Новомир Патрикеев
В апреле 1945 года отца демобилизовали после второй тяжелой контузии. Мудрый дед утаил от меня десятикилограммовый мешок дроби № 3, пролежавший три года за трубой на печке. Мы поточным методом снарядили около трехсот металлических гильз. Я, как мог, обновил черно-белые манщики нырков, а речным уткам из-за их сложной расцветки покрасил только клювы. Калданка была в порядке, но для надежности укрепил уключины, забив под веревочные обмотки новые колышки.
Пока я сдавал экзамены (тогда их называли испытания) за пятый класс, отец охотился с друзьями на дальних угодьях. Вместе мы смогли поехать только в начале июня. Место было пролетное на старице между протоками. Выгрузив основной скарб, стали расставлять манщики. Я сидел на веслах, поворачивая и останавливая лодку по указаниям отца. Этот процесс обернулся целой наукой. Сначала метрах в сорока выставили крупного черного селезня синьги с красной шишкой на клюве, так называемого «заводного», видного издали. Чуть ближе, но как бы с боков пустили две пары морских и пару красноголовых чернетей. Затем, двигаясь к берегу с одной стороны поставили три пары хохлатых чернетей, с другой — две пары гоголей и похожего на них пестрого лутка.
Вся стая образовала треугольник с чуть смещенным основанием, которым служило десятка полтора речных уток, поставленных в залив е торчащими из воды травинками. Манщики были хорошо заметны со всех сторон, а пространство в середине было удобно для посадки подлетающих птиц. Казалось бы, ничего сложного, но ведь до сих пор многие не придают этому никакого значения и «выкидывают» чучела в беспорядочную кучу или одну линию вдоль берега. Даже термин укоренился — «выбрасывать манщики».
Устройство скрадка оказалось тоже непростым делом. Мы нарубили несколько охапок полутораметровых таловых веток толщиной в 1,5-2 сантиметра и несколько штук потолще, две из которых отец воткнул, обозначив вход, две — впереди, чтобы опереть потом на них ружья. Остальные почти впритык расставили по круглому периметру. Затем все развилки и промежутки ветками плотно заполнили и местами переплели жгутами сена, собранного на старых остожьях. Хорошую охапку уложили на дно скрадка. Ветки по верху аккуратно надломили, все торчащие прутики срезали, чтобы не мешали прицеливанию.
Во время строительства засидки издали заметили летящую на нас черную «нитку» синьги. После выстрела один селезень с перебитым в середине крылом упал почти рядом со мной и был быстро схвачен.
— Вот и живой манщик, — сказал отец и привязал к лапке утки тонкую бечевку, а вместо груза пустую бутылку. Пущенный на воду, селезень сначала рвался, но потом успокоился и только после выстрелов обязательно нырял.
В связи с этим услышал типичный охотничий анекдот. Моего деда, крепко заснувшего днем прямо в скрадке, кое-как растолкали зятья.
— Кириллыч, у тебя же куча уток сидит, бей быстрее!
Дед протер глаза, увидел среди манщиков четыре синьги, подождал, пока сплывутся, и взял всех на один выстрел.
— Вот как надо! — важно воскликнул он и поехал за добычей. Поднял одного, а на шнуре потянулись остальные и в завершение из воды показался любимый дедов топор. Не трудно догадаться, какова была реакция.
Наконец, мы устроились. Отец в те годы любил стрелять, стоя на коленях, и удобству этой позиции способствовали толстая сенная подстилка и мягкие раструбы кожаных бродней. Я сидел рядом на опрокинутом ведре и слушал правила поведения в скрадке. При подлете уток не шевелись и не высовывай голову. Когда сядут, определи сквозь ветки скрадка место. Выставь сначала стволы и постепенно поднимайся, одновременно прицеливаясь. Стреляй селезня, который плавает подальше от самки. И несмотря на мою стрелковую практику, уточнил: сидящей утке целься в голову, плывущей — в кончик клюва. Ну и, конечно, напомнил об осторожном обращении с ружьем: следить, чтобы в спусковую скобу не попала какая-нибудь ветка, курки взводить только перед выстрелом.
Вечерний лет еще не начался, и я встал посмотреть красивый в вечернем солнце разлив. У берега плескались водяные полевки, темно-бурые толстушки со светлыми круглыми пятнышками на загривках. Этих зверьков величиной чуть меньше крысы тысячами заготавливали на шкурки под названием «летняя пушнина». А в природе они были отличной кормовой базой хищных зверей и птиц.
