той самой единственной женщине:

«Не знаю, за что ты мне нравилась?»

 И может, впервые почувствовав,

Как что-то в душе его дрогнуло,

Он вместо решений прокрустовых

Напишет стихи, а не формулы.

И ведь действительно написал, сборник его стихов так и называется: «Стихи. Не формулы». Просто метаморфоза какая-то! Ученый до мозга костей, был занят только геофизикой, он решал задачи, которыми в мире занимались не больше десяти человек, сугубый теоретик, он в математических моделях представлял все многообразие Вселенной. Одно из его изобретений, которое он первый в Союзе провел в жизнь, в Тюменском индустриальном институте: геолог-математик. Отсюда все наши программисты, наши успехи в компьютерных делах — начало всему положил Сергей Васильевич Гольдин. Самое полное его определение — интеллигент. Причем не в силу одной образованности. Говорят, интеллигентность — это умение понять и быть понятым, это сопереживание. Можно быть эрудированным, но не быть интеллигентным. Интеллигентность — это образ жизни, состояние души, это не объем знаний. Для меня интеллигентность — это порядочность.

Когда мы работали с ним в Ванзевате и он остался за начальника партии… А задачи начальника партии — это прежде всего решение организационно-хозяйственных вопросов: кадры, снабжение, рубка просек, проектирование, Гольдин же — инженер, помешанный на своих дифференциалах-интегралах. Сергей Васильевич однажды прилетел к нам в отряд на вертолете, я его встретил, идем по профилю, он хромает и сам не понимает — что такое? Смотрим, а у него оба сапога — левые! Ну, он с юмором был хорошим, очень коммуникабелен, моментально сходился с людьми. По любому параметру стыковался (есть такое выражение «стыковочный модуль»): анекдоты — пожалуйста, поэзия — пожалуйста, геофизика — тем более пожалуйста, хозяйственные дела, даже если он в этом не очень «Копенгаген», — тоже пожалуйста! Заражал своим отношением. У него был замечательный смех: если он хохотал, никто не мог удержаться, чтобы не засмеяться вместе с ним, даже не понимая причины смеха. Если он был в компании, то все расходились в слезах от хохота. Но работа начальника партии его в конец измотала. К тому же еще наша партия, наверное, единственная за всю историю сейсморазведочных работ на севере Тюменской области, пыталась проводить работы летом не водные, не по рекам, а сухопутные. Опыт мы получили такой, что после этого летние работы уже не возобновлялись. Там было много всякого разного, но результат ясен: летом работать не­рационально.

После летнего сезона, когда мы уже заканчивали этот неудачный опыт, выехали в Ванзеват и готовились к зиме — Иванова все еще не было, Гольдин терял последние капли терпения и физических сил: до того его укатала эта несвойственная ему должность начальника партии. А это ведь были годы после амнистии, публика в наших партиях собралась разнообразная. И вот во время правления Гольдина у нас появилась одна личность: Юрка Зверь, рецидивист отъявленный, кондовый, стал устанавливать свои порядки. Доходило до того, что в карты людей проигрывали. И вот однажды колю я дрова возле своего балка (уже женат был), подходят трое, и один (этот самый Юрка Зверь) меня спрашивает: «Где тут Титов Паша?» А это зам по хозчасти. «Вон там. А какие вопросы?» — «Да мне его убить надо». Балок Ти­това рядом. Я говорю: «Ты что думаешь, я позволю тебе в моем присутствии его убивать?» — «А если ты возникнешь, я и тебя…» — «Я ж с топором» — «А мне что твой топор, пока ты им замахнешься…» И выхватывает нож. Я успел перехватить его руку и заломил, уложил так, что стоило ему повернуться — он сам на свой нож бы наделся, как шашлык. Правда, он мне ножом просадил кисть, до сих пор отметина осталась. А его дружки стоят и не знают, что дальше делать. И тут, на мое счастье, поблизости оказался Сергей Васильевич, он тут же крикнул Сашку Киреева, бурового мастера, и рабочих. Без него, не знаю, чем бы все кончилось. Потом, как Ива­нов приехал, первым делом этого Юрку Зверя уволил. Для Гольдина общаться с этой публикой было божьим наказанием! Там не было такого, что, мол, «замочим этого интеллигентишку», но он сам страдал. Когда приехал Валентин Иванович, непьющий Сергей Васильевич на две недели ушел в запой, пытаясь забыть тот ад, в котором заставила его побывать должность начальника блатной партии.

