Эльвира Пугина (Зорина)
«Принимая во внимание массовое ходатайство и постановления бедняцких и общих собраний граждан с требованием немедленного выселения за пределы округа лиц из кулацких хозяйств, их семейств и конфискации их имущества – список кулаков и их семейств по Юргинскому району на 127 человек утвердить», – читаю в архивной справке данные на 13 февраля 1930 года. В этот список включили и семью Зориных, моих предков.
Крепкое хозяйство
Иван и Анна Зорины проживали в деревне Хмелёвке Юргинского района. Семья была большая, 13 человек – с ними ещё жили брат Афанасий с женой и детьми. У Ивана Сергеевича с Анной Яковлевной было четверо детей: три сына – Яков, Иван, Николай – и дочь Дарья. Хозяйство было крепким: держали пять лошадей, девять коров, овец, гусей, кур, свиней, имели двенадцать десятин посевных площадей, сенокосилку. С работами справлялись своими силами, но на время уборочной нанимали нескольких односельчан, которых хорошо кормили, платили им деньгами, зерном, мукой.
Старший сын Яков вернулся с Первой мировой георгиевским кавалером. В армии принял сторону большевиков, вступил в ряды компартии. При установлении в районе советской власти стал агентом уполминзага – уполномоченным министерства заготовок. Колхозы ещё не существовали – у крестьян были наделы земли. Задачей Якова было напоминать о сдаче за мизерную плату мяса, молока, яиц, шерсти. К людям он относился уважительно, понимая ситуацию каждого, но некоторые возмущались и ругали власть, а большинство жителей молчали. Дома разговаривали обо всём, обсуждали современное, а Иван Сергеевич вспоминал старое. Всегда начинал: «А вот при крепостном праве…». И смело высказывался по поводу артелей, коммун и колхозов. Сыновья говорили ему: «Тятенька! Время другое. Не будет по-твоему». Но отец был неумолим, стоял на своём: «На дядю так работать не будут, как на себя. Поживём – увидим, что с колхозами будет». Смелости придавали возраст – ему было уже 70 лет – и должность сына. Да только вскоре Яков Иванович заболел и умер от быстротечной пневмонии.
«Обратно вы не вернётесь»
Зажиточные крестьяне должны были платить гораздо больший налог, чем середняки и бедняки. Крестьян, записанных как кулаков, лишали избирательных прав. В 1929 году «лишенцами» стали Иван Зорин и его сыновья Иван и Николай, в ходатайстве о восстановлении в избирательных правах гражданам Зориным отказали. Им доподлинно было известно, что происходило в стране, к раскулачиванию готовились – что-то из вещей на время отправили к родственникам, что-то раздали по знакомым и родным. Дочь Дарья с мужем отправились в Свердловскую область. На семейном совете решили, что снохе Варваре Степановне с тремя детьми нужно остаться в доме – её не тронут как вдову коммуниста. А Лукерья наотрез отказалась оставаться – если сошлют семью, она поедет с мужем Иваном. У неё было трое маленьких детей, младшему всего три месяца. «Вместе будем горе мыкать», – говорила Лукерья. Ночью пришёл родственник из комитетчиков и передал решение: «Утром вас придут раскулачивать». Бабы завыли, как на похоронах, Иван Сергеевич держался. А рано утром пришли: «Решением общего собрания вы выселяетесь на север. Ваше имущество будет конфисковано. Обратно вы не вернётесь».
На север
Разрешили ехать на своих лошадях. Запрягли мерина Серко, взяли муку, крупу, мороженые круги молока, немного одежды и тронулись в сторону Юрги. «Меня и свекровь Анну Яковлевну посадили в розвальни. Устроили на коленях ребятишек, укрыли шубами, тулупами, сверху шубным одеялом», – рассказывала моя бабушка Лукерья Афанасьевна. Это шубное одеяло спасало всех, хорошо его помню – оно было сшито из овчин и покрыто тонкими самоткаными шерстяными половиками.
Собирались не спеша, охранники были местные, молчали. Ждали. Конвоиры из комсомольцев были вооружены охотничьими ружьями, пошли рядом с санями. Мужчины шагали позади. Бабушка вспоминала: «Мы приехали в Юргу, где у разграбленного храма было собрано много народу. Ночевали на голом полу. А утром нам сказали путь дальнейшего следования, мы выехали. Нам разрешили остановиться в деревне Барабан, где жила моя сестра Капитолина Турнаева с семьёй». Февраль был холодный, да и ехать было далеко. У них переночевали. Турнаевы снабдили Зориных продуктами, хлебом, сухарями, тёплыми вещами. Сестры обнялись и заплакали перед разлукой – не знали тогда, что встретятся они только через 25 лет.