Вот и сейчас одна «водяная крыса», как их звали местные жители, выбралась в травяные кочки и зашуршала. Тут же я услышал другой легкий шорох. Совсем рядом со скрадком, как маленькая коричневая змейка, ползет горностай. В его изящной фигуре, хищном блеске глаз — и грация, и решительность, и отчаянность, и смелость. Хитрый охотник пересекает полевке путь к воде и затаивается.
Я хочу получше рассмотреть, что же делает полевка, и задеваю ведро. Она бросается к спасительной воде, но горностай в два прыжка настигает ее и впивается в шею. Борьба была недолгой, через секунды он уже тащил добычу к норе, расположенной под гнилой тальниковой корягой.
— И жертва исчезла в чертогах злодея, — качаловским голосом прокомментировал отец финал обычной природной трагедии.
Раздался сильный шлепок по воде. Вижу большого зеленоголового, сероспинного, белобокого селезня морской чернети, плывущего к своим деревянным собратьям. Имея опыт стрельбы с верткой лодки, добыть эту утку с твердой земли и упора на скрадок мне не составило никакого труда. Я съездил за ней, лихо развернув калданку и сходу подхватив добычу.
Продемонстрировал и еще один полученный без отца навык. Когда он сбил на дуплет пару хохлатых чернетей, один селезень сразу нырнул.
— Этот уйдет, — говорил отец, перезаряжая ружье. Но не даром же я гонялся за нырками целую осень. Едва успел подранок показать свою сине-фиолетовую голову с косичкой, как прозвучал выстрел.
— Хорошо, — похвалил отец, — при следующем подсаде встань и попробуй стрелять влет. Если будут взлетать от тебя, бери чуть выше, если боком — целься вперед на четверть (сантиметров 25), но ружье не останавливай. Если не успеешь выцелить, лучше не стреляй.
К сожалению, подсадов больше не было. Отец сбил еще несколько уток, объясняя мне каждый раз особенности прицеливания, в зависимости от высоты и угла полета.
После полуночи, не дождавшись обычного в это время лета чирков, мы поехали домой. Стояла белая ночь на стыке вечерней и утренней зорь. Солнце, словно сказочный колобок, сидело па снежных вершинах Полярного Урала. Белые облака на юго-востоке, как огромные зеркала, бросали вниз его лучи. Узкие гривы со светящейся желтой травой, затопленные местами кусты ивняка четко отражались в нежно розовой воде и, окаймленные узкой золотистой полоской, как бы висели в воздухе.
А вот и живая стереоскопическая скульптура. На маленькой круглой кочке-островке дремал рыжий турухтан с сине-зеленым воротником. Таким же ярким и выпуклым казалось его отражение в воде. Все вместе это составляло красочную игральную карту, где кулик мог быть одновременно и королем за петушиную важность, и валетом — за стройность и красоту.
Такой волшебной картиной закончился мой первый результативный весенний сезон. Отец сказал, что теперь я могу сидеть в скрадке один и ездить на ближайшие угодья без него. Конечно, отцовская школа стрельбы и биолого-экологического воспитания продолжалась, на охоту мы часто выезжали вместе, по уже в разных калданках, и я сам строил свою засидку, расставляя чучела, выбирал момент выстрела, т.е. стал полностью самостоятельным охотником.
До конца 60-х годов охотился в Нижнем Приобье и примерно в половине сезонов безвыездно проводил на весновке все отведенные десять дней. В это время сами приемы и методы весенней охоты на уток оставались прежними — с манщиками из укрытия, стрельба с подхода применялась редко и позже была совсем запрещена. Но в оснащении охотников произошли значительные изменения.
В конце 40-х годов стали изредка продаваться длинные (болотные) резиновые сапоги. Сначала чехословацкие, прочные, красивые, но с узким, «европейским» подъемом, не приспособленные для русских портянок. Только в начале 50-х годов началось плановое снабжение Севера отечественными болотниками, которые и сейчас с войлочной стелькой и меховыми носками используются весной большинством охотников.