Бевзенко Ю.П.:

Я в этой же партии начинал, в Ванзевате. Сергей Васильевич Гольдин, ныне директор Института геофизики Сибирского отделения Академии наук, до сих пор когда мы встречаемся, говорит: «Юра у меня техником работал!» Я не обижаюсь.

Там была двухотрядная партия, потом решили сделать три отряда. Меня сначала поставили начальником отряда. Сейсмостация новая пришла — я за нее боялся взяться. Где-то с месяц пробыл начальником отряда, а потом Эрвье прислал приказ молодых специалистов начальниками отрядов не ставить. И я попал к практику. Прислали Мишу-Арапа. У него специального образования никакого, но зато была практика. Миша сразу взял эту станцию и начал ее ломать. У меня волосы дыбом встали: «Что ты делаешь?!» А он говорит: «Что сломается сейчас, то не сломается в поле». Ну, короче говоря, наладили мы это дело с его помощью и поехали на работу. Поскольку техники, буровых станков не хватало, запустили только два отряда (одним командовал Володя Шагандин, а вторым — Феликс Лещук), а наш, третий, отряд должен был работать ночью, потому что план-то дан на три отряда, его надо выполнять. И вот все хватают рабочих, которые получше, а у Миши было такое правило: «Пусть их, возьму кто останется — все нормально будет». Мише кто попало доставался, пьяницы, бывшие заключенные… Поехал он со  своим отрядом работать во вторую смену, а меня оставили, чтобы я фонарики делал для ночной работы. И вот я делал фонарики: из жести вырезал рефлекторы, туда вкручивал лампочку, привязывал батарейку и такой ремешок, чтобы можно было на голову или на пояс надеть. Потом из Березово получили депешу, что буровые комплекты для нас пришли. Поскольку у меня жена была в Березово, я попросился за ними съездить. Снарядили из Ванзевата четверо саней с лошадьми, и Кирилл со мной поехал, великан хантейский — большого роста, для хантов это редкость. Получил я комплекты, погрузили, поехали. А мороз был где-то 45-50. Кирилл через каждые 3-4 километра останавливал лошадей и вытаскивал у них из ноздрей ледяные комья (глыбы!), которые, как клапана, закрывали ноздри. И вот мы так ехали. Я надевал поверх унтов мешки с сеном и все равно мерз, приходилось бежать в этих мешках за санями. Там было около сотни километров примерно, и по дороге четыре жилых места. Где-то у него жили родственники, где-то просто избушка стояла, в другом месте — деревня. Одна ночевка у нас была, у родственников Кирилла. Он предупре­дил: «Сейчас подъедем — чай будет! Потому что видят, когда я еду, и, когда туда еще ехали, договорился». Подъезжаем — действительно: чай, щука настроганная, спирт — все, что надо.

Привезли мы эти комплекты, наладили, стали работать. Один трактор у нас всего был. То косу размотает, то станцию перевезет, то буровой станок перетащит. И тем не менее получилось так, что хоть у нас отряд был из самых последних людей, но километров он делал больше всех. Просто такой талант был у Арапа. Говорит «Надо сгущать каналы». То есть с 50 метров до 25. А я говорю: «Все это ерунда, через 25 метров поставишь — будет все равно плохо. Надо сделать систему группирования». Ну а поскольку Драп был очень умный человек, у него было правило: «Хвали человека, давай ему возможность проявиться, и он тебе горы свернет!» — у него самые плохие работники, самые горькие пьяницы работали как часы. Он им давал возможность оттянуться, но работали они нормально. Вот и я тоже старался, хотя и не был пьяницей. Поэтому он говорит: «Ну, хорошо». И я ему сразу предложил прибор такой «хитрый» сделать. Послали меня в Березово, я сделал переключатель на кнопках. И потом клали рядом две косы, чтобы они включались, как надо: шаг мог быть в два раза меньше, или шаг тот же, но база становилась в два раза больше. Нельзя сказать, чтобы моя система сильно выиграла, потому что эффект от разных методов сейсморазведки выявляется только в массе большой, а мы делали частный эксперимент. Но Цибулин заметил. И потом я рвался ведь. Я работал на сейсмостанции СС-24П называлась, маленькая такая станция. А потом пришла новая станция СС-48М. И я к Цибулину с заявлением — поставить меня оператором на эту новую сейсмостанцию, которая была последним криком моды в геофизической работе — новейшая станция была, ее первой получила Березовская экспедиция. А он говорит: «Ты опоздал. На ней уже работает Роберт Бембель». Но Бембель на ней немножко поработал и куда-то в другое место пошел, и мне ее отдали…

