Новомир Патрикеев
У слияния Оби и Иртыша. Из дневника утиных охот 1971-2007 годов
Первые 25 сезонов моей весенней утиной охоты прошли на ямальской земле. А летом 1970 года после окончания Свердловской высшей партийной школы получил назначение редактором ханты-мансийской окружной газеты. На рейсовом теплоходе вместе с семьей и домашним скарбом привез из Салехарда полуавтомат МЦ 21-12 в экспортном исполнении, серийную вертикалку Иж-12 шестнадцатого калибра, набор лично сделанных пенопластовых утиных мангциков, десятка полтора гусиных профилей из авиационной фанеры, всю необходимую охотничью амуницию и четырехпольного русского спаниеля Джойку.
Чуть раньше сюда переехал мой старый ямальский приятель Владимир Кириллович Конев, тот самый, уже известный читателям Кириллыч, дипломированный охотовед и потомственный таежный охотник. Это был (царство ему небесное!) бесконечно добрый и скромный человек, отличавшийся необыкновенным спокойствием и самоотверженностью. Он и погиб несколько лет спустя, спасая женщину от неожиданно тронувшегося автомобиля.
Кириллыч познакомил со своими, как и я «безлошадными», друзьями Иосифом Андреевичем Никитиным и Александром Ивановичем Львовым: динамичными, азартными -в общем, заядлыми охотниками. Все мои будущие напарники имели добротные ружья Иж-54, а Конев еще и более длинноствольное, но не очень прикладистое Иж-49.
Весь осенний сезон 1970 года мы ездили вместе на угловато-грубой, тяжелой, но очень вместительной и устойчивой на крутой иртышской волне дюралевой шлюпке — «Тюменке» Кириллыча, оснащенной безотказным мотором «Вихрь-20».
Условия охоты оказались намного комфортнее ямальских. На более высоких и сухих берегах обширные уже скошенные луга не только привлекали целые стаи кроншнепов, но и облегчали ходовую охоту на уток у озер или обмелевших проток, а особенно дальние переходы к местам вечерне-утренних перелетов. Заболоченные участки с высокими непроходимыми кочками встречались реже, хотя густой некошеной травы было достаточно, но ходить по ней было не трудно. Пойменные разливы-соры высыхали раньше, превращаясь во влажные низины с невысокой растительностью, где водилось много бекасов и дупелей.
Все это наводило на мысль о соответствующих особенностях и весенних угодий. Чтобы как-то зафиксировать ландшафтно-климатические отличия Обь-Иртышья, начал регулярные наблюдения и с конца августа до середины октября опубликовал в газете пять заметок фенолога.
Осень пролетела быстро, а с первых чисел ноября и до конца февраля воцарилась необыкновенно жесткая зима с частыми сорокоградусными морозами. Все это время я с нетерпением ждал весну и постепенно готовился к охоте. Северную теплую амуницию переделал в огромный спальный мешок. Низ сделал из малицы на собачьем меху, лишь обрезав рукава с капюшоном и зашив отверстия. Верхнюю часть сшил из овчинной длинной шубы-борчатки, которой хватило и па большой клапан. В сложенном виде он использовался как удобная подушка, а в сильный холод позволял закрываться с головой. Из старой одежды оставались меховые жилет и куртка, а также удобный драповый хантыйский гусь-балахон. Дополнительно купил брезентовые куртку и длинный плащ светло-зеленого цвета да зелёные стеганые штаны. Кроме этого, у меня были пилотский меховой шлем, резиновые болотные сапоги с собачьими меховыми носками и спасательный жилет со вшитыми в брезент пенопластовыми пластинками.
Выстрогал из пенопласта несколько новых манщиков, в том числе пару кряковых уток, и подкрасил все старые. Запасся дефицитными тогда снаряженными патронами и с нетерпением ждал весну. Ее астрономическим началом считается 21 марта, день весеннего равноденствия, когда день начинает прибывать, а ночь — убывать. По календарю весна приходит первого апреля, метеорологи отсчитывают этот период года с первого марта. Ботаники считают верным признаком ее наступления начало сокодвижения у растений, орнитологи — прилет птиц и т.д. Словом, приметы у всех свои, но самые верные: образование проталин на солнечных склонах, веселая капель, длинные хрустальные сосульки, оживление птиц.