Вместо изношенной повседневной, как правило, темной, демаскирующей и непрактичной одежды охотники получили возможность использовать более удобную и светлых тонов. Конечно, не исходя из интересов, а скорее реализуя скопившиеся по фронтовым заказам, торговые организации продавали в послевоенные годы широко распространенные хлопчатобумажные ватные стеганые костюмы, не черно-серые, как раньше, а светло-зеленые. Такой же окраски короткие брезентовые куртки доставались охотниками из завозимых сюда в расчете на профессиональных рыбаков. Перестали быть дефицитом обычные брезентовые плащи, которые надевались и в сухую погоду, так как хорошо защищали от холода и ветра в скрадке. Появившиеся позже прорезиненные дождевики из тонкого брезента можно было применять только в ливень, потому что они быстро отпотевали изнутри.
В 60-е годы удобной охотничьей одеждой стали геологические «энцефалитки» — рубахи из плотной ткани защитного цвета с капюшоном и поясной резинкой и такого же качества брюки. Верхом комфорта казались редкие меховые костюмы и спальные мешки, раздобытые по случаю и знакомству у геологов, авиаторов и полярных метеорологов. Но меховые изделия в то время, разумеется, эксклюзив, к которому можно отнести и кожаные меховые летные шлемы. Некоторые охотники обзавелись ими в 50-е годы, когда были сняты с эксплуатации самолеты «ПО-2», имевшие открытые всем ветрам кабины.
Распространенным атрибутом весенней охоты стали палатки, появившиеся в продаже. А избушки-убежища на угодьях почти исчезли. Их попросту спалили «охотники» новой волны из беспардонных пришельцев, устремившихся на Север только ради больших заработков.
Таким образом, наметилось некоторое улучшение в снабжении охотников одеждой и принципиально решена проблема с обувью — в последующие годы сделали только более толстую устойчивую подошву и заменили непрочный хлопчатобумажный подклад на синтетический. А вот в транспортном отношении произошла настоящая техническая революция. На смену гребным лодкам пришли моторные.
Сначала единичные двигатели, собранные полукустарным путем, установили на небольших дощаных лодках умельцы-механизаторы речного флота и рыбной промышленности. Это было редкое, но впечатляющее явление, когда калданку, движимую веслами со скоростью три километра в час, легко обходила идущая втрое быстрее моторка. Она поднимала боковую волну, оставляла за собой неровный треск мотора, запах бензина, а самое обидное — ехидную улыбку рулевого, прощально махавшего рукой.
Только в 50-е годы охотники получили возможность приобретать моторы. В первое время большинство предпочитало стационарные двигатели серии «Л» (вероятно -лодочные). Это были простые по устройству, долговечные, безотказные и удобные в обращении трехсильные одноцилиндровые «Л-3», шестисильные двухцилиндровые «Л-6» и двенадцатисильные, четырехцилиндровые «Л-12». Они легко запускались заводной ручкой, охлаждались забортной водой, а также в зависимости от марки обладали определенной тяговой силой, позволяющей буксировать по-прежнему необходимые для самой охоты калданки или другие лодки с каким-то грузом и вести за собой на сцепке бревна.
«Л-3», как самые легкие, ставили на небольшие городовушки, а наиболее распространенные «Л-6» — на известные читателям очень устойчивые рыбацкие бударки. Рулевой сначала сидел на корме за моторным отсеком и правил лодкой при помощи простого металлического рычага с небольшой вертикальной ручкой-изгибом. Затем придумали дистанционное управление, соединив руль тросиками на блоках со штурвалом, укрепленным впереди моторного отсека. Во время движения отсек оставался открытым, а на стоянках закрывался откидными крышками. Скорость такого судна с одной-двумя калданками на буксире достигала против течения десяти километров в час.
Что касается ресурса двигателя, то однажды я проехал почти безостановочно (с одной непродолжительной заправкой) девять часов, а суммарно, при нормальном уходе и эксплуатации моторы серии «Л» могли прослужить более десятка навигаций. Кроме простых инструментов, применялись и доступные расходные материалы: самый низкосортный бензин, любое машинное масло типа автола да солидол для герметизации дейдвудной втулки у винта.
Мощные «Л-12» позволяли строить на бударках просторную фанерную кабину с передней и задней дверцами, с окнами впереди и с боков. Внутри размещался штурвал с сидением для рулевого, затем двигатель, а за ним место, где можно было положить груз, укрываться во время дождя и спать, не разбивая палатку на берегу. Мой брат, владевший таким «домом на воде», ухитрился разместить в носу вместительный бензобак и сконструировал редукторную передачу, что позволило заметно увеличить скорость.