На правах бедных родственников

Крючков Ю.Я.:

Я все работал по югу области, а в 57-м, когда началось все это объединение с геологами и Грачева сняли, попросился: «Пошлите меня на зиму, с зимними работами хочу познакомиться». — «Ну давай!» И меня под Тобольск, в партию Ищенко, оператором отправили. Проработал я там до весны. Вдруг меня вызывают в трест к Ансимову и говорят: «Хватит валять дурака. Надо работать. Ты же начальник партии — что ты там оператором? Ерундой занимаешься!» И меня как загнали… В Свердловскую об­ласть, в Гаринский район! Две партии объединили, одна стояла под Верхней Тавдой, а другая — в Усть- Ишиме. Вот эти две партии свезли и отправили в Гаринский район. И двухприборную круглогодич­ную партию мне пришлось организовывать в этих дебрях. Тут вообще сплошные лагеря были в то время. Ни дорог, ничего. Там я, конечно, хватанул горюшка. Хотя Усть-Ишимская партия была как раз из Сорокино, где я начинал, там я людей многих знал.

Летом бушевали пожары. Местные власти запретили проводить всякие работы, приказали все остановить и всех людей бросить на пожар! Ну я что-то там хитрил. Хотя пожары были действительно впечатляющие: торфяники горели — солнца не видно, все в дыму… Но мы умудрились всю эту часть (Гаринский район Тавдой охватывается) закрыть. И я по этой площади сам защищал отчет. Начальником производственного отдела был уже Александр Ксенафонтович Шмелев, перед ним и защищался. Ни интерпретаторов, ни других специалистов у меня не было, главу по интерпретации Селивоник помогал писать. Ничего, на «четверку» защитился. Этот район интересовал всех потому, что там когда-то, в 48-м году, вели бурение, неглубокое такое. В этих местах глубины-то максимальные тысячу с небольшим метров. А на сводах вообще до 500 метров. Откуда там газ? Скорее всего, это выклинивания из центральной части низменности к краевой, Уральской этой зоне. Просто газирует вода. Это вначале вызвало интерес. А потом, когда настоящий газ был получен, тогда уже на эти пузырьки не смотрели. Но площадь мы сейсморазведкой закрыли. Воронин Вадим там же работал, водную сейсмику ставил, по Тавде. Дружная была компания в этой экспедиции. Кравченко Леонид Максимович главным геологом работал, в партии по бурению Андрей Макаров был главным геологом. Мы с ним вместе отчеты защищали, он по бурению, а я по геофизике.

Шалавин — вот особая статья была. Он был, во-первых, намного старше и всегда имел какую-то особую точку зрения, сдвинуть с которой его никакие доводы не могли. Ну например… Когда Приуральскую экспедицию начали сворачивать и мне надо было уезжать в Березово, Шалавин меня придавил: «У вас емкости там остались на берегу, в Гаринском районе». Ну и что — емкости? Кто их возьмет? Там нет никого. Ну надо кому-то — давайте передадим. Пусть подгоняют баржу, грузят, и поехали. Но ведь никто не принимает, они никому не нужны. А он меня не отпускает. Я пошел к Баранову — управляющему Тюменским геологоразведочным трестом, Приуральская экспедиция ему подчинялась. И он моментально решил: подумаешь, старье какое-то, емкости 10 — 20-кубовые, несколько штук! И меня отпустили. А Шалавин — ни в какую. Конечно, он старый, опытный геолог, но к геофизике относился не очень хорошо, это уж точно.

Шмелев А.К.:

Сначала у Шалавина была Приуральская экспедиция — буровая. Потом ее сделали комплексной и придали две сейсмопартии. Вот Шалавин мне и жа­луется: «Александр Ксенафонтович, ну кого вы мне дали в начальники сейсмопартий? Они же ничего не соображают в хозяйственных делах!» Это про Юрия Яковлевича Крючкова. Я говорю: «Да вы что? Это же наш самый хороший начальник сейсмопартии, он из любого положения вывернется, везде организует работу!» — «Ну, что вы мне говорите!» После этого Крючков был главным инженером в Салехарде. Позже уехал в Ханты — главным инженером, потом управляющим треста. А из Хантов Эрвье забрал его своим заместителем — «совершенно не соображающего в хозяйстве!».