В том году после суровой зимы март-капельник с запозданием принес тепло. Но независимо от этого первые признаки весны своевременно проявились на небе. Оно стало вдруг каким-то не по-зимнему нежным, огромным и синим, днем — прозрачно-светлым, вечером, на закате — золотистым. Прояснились дали…
«Весна света» — очень метко, проникновенно и прочувственно назвал начальную фазу этого особенно радостного времени года замечательный писатель-натуралист Михаил Михайлович Пришвин. Он первым описал «небесный ледоход», увидел, как «в световом половодье на небе плывет облако, большое, теплое, каких не бывает зимой».
И вот уже стали ноздреватыми посиневшие небольшие сугробы на солнцепеке, потемнели и размокли дороги, по колеям побежали ручьи. На голых березах и тополях прошли шумные воробьиные собрания с традиционным вопросом: о подготовке к весне. Наиболее хозяйственные из наших серых плутоватых спутников начали с веселым щебетанием носить солому и разную ветошь для строительства гнезд.
На высокие рябины и черемухи в палисадах садятся первые стайки крупных хохлатых птиц с серебряными звенящими голосами. Это свиристели, кочуя с юга на север, ищут оставшиеся ягоды.
В окрестностях города я наблюдал брачный полет постоянно зимующих здесь черных воронов. Заметил несколько крикливых стаек галок. Нынче они впервые за многие годы улетали от жестоких морозов на юг. Следом за ними прилетели серые вороны, также нередко остававшиеся на зимовку, и стайки пуночек-подорожников или снежных воробьев, кочующие из степей и полустепей в тундру. По словам знакомых рыбаков, позже обычного появилась и первая перелетная птица — орлан-белохвост.
Прилет долгожданных водоплавающих птиц связан уже со следующей фазой — весной воды, когда на пойме образуются мелкие водоемы-лайды от таяния снега и заливаются низины-соры. А массовый пролет уток, как правило, совпадает с ледоходом, если не задерживают холода.
Ледовую обстановку мы отслеживали не только по газете, где регулярно публиковались сводки, но и «инструментально» — по установленной у причала речного порта толстой черной трубе с крупной белой шкалой уровней воды. Бывали здесь частенько, так как рядом, у берега, стояла лодка Кириллыча и жил его друг, Аркадий Гузанов, выделивший в своем сарае угол для хранения нашего охотничьего имущества. Туда постепенно перевезли мотор и канистры с бензином, манщики, палатку, спасательные жилеты, теплую одежду, котелки, топор, запас патронов.
Одновременно вели визуальные наблюдения за состоянием реки и поймы. Наиболее заметно вода прибывала в конце апреля, когда потеплело, началось активное таяние снега, с берегов побежали ручьи. А особенно сильно — в преддверии и начале ледохода с усилением притока из верховьев реки. С другой стороны Обь с ее еще прочным льдом стала своеобразной временной запрудой, вызвавшей резкий подъем воды, подтопивший пойму в низовьях рек. Только дня через два, после того как бурный иртышский ледоход разломал часть обских ледяных полей и разошелся по разрывам и закраинам, уровень воды также резко спал, оставив по берегам и низинам «обсохшие» льдины, а около протоки Малая Неулевая прочно севший на мель катерок-«тэбээску».
Несмотря на холодную продолжительную зиму и толстый ледяной покров, благодаря именно сильному напору воды Иртыш полностью освободился ото льда в средние сроки — 4 мая. Тогда же в бассейне этой реки открылась весенняя охота. К сожалению, своевременно начать сезон не удалось. Вечером 5 мая было торжественное собрание, посвященное Дню печати и Дню радио, где я делал доклад. Трое постоянных спутников терпеливо ждали у загруженной мотолодки и явно вспоминали опоздавшего всякими недобрыми словами.