Из появившихся позже стационарных моторов, которые ставились на бударки, добрым словом можно вспомнить только «ЗИД-4,5» с воздушным охлаждением, такой же долговечный и безотказный, как «Л-6», но он целенаправленно поставлялся рыбакам и редко доставался охотникам. Свободно продававшийся «ЛМ-1» на 11,5 лошадиных сил был более скоростным благодаря высоким оборотам гребного винта, но из-за непростой конструкции быстро выходил из строя. Заводился он при помощи ножной педали и запомнился охотникам лишь ироническим названием — «топ, нога, рви сапог».
Пробираться к местам самой интересной ранней весенней охоты, когда она открывалась с прилетом птиц, на моторках было непросто. Если для калданки достаточно первых узких закраин на реках и протоках, а через льдины и соровые гривы с ней легко перетащиться, то бударку с мотором невозможно даже вытащить на лед, а тем более тащить ее до очередного разводья. Приходилось ждать частичного разрушения ледяных полей, а потом или протаскиваться баграми между льдинами, обкалывая пешней их края, или расчищать ото льда проходы у берега и проталкивать лодки по мелководью. Зато выбравшись на открытую воду, можно было ехать быстро и, не тратя сил на греблю, везти весь скарб и буксировать калданки с частью непромокаемого и легкого груза.
Одновременно шел процесс постепенного, но неуклонного вытеснения стационарных моторов подвесными, которые работали на смеси в определенных пропорциях бензина и масла. Первый такой двигатель иностранного производства под непривычным названием «весло-мотор» привез в Салехард известный российский охотовед Г.Е. Рахманин. Этот мотор крепился у кормы, но к одному из бортов и правили им, как веслом.
Отечественные подвесные моторы были только типа «руль-мотор» и прикреплялись к транцу лодки. Первым из них охотники освоили небольшой и безотказный «ЗИФ-5». Ездили с ним на легких городовушках, которые имели по своей конструкции достаточно толстую и широкую кормовую доску. Работая веслами, с них можно было расставлять манщики и подбирать трофей, что избавляло от необходимости возить дополнительно калданку.
Почти одновременно поступивший в продажу «ЛРМ (лодочный руль-мотор)-6» развивал хорошую скорость, но в силу конструктивных недоработок часто выходил из строя. Как и «ЗИФ-5», «ЛРМ» заводился стартерным шнуром, наматываемым на маховик, однако запустить его одним рывком удавалось очень редко. Тяжелый сам по себе, он требовал и более устойчивой лодки. Лучше всего для него подходили шлюпки с прямым транцем. Но для быстрого их движения мощности мотора не хватало, поэтому некоторые ставили рядом с «ЛМР» еще «ЗИФ» и не только для скорости, но и для страховки.
Из первых подвесников легкого типа можно отметить уже более усовершенствованную «Стрелу-6». Ее можно было заводить, не вставая в лодке, а сидя дернуть за встроенный на пружине тросик-стартер. Все эти марки были все-таки слабенькими по силе и проявить себя на самодельных лодках полностью не смогли. И как бы в скобках назову, к сожалению, не получивший распространения на Севере миниатюрный и даже изящный моторик «Чайка» мощностью около полутора лошадиных сил. Наиболее удачно использовал его один знакомый для ближних охот, сделав продольный пропил в дне калданки до кормовой перекладины, к которой пристроил транец. Бока пропила он заделал фанерой, получив с двух сторон небольшие отсеки для инструмента и другой мелочи.
Совершенно другой уровень скорости, до 20 километров в час против течения, принесли распространившиеся в 50-х годов подвесные десятисильные моторы «Москва» -одна из самых удачных конструкций тог о времени. Если у всех представленных ранее подвесников небольшие баки для горючего крепились прямо к мотору, то у «Москвы» был вместительный, на 20 литров, удобный для размещения на борту выносной бак. Облегченный за этот счет двигатель закрывался компактным обтекаемым колпачком и имел сзади ручку для переноски.
Для установки «Москвы» предназначались специально разработанные под подобные моторы дюралевые шлюпки. У нас начало положили легендарные «Казанки», «пробегавшие» по северным рекам более полувека. Первые из них весили всего до 90 килограммов, имели при небольшой осадке продольно-рифленое дно, удобное для перетаскивания через лед, снег и мелководье. Это в некоторой мере облегчало своевременный проезд к дальним угодьям на раннюю весеннюю охоту.