Крючков Ю.Я.:

Экспедицию Приуральскую в конце концов прикрыли. Когда я отчет защитил, меня отправили в Березово. Барабанов посадил меня за составление проекта то ли на Полноватскую партию, то ли еще на какую. Я сидел дней десять, собирал материалы, карты для составления проектов. И вдруг приходит Барабанов: «Никаких проектов. Поедешь на Ялбынью, в партию Исаенко. Он погиб». Что-то там случилось… Мы потом со следователем долго спорили, доказывали, что это чистое убийство. Потому что Исаенко вез деньги. На катере они по Сосьве плыли из Березово на Ялбыныо. Катер был чужой, маленький, капитан там был один. И наших трое. Заехали на какую-то брандвахту, может, выпивали, может, ужинали. И закончилось все тем, что катер сгорел, капитан остался жив, а эти все утонули, погибли. Причем один парень там был, аспирант — молодой, здоровый, он эту Сосьву трижды мог переплыть туда и обратно — он утонул!

Шаталов Г.Г.:

Это Павел Воронов — он на год раньше меня окончил Ленинградский горный институт. Мы с ним были большие друзья, жили в одной комнате в общежитии года два, наверное, вместе путешествовали по Ленинградской области, и я был даже на его свадьбе в Ленинграде. Отличный человек. Он начальником отряда был, инженером ли… Моторист или капитан, который управлял катером, говорят, пьяницей был — остался только этот пьяница… А этот спортсмен — переохладился, Исаенко — тоже лежал…

Крючков Ю.Я.:

У Исаенко — полные песка дыхательные пути… Рассказывают, что к ним подплывала какая-то лодка, видимо, за ними следили, знали, что они везут деньги, и, скорее всего, их там просто прибили всех троих из-за денег. А этот капитан потом обокрал в Березово магазин, ему за кражу магазина дали три года, и он ушел от этого дела.

И вот я оказался начальником партии вместо Исаенко. Тоже двухприборная, круглогодичная. И зимой, и летом в самых дебрях, в верховьях Ялбыньи, притока Сосьвы. Ее Малык хорошо знает, они работали там. Там две партии стояли, наша и Багаевского, а больше ничего и никого не было. Ближайший пункт населенный — Сартынья. Ни в каких деревнях мы не стояли. Я-то приехал «на готовенькое», партия уже работала. Сами рубили дома: мох, бревна и толевые крыши — все. Столовая своя, своя пекарня, сами хлеб пекли, никаких путей сообщения. Весной еще суда заходили, что-то завозили, в устье Ялбыньи выбрасывали, а зимой мы по берегу таскали — пиломатериалы и все прочее. Наши партии передали сначала в Сартыньинскую экспедицию. Начальником ее стал Владимир Ильич Белов, Багаевский — главным геофизиком. Мы с этой базы, на которую я приехал, перебрались еще дальше, километров за 90. Все постройки бросили — а что делать? Оставили склад. И сторожа. Потому что мы все продукты не могли сразу увезти. Оставили и муку, и сахар, и соль, и консервы, потом частями перетаскивали на новое место. А там ведь надо тоже обустраиваться. Опять из этих бревнышек лепили. Вроде бы выбрали хорошее место — оно называлось охотбазой: два дома и какая-то еще избушечка. Один дом был, очевидно, для приема от охотников пушнины, мяса — большой, старый, уже полуразрушенный. А в избушечке даже пола не было, ничего, кроме железной печки. Здесь мы и жили со старшим геофизиком, с Селивоником. Межаков Владислав Михайлович работал оператором. Механиком был Иван Михайлович Степанишин — орден Ленина позднее получил, работал в Тарко-Сале потом, начальником мастерских. Лукьянов Алексей Степанович — ответственник по буровзрывным работам, Павел Иванович Ворошнин — зам по хозяйству, Петя Новиков по бурению был, хозяйственный мужик такой — я у него принимал дела, он временно исполнял обязанности начальника партии, когда Исаенко погиб. Ну, ребята! Если б не они, нас бы всех там передавили. Там же заключенных полно работало. Сижу я как-то в своей избушке — а в большой избе у нас была столовая, пекарня и общежитие сразу — уборщица прибе­гает: «Там Матюхин, подпили они браги какой-то, го­ворят, убьем начальника». — «Ну-ка пойдем, я сейчас разберусь с ними!» Я тогда никого не боялся. Тем более за моей спиной старые все кадры — авторитеты! Да и меня тоже побаивались. Пошел туда один, захожу а они лежат все. Говорю этому Матюхину: «Что ты тут болтаешь — «убью начальника!» Ты представь, завтра я уйду на охоту меня где-нибудь медведь задерет. А уборщица и другие слышали, что ты грозился. Подумают на тебя. Посадят ведь. А то и расстреляют». — «Да что вы, Юрий Яковлевич, ведь это я так просто сказал!» Никаких эксцессов не было. Ну правда, драки были. Не дай бог привезут водку! Но опять же наша кучка — шесть человек, мужики все авторитетные, сразу туда — одному, вто­рому… Никто никогда руку на нас не поднимал. Мы были как милиция и как судьи. Прокуроры тоже сами. На следующий день вызываешь: «Все, пиши заявление и уматывай отсюда!» — если он зачинщик этой драки. А если нет: «Последний раз предупреждаю! Еще раз нажрешься до драки — выгоню» Все. Тихо, мирно, спокойно.

