Из заявления Киселёвой Агнии Константиновны, высланной из деревни Нялино Самаровского района в село Обдорск, Н.К. Крупской о несогласии с лишением избирательного права, высылкой:
«Дорогая Надежда Константиновна! Многократно слыша, что Вы имеете чуткое, доброе сердце, я решила обратиться к Вам, надеясь, что Вы поможете мне выйти из моего тяжёлого положения. Ради чего разрешите Ваше внимание на несколько минут сосредоточить на моём письме к Вам, которое познакомит Вас с моим прошлым и настоящим.
Я, Киселёва (вдова 38 лет), имея среднее образование, учительствовала в 1908/1909, 1909/1910 гг., затем вышла замуж за торговца-рыболова (патент торговли по 2 разряду), ввиду семейных обстоятельств мне пришлось отстать от учительства. С 1917 года, с момента установления Советской власти, муж мой ликвидировал торговлю, перешёл к ведению хозяйства, поддерживая и развивая его своим личным трудом. В 1925 году муж умер от сыпного тифа, оставив мне шесть человек детей, от четырнадцатилетнего возраста до шести месяцев, и 74-летнего старика-отца; я, переживая удар, заболела туберкулёзом лёгких (приложена копия справки о болезни). Затем, поправив состояние здоровья, я решила осуществить свою заветную мечту, поработать на поприще учителя, предварительно подготовив себя (слушала политические курсы, учительский практикум); прошлая моя жизнь — кухня, нянченье детей — не дали мне духовного удовлетворения, и за желанную работу я взялась от души, всецело отрешив себя от кухни.
…Сыновья Фёдор, 14 лет, и Виталий, 13 лет (в таком возрасте они остались без отца), честно работали сами, злоумышленно не растрачивая и не живя за счёт продажи вещей из хозяйства. Я учительствовала 1927/1928, 1928/1929 годы. В июне 1929 года меня, как жену бывшего торговца, лишили голосу, в августе того же 1929 года сняли с работы, сынишку 13 лет, перешедшего из пятой группы в шестую группу семилетки, не приняли учиться, несмотря на его способности. В марте 1930 года выселке предшествовал разъезд уполномоченного ГПУ по району. На допросах он сказал мне, что я, как жена бывшего торговца, по существу дела, по выписи из РИКа подлежу аресту, но благодаря тому, что на меня нет материала и что беднота дала хорошие отзывы обо мне и моей семье, я не подлежу таковому. Но недели через две приезжает сельсовет и, несмотря на то, что население отсутствовало по причине лесо- и рыбозаготовок, было проведено собрание бедноты и населения, где и предъявлена мне с семьёю выселка, как кулака; на собрании секретарь сельсовета проявил свою активность в работе, грозно предупреждал население: «Кто за них, тот поедет с ними, кто за кулака, тот — подкулачник, тому и другому — смертный приговор». Назавтра, когда съехалось всё население, беднота, не уведомляя нас, почему-то сочла нужным сделать собрание и, будучи вся в сборе, протокольно постановила нас не выселять и протокол представила в сельсовет. Но сельсовет на это внимания не обратил, и когда представителям сельсовета задавали вопросы, за что выселяют эту семью, то они с насмешкой отвечали, что при желании материал создать недолго, «комар носу не подточит». Между прочим, председатель Самаровского РИКа сказал мне, что у него имеются сведения, будто бы я из среды своей бедноты подкупила одного, по национальности самоедина, уже обрусевшего.
