Воспоминания Плахотниковой Лидии Афанасьевны:
«Погружаясь в волны своей памяти, вновь переживаю горькие и радостные моменты жизни, вспоминаю лица близких мне людей и под этим впечатлением пишу историю своей жизни, своей судьбы — такой обыкновенной и в то же время непростой.
Ранние детские годы мои (родилась в 1925 г.) прошли в деревне Большая Николаевка Галкинского района Челябинской области. Жили мы в большом доме, крытом зеленым железом с флюгером-петушком, с множеством разных подсобных построек, амбаров, большим огородом и бревенчатым забором. Все это крепко запечатлелось в моей детской памяти. Отец был потомственным крестьянином, мама помогала ему во всем, воспитывала детей; трудились от зари до зари. Жили в достатке, поэтому в тридцатом году отца признали кулаком, его арестовали и увезли. Нам приказали покинуть дом. Наспех одевшись, с годовалой дочкой на руках мама вывела нас троих на улицу. Дом сразу опечатали, и с тех пор я в нем не бывала.
Временно нас поселили в маленькой темной избе на краю деревни. Помню, как в нетопленой избушке трещали от мороза углы и замерзшие стекла, а под головой шумела брошенная солома. Брат Ваня на другой день попытался попросить, чтобы вернули его подушку, на что ему ответили: «Кулацкий щенок, еще подушку захотел» и сбросили с крыльца сельсовета.
Ночью, не подпуская близко родных и знакомых, нас посадили в короб, установленный на санях, запряженных лошадьми, где едва поместились мы с братом и мама с сестрой на руках, старшей сестре пришлось бежать за санями, как собачке, поддерживая короб на раскатах дороги, чтобы он не перевернулся.
Раскулаченных было много: обоз в несколько десятков лошадей под конвоем тянулся по зимней дороге. Дети плакали от голода и холода и, не вынося всего этого, умирали. Останавливаться и хоронить их не разрешали, оставляли в снегу вдоль дороги.
Помню какие-то деревни, избы, где останавливались на ночлег, а утром снова в путь. Помню церковь, высокую и гулкую, в Тобольске, до отказа набитую ссыльными. До навигации нас поселили в Демьянске. У мамы болели обмороженные кисти рук, от истощения напала куриная слепота. Там же умерла маленькая сестричка. Мы голодали, ходили по дворам, просили милостыню и радовались каждому куску хлеба. Когда открылся Иртыш, в душных трюмах нас привезли в старый купеческий Сургут, а затем в деревню Широково, где жили в основном ханты. Их предупредили, чтобы они прятали вилы, топоры и т.д., представив нас в виде разбойников.
С 1930 по 1932 г. мы жили у старика ханты, доброго и отзывчивого, который подкармливал нас белками и рыбой. О судьбе отца по-прежнему ничего не знали. На следующий год нас привезли наконец-то на место поселения — в поселок Банное Сургутского района. Здесь начали обживать тайгу. Сами ссыльные строили для себя бараки, разрабатывали огороды, выкорчевывая пни вековых деревьев. Все это делалось быстро и все вручную. Отца привезли позднее в Сургут на Черный Мыс, где он устроился работать на рыбзавод, туда же устроилась и сестра Поля — вязала сети. Время это было голодное: ели траву, березовую кору, из которой пекли лепешки, кисло-вяжущий вкус которых не могу забыть до сих пор. Потихоньку развели скот, раскорчевали огород, жить стало легче.
Когда в 1933 г. началась коллективизация, отцу предложили вступить в колхоз, на что он долго не соглашался, затем дал согласие, естественно, под нажимом, да и от семьи быть вдалеке не хотелось. Отец много лет работал на распиловке бревен ручной маховой пилой. Мама в колхозе работала сезонно, детей привлекали на посильную работу — пикировку, прополку, заготовку веточного корма, уборку урожая. Работали за трудодни, деньги выплачивали в конце года, если причитались, а чаще всего оставались у колхоза в долгу. На такие доходы жить приходилось более чем скромно. Постепенно колхоз богател, и в 8 лет я пошла в выстроенную к тому времени новую начальную школу. Семилетку кончала на Черном Мысу — в интернате, построенном специально для детей колхозников.
Как летом 1941 года началась воина, не помню, так как была вдали от поселка на вылове рыбы. Узнала об этом спустя несколько недель, когда страсти по этому поводу уже улеглись и в поселок стали приходить повестки. Призвали на фронт и моего брата Ивана, но провожать его не пришлось по той же причине отсутствия. Ушли на фронт многие односельчане, остались в основном женщины и дети. В 1943 г. я была уже достаточно взрослой и сама просилась в районе с подругами на фронт. Подруг моих взяли, а меня задержал председатель колхоза, решив, что работать в колхозе будет некому, если все уйдут. Фронту нужна была рыба, и мы работали наравне со взрослыми, выполнение плана по вылову было обязательным. Приезжали из района нарочные и забирали всю лучшую рыбу.