Сразу после доклада я попытался отпроситься у секретаря окружкома партии, но он, человек педантичный и, по-моему чуждый всяких контактов с природой, жестко отрезал: «Вот послушаешь все выступления, отстоишь гимн, тогда и поедешь». А там были разные приветствия, подведение итогов смотра-конкурса стенгазет и награждение победителей…
Выехать мы смогли только в девять часов вечера. По реке еще несло редкие запоздалые льдины, какие-то сучья, бревна, а порой — целые деревья с вывороченными корнями. Чтобы не столкнуться с ними в сумерках, решили остановиться в заброшенном подсобном хозяйстве на протоке Редечной. Здесь сохранился один дом, в котором зимой жили рыбаки, а летом сенокосчики.
Только пристали, как начался интенсивный вечерний пролет уток. Одна за другой, свистя крыльями и перекликаясь, стаи на разных эшелонах шли по долине Иртыша. Некоторые снижались совсем недалеко, за высокими тальниками, где было известное моим спутникам озеро. Львов и Никитин, как самые азартные, быстро расчехлили ружья, схватили патронташи и выпрыгнули из лодки.
Кириллыч только ухмыльнулся, уверенный в бесполезности их марша-броска, и сказал, что пока не стемнело, надо унести в дом все необходимое для ужина и ночлега: котелок, чайник, топор, продукты и спальные мешки. Дом представлял из себя еще крепкий бревенчатый четырехстенок. Поднявшись по ступенькам высокого крыльца, видимо рассчитанного на паводок, отворили закрытую на задвижку дверь в дощатый просторный тамбур. Прямо перед собой увидели уложенные от стены до стены колотые сухие дрова, а слева — обитую старым одеялом дверь в дом. Там, справа от входа, белела кирпичная печь с плитой, на полках поблескивала немудреная дюралевая посуда, на полу — оцинкованные ведра. Напротив, у окна, небольшой столик, явно предназначенный для кухонных нужд. У окна в середине торцевой стены был большой стол, вдоль боковых стен — просторные пары.
Для меня, не сторонника, а даже противника весенней ходовой охоты, вечерняя зорька была потеряна, но привлеченный частой стрельбой у озера, решил все-таки подсмотреть там какое-то место для утренника. Начинало смеркаться, когда буквально продравшись сквозь заросли, увидел широкий овальный водоем, со всех сторон окруженный высокими ивами, подступавшими почти вплотную к крутым берегам.
Утки, подлетая к нему, играли на воду, но не садились, а уходили на высоте, самое меньшее, метров пятьдесят. Иосиф и Александр безрезультатно обстреливали их из кустов, которые заслоняли обзор. И если какие-то стаи летели на расстоянии верного выстрела, своевременно заметить их в сумерках невозможно. Поскольку на озере не было ни одной отмели, ни одного мыска для устройства скрадка, да и без лодки из-за глубины не обойтись, я понял, что и утром здесь делать нечего. Но решил постоять до конца перелета, хотя бы посмотреть и послушать. Пару раз даже выстрелил по неожиданно налетевшим шилохвостям. Все вернулись на стан уже в темноте и без трофеев.
Кириллыч к тому времени засветил десятилинейную керосиновую лампу и растопил печку. Вскоре на столе дымилась рассыпчатая картошка, выращенная тещей Иосифа. Кириллыч поставил огурцы собственного засола. Мы с Львовым, как безземельные крестьяне, достали купленного в магазине соленого муксуна и рыбные консервы. Выпили за начало охотничьего сезона водки. В завершение Кириллыч приготовил свой фирменный напиток — бросил в кипящую воду три вида чая: байховый, плиточный и прессованный листовой.
Торопиться было некуда, ведь и утренняя зорька заведомо упущена. Мы вдоволь наговорились и, расстелив на нары спальные мешки, легли спать. Утром после завтрака Кирил-лыч мобилизовал нас на полную уборку в доме. Вымыли посуду, подмели пол и зарыли в землю мусор. Раскололи несколько сухих чурок, лежавших у дома, и заполнили поленницу в тамбуре.