А работа была какая-то — черт его знает. Во-первых, далеко от базы экспедиции. По реке суда не до­ходили. Только вертолетное снабжение. Гидросамо­леты не летали: нет озера. А с вертолетами туго. Во- вторых… Ну, были бы мы на Оби или на Сосьве хотя бы, а то ведь нас загнали в самые верховья Малой Сосьвы — это предгорья Урала, там рельеф особый — чтобы сейсморазведку поставить, надо было уже что-то придумывать. Местность холмистая, а если на холм залезешь — материала нет. Он сухой, там зона малых скоростей огромная. Так мы по оврагам… охватывали эти холмы, кривули-профиля, полигоны такие делали и за счет этого получали более-менее приличный материал. Но разбивать такой профиль наш техник-геодезист не мог. Вот старший рабочий Хорищенко, талантливый малый был, он умел. Он за счет своих длинных ног разведывал, куда пункт взрыва поставить, чтобы внизу был, и профиль не поверху шел, а ломаной линией вокруг…

У меня там несколько человек с ума сошли. Может и не от того, что тяжело, а просто людей тогда брали без всяких справок-документов, набирали всех подряд. Одна девчонка сошла с ума, мы за ней бегали по лесу искали, ее всю комары искусали. Отправили в больницу. Потом рубщик, вроде бы тихий, сошел с ума. А тут как раз прилетает к нам Цибулин на предмет передачи нас в Нарыкарскую экспедицию — я ему в вертолет этого сумасшедшего и подсунул, он с ним вместе летел. И в Сартынье -к ликвидации дело шло: перспективы слабенькие. Фундамент неглубоко, крупных объектов не было. Цибулин и прилетал посмотреть, стоит ли забирать сартыньинскую геофизику к себе или как-нибудь от нее отбиться. Посмотрел и видит, что это совсем не та игрушка: ни водных путей, ни аэродрома. Ну, зимний аэродром мы сделали, но летние работы тоже надо снабжать взрывчаткой и горючим — каким путем? У меня работал вездеход, из Шухтунгорта возил непрерывно, круглые сутки. Был водитель Витя Петряшин — из армии, молодой и здоровый такой… Цибулин улетел. Приказ пришел о передаче нас Нарыкарской экспедиции — Сартынья прекратила с нами радиосвязь. А у нас кончилась соль, нет топоров, мыла, снабжения — никакого. Я при первой же возможности на вездеходе выехал на Ялбынью, потом на гидросамолете меня подобрали, увезли в Нарыкары. Первым делом я бросился на склад… получить раскладушки, спальные мешки, мыло, соль и так далее, и так далее. А Цибулин в это время улетел в Тюмень и доказал там Эрвье, что нашу партию невыгодно Нарыкарам брать: вертолетов мало, там бурение начинается, большой объем, а гонять туда — это же километров 200 от Нарыкаров! Тот согласился. Пока я на складе выписываю-подписываю, в Нарыкары от Цибулина приходит телеграмма: «Партию Крючкова передать обратно в Сартынью, со склада ничего не выдавать!» Но хорошо, у меня там много знакомых было — все равно мыла, соли и еще кой-чего я на самолет насобирал. А то бы отобрали и выпнули. А с Сартыньей нет радиосвязи. Туда каким образом добираться? Сели мы с ребятами и думаем: ну, что делать, в Организацию Объединенных Наций, что ли, обращаться, раз мы такие независимые? Ребята предлагают захватить самолет, который я привел с мылом и солью, понаделать бомб из сейсмических зарядов лететь бомбить Нарыкары и лично Цибулина… Шутки шутками, но… Но потом, я уж не помню, каким образом, дожали все-таки Цибулина, и он вынужден  был нас принять в Нарыкары.