Но рыбацкое счастье переменчиво: бывало, тоннами цедишь обскую воду стрежевым неводом и все впустую, а иногда столько ее попадет, что невод невозможно к берегу подтянуть, и приходилось часть рыбы выпускать в реку — тут уж радости не было конца. Сначала работали вручную, а затем стали применять силу лошадей. Лошади крутили ворот, на него накручивалась веревка невода (побежники), а затем невод подтягивался к берегу уже вручную. Летом рыбачили босыми, а осенью сложнее — обуви хорошей не было, одежды тоже, питались одной рыбой. В это время года рыбачили малыми неводами. Обтягивали заводи неводом, стоя по пояс в грязи и иле под слякотным дождем, тянули невод. Ловилась в основном так называемая «черная» рыба. Осенью темнеет быстро, поэтому до избушки, как правило, не доезжали и ночевали в лесу или на берегу реки у костра.
Мне очень повезло с напарником — опытным и бывалым рыбаком, знавшим все тонкости рыбацкого дела. Я была у него гребцом. Помню, на Оби волны с белой пеной, вода желтая, как квас, нашу бударку кидает из стороны в сторону, поднимая и опуская на гребне волны. В это время отлично ловился муксун, осетр, стерлядь, а к осени — сырок. Мы больше других сдавали этой ценной рыбы. Но долго с Покусаевым рыбачить не пришлись, забрали его на фронт. Интересный факт — на последнем совместном сплаве мы поймали такого осетра, что не могли завалить его в бударку, пришлось увести ею по веревке на воде.
Чтобы выловить рыбу донной сетью, нужно было вычистить русло реки, во избежание порывов сети, поэтому вытаскивали со дна коряги, деревья, покрытые слизью и ракушками. Это была утомительная и длительная работа.
Мне приходилось спасать от падежа колхозный скот, особенно в период разлива рек, когда луга оказывались под водой. На неводниках плавали и заготавливали веточный корм, работала на сенокосе, штопала невода, вязала сети. Было трудно, голодно, но молодость брала свое: работали дружно, споро, с песнями и шутками. Замечали и красоту вокруг себя. Какая богатая и красивая природа на Оби! Если бы можно было запечатлеть на бумаге или холсте все это — то, к чему стремимся всю жизнь — к красоте и созвучию с природой! Но в те дни было не до красок и карандашей.
День Победы я встретила в Сургуте. Прибежала подруга, полураздетая, взволнованная до крайности, и завопила с порога: «Победа! Победа!». Мы выскочили на улицу, кругом люди целуются, плачут, смеются, слышна стрельба. Дома хозяйка упала на стол и рыдает, за день до этого замечательного дня получила похоронку на мужа. День этот, конечно, незабываем. Скоро вернулся с войны брат Иван, больной и израненный. Жизнь пошла своим чередом.
Уехать из колхоза было очень сложно, просто не давали никаких документов. Считали, что дети колхозников должны работать в колхозах. Всеми правдами и неправдами получила паспорт уже в 23 года. Председатель Ситников был очень серьезным и даже жестоким человеком, уход работника из колхоза был для него трагедией. Умея организовывать работу, сам требовал порядка, отчетности и дисциплины. Молодежь его не любила и за глаза называла «усатый таракан» (за его шикарные усы). Ситников категорически запретил команде катера брать меня на борт, но желание учиться дальше было так велико, что я сама на лодочке уехала на Черный Мыс и, сев на пароход, уехала в Ханты-Мансийск, где и поступила в педучилище. Затем — в Тобольский институт на исторический факультет, по окончании которого была направлена в Сосьвинскую культбазу в 1952 году, прежде проработав 2 года в Викуловском районе. В Сосьве началась новая жизнь: обзавелась семьей, детьми, здесь и доработала до самой пенсии. А всего имею 37 лет стажа педагогической деятельности. С 1988 года нахожусь на заслуженном отдыхе.
Заканчивая повествование о своей жизни, еще раз переворошив в памяти события, сомневаюсь, что смогла написать обо всем, что думала и хотела, или так, как хотелось бы. Да обо всем и не напишешь, ведь 70 лет — срок немалый, сколько всего в жизни было пережито и выстрадано, что могла бы получиться толстенная книга».
1995 г.