Пока собирались и загружали лодку, неугомонный Львов сбегал на озеро и принес утку-шилохвость. По этому поводу Кириллыч ворчливо заметил: «Стоило ли задерживать отъезд из-за браконьерской добычи?» Тем не менее, так называемый «пристрел» самок на весенней охоте практически неизбежен и Львова поздравили с полем. «Ну ладно, — согласился Кириллыч, — чтобы скрыть твою оплошность, сварим утку в первую очередь».
Через несколько минут мы вышли на Иртыш около также заброшенного, но пока не разрушенного подсобного хозяйства рыбоконсервного комбината с домами и загонами для скота. Проехав немного вдоль правого иртышского берега, свернули в Мануйловскую протоку.
Миновали первый населенный пункт — подсобное хозяйство районного потребительского кооператива. Рядом с добротными помещениями для временного (до зимы) содержания и откорма закупленного у населения скота — ухоженные жилые домики с покрашенными наличниками. Людей не видели. Об их присутствии свидетельствовали лающие собаки, развешанное на веревках белье и лодки на берегу.
Разгулялся тихий, солнечный, теплый день. Поднятые шумом мотора, метров за 100-150 начали взлетать утки, сидевшие в заталье на разливах. Погода и обилие дичи вселяли уверенность в успехе предстоящей охоты. Все оживились, но плотно завязанные у подбородка шапки, защищавшие от резких холодных потоков встречного воздуха, рассекаемого быстро движущейся лодкой, позволяли общаться только громким криком прямо в ухо собеседника.
Разговорились, когда кончился бензин, как раз на траверзе деревни Мануйлово, умирающей в результате неумной политики укрупнения сельхозартелей. Скот отсюда давно вывезли, последние дни работали контора когда-то передового колхоза «Искра», магазин и медпункт, поскольку не все люди уехали. А возникла деревня еще в XVII веке, когда самаровский ямщик Оленев купил здесь у местных хантов землю для своей заимки, и долгие годы она носила официальное название Оленево.
Для охоты без легкой лодки предстояло искать неглубокие разливы, позволяющие расставлять манщики и подбирать трофеи вброд. Оцепив уровень воды, мои опытные спутники предположили, что подобные угодья могут быть недалеко от верхнего устья протоки Горная, текущей вдоль коренного берега Иртыша от деревни Ярки до Ханты-Мансийска. Здесь же проходила линия весеннего пролета речных уток. Поэтому немного не доезжая Ярков, причалили к летнему стану ярковских животноводов, так называемой «летней дойке». Надеялись использовать какой-то навес или дощатый сарайчик, но кроме коровьих загонов из жердей ничего не заметили.
Зато разливы по сторонам были видны. Мы быстро поставили палатку, положив под брезентовое дно для теплоизоляции лодочные решетки и спасательные жилеты. Прибрали все имущество, взяли ружья, патроны, манщики и разошлись в поисках мест для засидок, а практически — уже на охоту.
Я пошел вдоль небольшого ручья, впадавшего в широкую вытянутую низину, где образовался разлив снеговой воды. С севера он был окаймлен очень высокими старыми кустами ивы, больше похожими на деревья. Они создавали как бы дополнительный фон для маскировки скрадка и были близким источником строительного материала. Но сначала классическим треугольником расставил манщики всех имевшихся у меня видов, кроме морских чернетей и синьги, для которых водоем был недостаточно глубок, да и время прилета их не подошло.