Филатов Ю.В.:

Я в 1956 году окончил Азербайджанский индустриальный институт (впоследствии — Бакинский институт нефти и химии), геофизическое отделение геологического факультета. Всю жизнь мечтал стать моряком. Я же родился и вырос на Каспии, даже спал в тельняшке. Сдавал документы в высшее морское училище в Баку, но нам задержали аттестат, и я опоздал с приемом. Идя в геофизику, рассчитывал, что, если не понравится, на будущий год можно будет уйти в военное училище. Но, поучившись год, побывав на практике, решил, что моряки, что геологи — одни бродяги. Окончил институт и попросился в Колпашево, там уже работал мой двоюродный брат. Но в Колпашево мест не было, и мне сказали: «Смотри, это же рядом с Тюменской областью, захочешь и переедешь туда». Я согласился. Приехал в Тюменский геофизический трест, еще к Грачеву. В нашем институте специализация была больше на промысловую геофизику, меня туда и собирались направить, но я сказал, что хочу быть полевым геофизиком (бродягой), и меня направили в Березово.

Первый год был гравиком. А когда мы писали отчет (там еще работали Бованенко, Ковальчук, Агафонов, они меня, что называется, вели), Бованенко мне говорит: «Что ты этой гравикой занимаешься? Бросай Агафонова, пойдем в сейсморазведку, там настоящая техника!» И я уже на следующий год перешел в сейсморазведку и до сих пор в ней работаю. В тех краях я отработал до 62-го года. Когда нас территориально разбивали, наша партия оказалась в Сартыньинской экспедиции. По-моему, не знали, куда нас девать и что с нами делать. Вот тогда-то я и хотел уйти из геофизики: скучно стало. И тут к нам приехал Александр Ксенафонтович Шмелев. Мы просидели с ним не одну ночь, разговаривая. Обычно, когда мы ночами сидим, — в преферанс играем, а тут было совсем по-другому. Все с меня что-то требовали, а он учил от работы удовольствие получать. Говорит: «Ну что ты тут сидишь? Езжай в Шаим, там сейчас очень интересно! Там Бриндзинский такую методику интересную предложил — езжай, внедрять будешь! И Галину свою забирай, езжайте вместе! Как — до сих пор не женаты? Ну и что вы тянете?» Так он и нашу свадьбу ускорил — до сих пор с удовольствием об этом вспоминаю, и в геофизике убедил остаться — за что я ему очень благодарен. Человек, который наставил на путь!

Кстати, работая в Шаиме, мы пытались речные боны Александра Ксенафонтовича опробовать в работе по суше. Было тяжеловато, потому что надо профили идеальные делать. Хотели облегчить труд и повысить производительность, потому что на реке-то как удобно было: не надо ни сматывать, ни разматывать эти косы. Пока я на реке работал, мне это очень понравилось, но на суше бон не пошел: сложно было рубить прямые профиля, а раз они с изло­мом, то приходилось набирать людей не меньше, чем при работе с косами, чтобы «пропускать» — подбирать, направлять, исправлять… Не понравились мне сухопутные боны!

Крючков Ю.Я.:

Когда Цибулин ушел в управление, начальником экспедиции стал Василий Тихонович Подшибякин.

С ним работалось уже полегче. Он мой земляк по отцу. А потом он выпускник Московского нефтяного института — это тоже существенно. С Василием Тихоновичем у нас были прекрасные отношения и в то время, и позже в Тазовске. Я помню, экзамены по технике безопасности сдавали начальники партий.

А когда готовиться? Так, книжки полистаешь… Спать-то негде. Мы спали то в камералке, то еще где, — не высыпаешься никогда. Василий Тихонович в комиссии сидит, ко мне спиной. Оборачивается: «Ну, что там у тебя?» — «Да вот, ни черта не знаю этот вопрос». Он в книжке находит — и на спину себе. Я прочитал и сдал. Цибулин так, конечно, не стал бы. Он, как начальником Нарыкарской нефтеразведочной экспедиции стал, где бурение глубокое — он все туда! Хотя геофизик до мозга костей! Глубокое бурение — это тяжелей, конечно, сложней. На геофизиков он особого внимания не обращал, мог даже отнять технику, знал, что геофизики все равно вывернутся. И я бы так на его месте поступал. Тем более если ты не буровик, дело незнакомое, тут хочешь не хочешь, вынужден подстраховываться больше, чем в том, что тебе знакомо. Так ведь и спрос-то шел больше за бурение. Несмотря на то что план по запасам всегда перевыполняли, план по проходке не выполнялся, и все время за это чистили. А если сейсморазведка план выполняет — что там ее особенно опекать-то? Выкрутится! Эта эпопея объединения геологов и геофизиков уж точно не способствовала развитию геофизики. Нас всех засунули в нефтеразведочные экспедиции, и мы там прозябали на правах бедных родственников.