Быстроходные суда со сравнительно плоским дном принесли и свои проблемы. Главное, что от нечаянного столкновения с плывущим полузатопленным бревном, малозаметной обтаявшей льдиной или даже с крупной боковой волной лодки могли мгновенно перевернуться, что не раз приводило к трагическим последствиям. Добавим, что до того, как начали устанавливать дистанционное управление, рулевой сидел на корме, держась за ручку мотора, а пассажиры размещались впереди у ветрового стекла и несколько затрудняли полный обзор по курсу. Несмотря на воздушные баки в носовом отделении и по бокам кормы, «Казанка» с мотором не была полностью плавучей, т.е. при переворачивании не сохраняла горизонтального положения. Двигатель своей тяжестью тянул ее вниз и над поверхностью воды поднимался только нос. Спасательные жилеты, сначала не надувные, а из пенопластовых брусков, стали обязательным инвентарем.
Вскоре стали выпускать новую «Казанку», которая была потяжелее (масса 120 кг) и устойчивее на волне и вошла в историю как «народная мотолодка» Обь-Иртышья второй половины XX века. А вот вторая модификация мотора, «Москва-М», оказалась не просто неудачной, а почти полностью негодной. Я сам промучился с ней целую навигацию и разделяю оставшиеся у охотников прозвище «Москва-мука».
Зато в начале 60-х годов появился второй безотказный и более мощный мотор «Вихрь», мощностью 20 лошадиных сил и развивавший на «Казанках» скорость до 30 километров в час. Процесс вытеснения стационарных моторов подвесными пошел еще быстрее. Одновременно калданки стали заменяться более легкими лодками для самой охоты. Если за бударкой можно было спокойно буксировать две, а то и три калданки, то за «Казанкой» всего одну и то на длинном буксире подальше от буруна, поднимаемого двигателем. Гораздо проще положить в «Казанку» сравнительно компактный рюкзак с надувной резиновой лодкой. Но на глубоких в Нижнем Приобье весенних разливах и широких сорах, где часто гуляли волны, калданки все равно были незаменимы.
В 50-60-х годах заметно стали сдавать свои позиции и деревянные манщики. Многие заменяли их резиновыми, которые хотя и были неказистыми по форме, бледными по раскраске и частенько тонули как после случайного простреливания дробью, так и после проникновения воды в круглое отверстие на головах, предназначенное для выравнивания воздушного давления. Но в это же отверстие можно было выпустить часть воздуха, перемотав поперек корпус поводком, и в помятом виде плотно затолкать в мешок, занимавший немного места в «Казанке». На него можно было положить сверху любой груз или при необходимости даже сесть.
Другие ради эстетического удовольствия предпочитали более громоздкие и хрупкие, но легкие и красивые чучела из пенопласта, которые сначала делали сами, в том числе и автор этих строк. Этот синтетический материал стали поставлять в Обь-Иртышье для изготовления поплавков к рыболовным сетям и неводам. Он представлял из себя квадратные листы со стороной приблизительно 50 см или круги с таким же диаметром — белые или желтые, пористые или плотные, твердые или мягкие, толстые около 10 см и тонкие около 5 см.
Главным преимуществом перед деревом была простота обработки и отсутствие необходимости выдалбливать внутреннюю часть корпуса и герметически заделывать дно. Прикладывая к листу в разном положении донца манщиков тобольской работы, я находил наиболее экономное размещение и обводил контуры корпусов с учетом использования промежутков для изготовления голов. Неровные после выпиливания болванки корпусов вчерне выравнивал ножовкой, а потом ножом, уже точно по обводкам. Для достижения нужной высоты чучела две заготовки из тонкого листа сколачивал несколькими коническими березовыми гвоздями.