Нарубив таловых веток и нарезав сухой прошлогодней травы, сделал открытую подковообразную загородку. Пока обустраивался, на манщики дважды прореагировали утки-дуплогнездники, луток и гоголь, прилетавшие со стороны примыкающей к лесу Горной протоки. Они с шумом снижались, по, заметив меня, круто взмывали ввысь. Другие утки по сторонам летали редко, вероятно, пользовались хорошей погодой для кормежки и отдыха. Уже заканчивая маскировку травой изнутри скрадка, вовремя увидел селезня шилохвости и снял в высоком боковом полете. Только принес его в засидку, как вдали показался еще один шилохвост, летевший прямо на меня. Королевского выстрела не получилось, так как он рано пошел на снижение, и я нажал на спуск, когда тот расправил крылья для посадки.
Как договорились, после устройства скрадков все собрались на стане. Кроме уток, я подобрал пару щук-двухлеток, оставшихся в полузатопленных кочках после резкого спада воды, скопившейся па лугу в результате ледяного затора в устье Иртыша. Остальные принесли три утки и три щуки.
Уху сварили по рыбацкому рецепту в пятилитровом ведре, заправив крупными картофелинами, луком, перцем, а под конец вылили полстакана водки. А поскольку добыча была теперь у всех, по чарке выпили, поздравив друг друга с полем. На десерт снова был крепкий тройной чай. Затем немного отдохнули. Кириллыч курил у костра, я чистил ружье и калибровал неустойчивые к влаге папковые патроны, а Львов с Никитиным — впервые за годы охоты увидел подобное — играли в шахматы, лежа на расстеленном брезенте.
Вечерник был просто сказочный: на небе ни облачка, вода зеркально-спокойная, и тепло — никаких тебе сугробов, как на Ямале. Сижу в меховом жилете под брезентовой курткой, дышу полной грудью и не нарадуюсь. Кругом весеннее оживление: пролетают на север лебеди, чайки, какие-то мелкие птички, в разливе плещутся щуки, справляя икромет, где-то громко квакают лягушки.
Непонятно, куда подевались валом летавшие накануне утки. Наверное, прошла первая волна. Над поймой изредка летали парами и небольшими стайками-свадьбами местные шилохвости, свиязи и чирки-свистунки. Однажды, правда, с высоты на мои чучела с большой скоростью спикировало штук полсотни хохлатых чернетей. Чтобы не задеть самок, пришлось дать им возможность затормозить над водой и просто расстрелять пару селезней, погасивших скорость.
И тут же я был отмщен за легкую добычу. Пошел подбирать трофеи без ружья, а из-за кустов вылетела огромная стая гусей-пискулек, не занесенных тогда в Красную книгу. С тревожными криками они смешались в кучу над моей головой. Полный больше самоиронии, чем самокритики, я терпеливо прождал до темноты. К сумеркам где-то застонали-заныли чибисы, а парившего над поймой дневного мышелова-канюка сменила болотная сова, несколько раз зависавшая над скрадком. Услышав вдалеке призывный свист селезня-свиязи, искавшего самку, насторожился, а увидев его на фоне светлого неба, красиво сбил прямо над манщиками.
Такой результат меня более чем устраивал да и не в добыче дело. После двухгодичного перерыва я вновь ощутил весну в природе, а значит, и в сердце. Львов с Никитиным, взявшие по паре уток, были недовольны своими разливами и решили наутро ехать на мотолодке искать другие места. Кириллыч, застреливший одну утку, сохранял традиционное олимпийское спокойствие и, разжигая костер, с хитринкой в глазах напомнил, что некоторым пора бы подумать о праздновании Дней печати и радио. Я принял вызов и достал бутылку из неприкосновенного запаса. Этот праздник касался не только меня, все трое спутников были внештатными корреспондентами газеты, выступали иногда и перед микрофоном.
На утреннюю зорьку ушел первым за час до рассвета. Но пролетные стаи так и не появились. Мой скрадок был почти незаметен на фоне кустов, и местные утки четырежды смело пытались подсесть к манщикам. Стрелять затормозивших для посадки птиц совсем не трудно, а королевского выстрела опять не получилось.