Цибулин Л.Г.:

В Нарыкарскую нефтеразведочную экспедицию я был переведен в апреле 60-го года главным геофизиком. Вместе со мной перешли из Березово в Нарыкары 12 партий. Осенью начальника экспедиции Колю Морозова Эрвье забрал в себе главным инженером, а меня поставил вместо него.

И в партию я вступил уже будучи начальником Нарыкарской нефтеразведочной экспедиции. Меня, беспартийного, постоянно приглашали на партийные конференции и прочее. В конце концов секретарь райкома мне говорит: «Слушай, Лев Григорьевич, неудобно получается. Мы оказываем тебе доверие, дали согласие на твое назначение начальником экспедиции, а ты вроде нам не доверяешь?» Ну, ладно, подал заявление, стал кандидатом, а там уж и членом партии. Но пока я был беспартийным главным инженером Обской геофизической экспедиции, я чувствовал себя значительно вольготнее. Это уже потом могли снять, несмотря ни на что, а в те времена надо было найти какие-то огрехи в работе, невыполнение планов или еще что-то такое. И я вел себя весьма нахально с партийными органами. Такие случаи: звонок (а я оставался за Барабанова): «Лев Григорьевич, нам нужен вертолет». — «Пожалуйста». А вертолеты были только у нас. На разнарядке вече­ром говорю: «Вертолет на завтра забирает райком, заданий на него не давать». На следующий день мне звонят: «Лев Григорьевич, а где же вертолет?» — «Как где? В аэропорту». — «А задание?» — «А кто должен лететь?» — «Да вот, тут по делам рыбокомбината…» — «Вот пусть рыбокомбинат и дает задание». — «Ну что вы, у него же денег нет!» — «Тогда пусть садятся на свои катера и едут куда им надо. Почему экспедиция должна платить? Вы просили вертолет — он в вашем распоряжении, но платить извольте сами». Потом уже было так: надо что-то выдрать — сначала интересуются: «Кто там сейчас?» — «Цибулин» — «А, Цибулин…» Можно не об­ращаться, откажет. А как раз экспедиция хорошо заработала, выполнялись все задания, появились прибыли, и с этой точки зрения придраться было не кчему. А просто так: «А, ты такой-сякой, немазаный, сухой!» — вот члена партии (Барабанова, например) можно всегда найти, где ухватить.

Пока Барабанов возглавлял геофизическую экспедицию, все шло нормально, но когда она стала комплексной… Там же бурение, а бурение никогда не вы­полняло план. За всю историю Тюменьгеологии я помню два или три года, когда был выполнен план по его проходке. Дело вот в чем: в геофизике был так называ­емый бюджет, под геофизику выделялись только деньги, а дальше под эти деньги в какой-то там пропорции выделялась техника, а бурение — это капиталовложе­ния, под бурение выделялось все: метал, трубы, цемент все ресурсы давались под погонный метр проходки. Поэтому и Эрвье, и Салманов (Салманов особенно этим пользовался), и кто бы там ни был — старались всегда заявить больше объемов. А под них получить больше ресурсов. В силу того, что план по приросту запасов выполнялся, это сглаживало невыполнение плана по метражу. Конечно, когда проходили активы или балансовые комиссии, там метали громы и молнии: «Эта Тюменьгеология! Опять план по глубокому бурению не выполнила!» Хотя основная задача — под­готовка запасов. Если бы планировали запасы — тот конечный продукт, ради которого работает геология, — другое дело, а то ставился в первую голову метраж! Это приводило к таким безобразиям, когда метры кру­тились просто ради метров. Вот они — гримасы нашего социалистического планирования. Или недопонимание тех, кто был на самом «верху». А на самом верху кто был? Те же буровики! И когда принадлежали нефтяному ведомству, и даже когда геологии. Там все равно более половины затрат — на глубокое бурение. Даже говорить не хочется о всех тех глупостях, что делались в угоду глубокому бурению.

Пока я работал начальником Нарыкарской неф­теразведочной экспедиции, объединявшей геофизику и бурение, окончательно утвердился во мнении, что на местах их объединять ни в коем случае не следовало! Ведь бурение — это просто Молох какой-то! Прежде всего в силу того, что оно значительно более объемно. Ну и потому, что ресурсы-то под него получаешь. Вот и лезешь из шкуры, чтобы бурение в первую очередь шло. Когда начинает решаться вопрос о том, геофизике или бурению что-то там отдать, — нет, бурению! Я на своей шкуре сразу это прочувствовал, хотя и старался не обижать «своих», но никуда не деться.