Сверху размечал место для крепления головы и опять же по тобольским образцам выстругивал корпус. Некоторые сорта пенопласта после аккуратной обработки ножом не нуждались в последующей шлифовке рашпилем или наждачной бумагой. Также и головы манщиков нужной породы накладывал па заготовку, обводил, выравнивал и придавал ножом форму, соответствующую виду. Например, голова гоголя-самца была в профиль чуть треугольной, а у селезня хохлатой чернети на затылке вырезал имитацию косички. Поскольку имевшиеся тогда сорта водостойкого клея растворяли пенопласт, я прикреплял головы, как раньше у деревянных манщиков, на штыри со столярным или рыбьим клеем и защищал стыки от попадания влаги той же оконной замазкой. Если пенопласт был с большими порами, поверхность манщика перед покраской выравнивалась замазкой.
Для раскрашивания манщиков нырковых уток особых художественных способностей не требовалось. Наборы масляных красок в тюбиках, олифу, кисти разных размеров свободно продавали, а бензин для промывания и хранения кисточек был у каждого владельца мотолодки. Поскольку тобольские мастера делали всех нырковых черными с белыми боками или полосками, я взял за образцы раскраски рисунки из «Атласа охотничьих и промысловых птиц и зверей СССР», а порядок нанесения красок — из своего опыта ремонта деревянных манщиков.
Все фигурки, кроме клювов, которые использовал при этом как ручки, окрашивал полностью — селезней в черный, самок в темно-коричневый цвет. После просушивания наносил на бока белые полоски-зеркальца. Гоголю-селезню дополнительно красил белилами грудь, полоски на спинке и пятна на голове около клюва, а самцу-турпану — узкую скобочку под глазами. Головы селезней покрывал еще одним слоем краски — гоголя и морской чернети — зеленой, хохлатой чернети — синей, красноголового нырка — бурой. Клювы гоголей, синьги и турпанов требовали разного, в соответствии с породой, сочетания черной и красно-оранжевый краски, остальных нырков — серой и черной.
Глаза всем ныркам рисовал желтые с белой точкой по краю для «оживления» взгляда. Тонкую струйчатую рябь на спине селезня морской чернети наносил волнообразными движениями обычной овальной женской гребенки по свежей белой краске, нанесенной на высохшую черную. На спине селезня красноголового нырка то же самое делал по серой краске. Особый порядок окрашивания был у селезня лутка — сначала полностью он покрывал белилами, а по ним после просушивания наносились черные пятна и полоски, клюв красился в черный цвет.
Таким образом, года за четыре сформировал достаточную, на мой взгляд, нырковую группу: по две пары гоголей, морских, хохлатых и красноголовых чернетей, пару синьги, одного турпана и лутка. В это же время постепенно учился делать манщики речных уток, что оказалось намного труднее. Во-первых, у них другая общая конфигурация головы, шеи и корпуса, приподнятые и в разной степени заостренные хвосты, иное положение маховых перьев крыла, что нужно подчеркнуть вырезом их концевых контуров в задней части спины.
Во-вторых, окраска речных уток, особенно селезней, настолько сложна, что повторить ее даже в некотором приближении доступно только художественно одаренным людям. Об использовании в качестве образцов великолепных рисунков выдающихся русских художников-анималистов из упомянутого атласа не могло быть и речи. Поэтому я решил хотя бы примитивно копировать манщики тобольских мастеров, которые раскрашивали речных уток более точно, чем нырковых.
В общей сложности сделал по две пары шилохвостей и свиязей да одну пару чирков-свистунков. Так же, как и нырков, кроме клювов, полностью покрывал подготовленные фигурки селезней серой краской, а самок под цвет коры тальника — желто-коричневой с легкой зеленью. Остальные цвета пытался более или менее похоже срисовать с деревянных оригиналов. Во всяком случае, на охоте утки не пугались моих изделий, с интересом подлетали, а изредка и подсаживались.
Чучела из пенопласта, быстро ставшие модными и в какой-то мере престижными, делали для себя многие охотники. У одних была лучше раскраска, у других — технология изготовления. Отдельные умельцы для более экономного, точного и быстрого раскроя листов использовали не только лобзик, но и туго натянутую медную проволоку, через которую пропускали электрический ток. Чтобы хрупкие головы не отламывались при транспортировке, их делали съемными, закрепляя на резинке через отверстие в донце. Для большей устойчивости на воде к донцам приделывали свинцовые полоски или кружки. А сами донца красили серой краской, тогда в перевернутом положении они не пугали подлетающих уток.
Сейчас невозможно сказать, каких манщиков к концу 60-х годов было больше у охотников Обь-Иртышья — пенопластовых или резиновых, однако деревянных стало заметно меньше.
Продолжение следует…