Присоединились к обозу у села Ярково. Там дали людям и лошадям отдых. Лукерья боялась, что пропадёт молоко, не сможет кормить младшего сына. Однако по пути люди пускали на ночлег, помогали, как могли. «Мир не без добрых людей», – любила говорить бабушка. Но чем дальше на север шёл обоз, тем меньше было деревень, тем беднее жил народ. В Тобольске пробыли несколько дней, ночевали в солдатских казармах.
В весеннюю распутицу ссыльные добрались до Демьянского, где долго ждали навигацию. «Когда сошёл лёд с Иртыша, нас погрузили на огромную баржу буксирного парохода «Микоян» и повезли по маршруту Самарово – Сургут и дальше на север», – рассказывала бабушка Лукерья. Время от времени пароход останавливался, и людей высаживали на берег на постоянное место жительства, остальные ехали дальше. Зорины и ещё несколько семей земляков остановились в деревне Покур Сургутского района. «Пароход не мог подойти близко к берегу. Трап спустили в ледяную воду, мужики стояли по пояс в воде и принимали своих близких на руки», – вспоминала бабушка. Многие простыли и заболели.
В Ореховском
В Покуре сразу начали строить шалаши, копать землянки. У Зориных в семье было три мужика, поэтому быстро переселились в своё жильё – тёплую уютную землянку. Вскоре недалеко от деревни в глухой тайге возник посёлок для переселенцев, назвали его Ореховским. Сажали в северную землю картофель, бобы, горох – у кого что сохранилось из семян.
Местные остяки были дружелюбны к переселенцам, хотя власти пугали их ссыльными. В реке было много рыбы. Вместе с остяками её ловили, солили, вялили. В кедраче били шишку, собирали ягоды и грибы. К осени перешли в срубленные за лето дома – каждый дом на четыре хозяина. Но от недоедания, от скудной пищи, нехватки витаминов люди болели и умирали – цинга… Лукерья Афанасьевна тоже заболела – кровоточили дёсны, выпадали зубы, от боли ноги скрючивало так, что колени касались подбородка. Она обезножила, её увезли в больницу в Сургут. На руках Ивана Ивановича остались дети и престарелые родители.
Когда Лукерью выписали из больницы, она еле с табуретом передвигалась по дому. А в 1931 году в Ореховский приехала Варвара Степановна с тремя детьми. Варвара была красавица – высокая, стройная, белокожая. Большие карие глаза – как смородины, чёрные длинные вьющиеся волосы. Оказывается, её добивался молодой человек из комитета бедноты: «Не выйдешь за меня замуж – поедешь в ссылку за свёкром». Женщина выбрала ссылку – её официально раскулачили. А для семьи это стало выходом из положения – все домашние заботы Варвара взяла в свои руки.
«Сургутский край»
«Только обжились на Ореховском – погрузили всех и снова повезли неведомо куда», – рассказывала Лукерья Афанасьевна. Повезли их осенью, когда был собран урожай в огороде. Но с собой не разрешили взять ничего. Хотя дети в свои вещи положили немного картошки (по приезде на место оказалось – её было не больше ведра), тайком взяли мешок орехов. Моих предков определили в поселок Лиственничный – одно из шести спецпоселений Кондинского района.
Переселенцев подселили к первым жителям, уплотнили население. В доме ночью ни одного свободного квадратного метра – везде спали люди. Сразу же продолжили строительство второй улицы. И вырос тогда «Сургутский край» – так назвали эту часть посёлка с переселёнными туда «сургутчанами». Переселенцы – народ работящий, хозяйственный, среди них было много умельцев. Строили дома, открыли свой кирпичный завод, бондарный цех, столярку, кузницу, нашлись сапожники, швеи, ткачихи. Все важные вопросы решали на общем собрании, а текущие – на правлении колхоза. В него входили пять бригадиров, заведующие молочной и свиноводческой ферм, заведующий конным двором. Утром на пожарной каланче колокол бил подъём в четыре утра, в посевную и уборочную – в три часа. Через час колокол указывал, что пора на работу. Никто не смел ни прогулять, ни опоздать, ни нарушить план. Потомки Ивана Сергеевича (мои дяди, тетя, мама) говорили: «Мы жили бедно, тяжело, но многие люди жили хуже нас – болели, умирали, бедствовали». Работая с раннего детства, живя в достатке и благополучии, вдруг все оказались в нищете и бесправии, униженные и оскорблённые. Все, кто трудился, оказались изгоями.
Так прошло раскулачивание моих предков, а жизнь в ссылке – это уже другая история. До Лиственничного Зорины сохранили всю семью. И не знал тогда глава семейства Иван Сергеевич, что будет страшный 1937 год, когда расстреляют сына Ивана; будет война, на которой погибнут сын Николай и внук Василий, а сам он проживёт 105 лет.