Иванов В.И.:

Когда Цибулин стал начальником Нарыкарской нефтеразведочной экспедиции, главным геофизиком назначили меня. Тут и я хорошо прочувствовал, что такое объединение геофизики с бурением — даже под руководством геофизика. Был у меня такой случай, в районе Сартыньи, где располагалась четырехприборная партия, четыре отряда. Можно сказать, маленькая экспедиция. А в Сартынье была нефтеразведочная экспедиция, начальник — Иван Яковлевич Гиря. В бурении тоже дело шло не очень важно: техника тогда была совсем слабая, плохая. В нефтеразведочной Березовской экспедиции командовал Рогожников. Гиря как-то пожаловался ему, что дела плохо идут, тракторов не хватает. И ни мало не сумняшесь, Рогожников дает мне радиограмму: отправить столько-то тракторов! Я вынужден был остановить целый отряд. Бурению надо, а геофизике не надо! И такие моменты возникали сплошь и рядом. Потому мы всегда и роптали, что объединение геофизики с бурением вредно для дела.

Щербинин В.С.:

За первые четыре года я измотался таким образом, что при первом удобном случае удрал за границу: заключил контракт на два года на работу в Сирии и про­работал там… восемь месяцев. Легче не было. Во-первых, страшная жара, тридцать градусов, а потом я поехал без семьи (они остались в Березово, где у нас уже квартира была в щитовом доме), что тоже осложняло быт. Я сумел убедить-уговорить начальника управления внешних сношений, и меня отпустили раньше.

Я вернулся: здесь было лучше! Тем более я рыбак и охотник, а в этом отношении Тюменский край необычайно богатый — колоссальное удовольствие для любителей. Особенно в те годы, до открытия нефтяных и газовых месторождений. Несмотря на внешнюю серость Западной Сибири, есть такие уголки богатые, такой красоты, что остается на всю жизнь любовь к этим краям. Они везде есть, и в Березовском районе, и вблизи Ханты-Мансийска…

В 60-м году родилась Нарыкарская экспедиция, главным геофизиком в которой стал Цибулин. Я пошел к нему начальником партии в Лахтыткурте. Четырехприборная была партия — это было ужасно! — но проработал там я лолсезона всего, и Цибулин забрал меня к себе (он уже стал начальником экспедиции) главным геофизиком. Начальниками партий работали Малык, Крючков, Бевзенко…

Бевзенко Ю.П.:

Здесь я проявил себя как дизайнер проектов — чего-то там изобретал. То есть по своей основной специальности, которой я до сих пор занимаюсь: система сейсмических наблюдений. На новую аппаратуру меня Цибулин все время толкал. Я но­вую сейсмостанцию с магнитной записью осваивал. И раз уж у меня такая склонность была, он поручил мне составить проект по правому берегу реки Оби — это третий полевой сезон был. Мы работали и летом — танк у нас был. Самый насто­ящий ТТ-34, но без башни. На него поставили емкость, он воду возил для буровых станков. Деревья здорово ломал: разгонится, броней своей долбанет — сантиметров 20 толщиной дерево ломается на 3-4 части.

Сначала я работал оператором, одного у нас не хватало; сейсмики, взрывники, рабочие менялись, а я месяц работал круглосуточно на два отряда: сидел на станции день и ночь. Спал часов по шесть, измотался здорово, пока прислали нового оператора.

Потом Цибулин поставил меня начальником отряда в самую трудную опытную партию. Тогда впервые вышли на правый берег Оби. До того работали по поймам, по болотам — в благоприятных для сейсморазведки условиях. А в 60-м году вышли на правый берег Оби и там сделали опытно-производственную партию. Площадь называлась Родомская. Стояла партия в Перегребном — хорошая деревня. Начальником был Вадим Иванович Воронин.

Опытные работы пришлось проводить потому, что там уже пытались что-то сделать до этого — материал вообще не получался. Мы подготовили новые технологии. Отработали, меня поставили ответственным за отчет. У меня была методическая разработка по систе­мам взрывания зарядов, хитрые системы придумывал разные и получалось довольно эффектно. Смирнов Вениамин Григорьевич посмотрел и говорит: «О, у тебя хороший отчет, тебе надо «отлично» поставить!» Так первый свой отчет я защитил на «отлично».

Продолжение следует…