…Характеристика обвинения обрекала меня на выселку по следующим трём причинам: 1) я — жена бывшего торговца; 2) по смерти мужа эксплуатировала ежегодно человека; 3) жила на нетрудовые доходы. По первому пункту я скажу то, что мой муж умер в январе 1925 года; с 1917 года он торговлей не занимался, жил исключительно хозяйством; я сама учительствовала до замужества два года в 1908/1909, 1909/1910 годах и по смерти мужа в 1927/1928, 1928/1929 годах; документы при раскулачивании все повытрясли, на письменную просьбу по почте о высылке справки относительно учительской работы ответа дождаться не могу, запросила, уже вторично, свой, Зенковский, сельсовет. По второму пункту. По смерти мужа я болела туберкулёзом лёгких, а затем — учительствовала, эти обстоятельства не дали мне возможности обслуживать хозяйство и семью, состоящую из шести человек детей и 79-летнего старика-отца, поэтому я и нанимала домашнюю работницу или, как у нас принято называть, батрачку. По третьему пункту. В доме, оставшемся от мужа (площадь его 13мх8м), верх я сдавала Госторгу с нашим отоплением трёх печей в 1928/ 1929 годах в зимние месяцы по 15 рублей, а в летние — 12 рублей, и в 1929/1930 годах — по 20 рублей ежемесячно. Наши же представители власти всю сумму за год принимают за чистый доход, не исключая отсюда стоимость дров трёх печей. Половину низа сдавала под школу за 5 рублей ежемесячно на учебный год. К сдаче помещения меня вынудили следующие обстоятельства: учительствуя, получая зарплату 68 рублей, принимая во внимание такие обязательные расходы, как-то: займы, взносы, пожертвования, выплаты за хлебы, 18 рублей ежемесячно за сынишку, учившегося в семилетке, выплата за хозяйство сельхозналога, самообложения. Дети, будучи молодыми, ещё малоопытными хозяевами, мало приобретали пушным и рыбным промыслом.
…Я праздно не жила, исключительно за счёт дохода (от сдачи в аренду помещений), а также и дети работали сами, не имея батраков, поддерживая хозяйство, состоящее из четырёх езжалых лошадей, одной молодой, двух коров, одной нетели, четырёх овечек. Я из своей зарплаты уделяла часть на выплату сельхозналога, в 1928/1929 годах мною было уплачено 90 рублей налога и 25% самообложения, облигаций выбрано мною и детьми на 150 рублей, каковые конфискованы вместе с имуществом, при обыске оказалось при нас 25 рублей 40 копеек, отобрали до копейки; норму хлеба из дома не выдали, по приезде на новое местожительство пришлось закладывать последние вещи, пока сумели что заработать. Из имущества нам дана на семь человек (дед зимою умер) 1 лошадь, 1 пила, 1 топор, 2 сети (орудия рыболовства), 2 подушки, 2 одеяла, бельё и верхняя одежда. В заключение скажу, что я лично никогда не торговала, не эксплуатировала, и дети мои старшие… торговлей и эксплуатацией также не занимались, работали сами, злоумышленно не растранжиривая хозяйство и не живя за счёт продажи вещей из такового, благодаря чему и хозяйство считалось зажиточным. Высылка и жизнь здесь, в Обдорске, в приполярном крае, в силу суровых климатических условий и совершенного отсутствия молочных продуктов, грозит мне возобновлением моей бывшей страшной болезни. На основании всего вышеизложенного, прошу Вас, дорогая Надежда Константиновна, заступиться за меня и посодействовать пересмотру оснований моей высылки и лишению прав, и тем дать возможность вернуться к учительскому труду, представители которого по весеннему разъяснению Центрального Исполнительного Комитета не могут быть лишаемы голоса и подвергаемы всем вытекающим отсюда последствиям.
Обидно очень то, что при раскулачивании взяли тетрадь с конспектами, проработанными на весь учебный год, сколько затрачено тут труда и времени, я пыталась убедить вернуть мне эту вещь, но старший, стуча винтовкой, грозно командовал: «Ну, поворачивайся, не будь бабой, нам тебя ждать некогда», — а сам в это время засовывал в карманы мелкие вещи, попадавшиеся под руку: расчёску, мундштук, хорошенькие открытки; так работают у нас некоторые из активистов».
5 июля 1930 г.