Вернувшись к палатке, застал Кириллыча за ощипыванием трофеев. Вместе обработали пять тушек и целиком заложили в ведро, заправив так же, как уху, только без водки. Подъехали улыбающиеся Львов с Никитиным, привезли с десяток уток и белолобого гуся. Они рассказали, что сразу за устьем протоки Большой Варовой, впадающей в Мапуй-ловскую почти напротив нашего стана, много широких и глубоких разливов. Но на пологих берегах нет ни кустов, ни заливчиков. Чтобы не пугать дичь, дюральку пришлось оставлять очень далеко от скрадка. Там нужна была маленькая, лучше резиновая лодка.
После супа из собственной добычи, традиционно называемого охотниками шурпой, и опять же сверхкрепкого чая Кириллыч, Никитин и Львов улеглись спать в палатке. Я же, сильно соскучившийся по охоте, посидел у догорающего костра и пошел к скрадку. Снова охотился до темноты, ожидая пролетных стай да так и не дождался. И местная утка летала плохо. Высидев четырех снижавшихся над чучелами свиязей и чирков, сделал один красивый выстрел в высоком угловом полете по широконоске, но все же не королевский. А так хотелось.
Львов и Никитин опять уезжали на Варовую и добыли несколько уток. Кириллыч, совсем отбившийся от охоты, нашел узкий ручей со встречным движением озерной и речной рыбы, ухитрился поставить обрывок старой сети, куда попались большой карась, окунь, по паре щук и подъязков. Получилась уже двойная уха. Сначала сварили окуня, подъязков, головы и хвосты карася и щук. Затем все эго вынули, бросили картошку, луковицу и чуть позже куски филе карася и щук. Без заправки перцем и водкой тоже не обошлось. Ужин был шикарный, но, к сожалению, последний на этой охоте.
К следующей утренней зорьке, казалось, следовало бы хорошо отдохнуть. Львов и Никитин так и сделали. А мы с Кириллычем не стали спать и всю ночь просидели у костра, вспоминая ямальские встречи, старых друзей и совместные охоты: две удачные гусиные и неудачную утиную, когда активно летавшие днем утки вечером словно исчезли куда-то.
На следующий день история повторилась только в другое время суток. Утром Кириллыч разбудил Львова с Никитиным и забрался в палатку. Они снова уехали на мотолодке, а я, не спавший две ночи, пришел в скрадок и начал упорно бороться со сном. Наверное, влияла и погода — небо затягивалось серо-свинцовыми облаками, холодало. А утки вдруг оживились и стали низко летать над поймой. Но я, то и дело впадая в дрему, часть налетов пропустил, часть безрезультатно обстрелял. Взял только пару свиязей и лет прекратился. Птица запала. Заморосил холодный дождь, перешедший в легкий снег. И неожиданно счастливый финал, предел мечтаний! Прямо на скрадок метрах в тридцати над землей, ровно, в поисках затишья, не играя на чучела, летели шилохвости. Впереди, согласно утиному этикету, самка, за пей, как по нитке, три самца. Двух последних я снял быстрым дуплетом. Один упал в воду, второй за скрадок. Можно считать за полтора королевских выстрела.
По шуму мотора догадался, что Львов и Никитин приехали. Мой скрадок находился недалеко от стана, и крик Кириллыча был отчетливо слышен: «Сматывай манщики, едем домой!»
Зная крутой нрав традиционных похолоданий после ледохода, часто сопровождаемых сильными морозами и снегопадами, они приняли решение снять лагерь. При дележке уток каждому досталось по десятку. Считая съеденных, всего было добыто вместе с гусем 45 птиц. Очень даже неплохо при отсутствии массового пролета.
Быстро собравшись, мы выехали, чтобы успеть укрыться от непогоды в Мануйлово. Только отчалили, навстречу нам, как говорят, «взадир» течению реки, задул резкий северный ветер. На «Тюменке» не было ни ветрового стекла, ни дистанционного управления. Кириллыч сидел у мотора, принимая на себя основные брызги от рассекаемых лодкой волн, доставалось и пассажирам. Тут же налетел густой заряд из мелких, острых и сухих снежинок, какой-то удлиненной крупы, затруднивший управление лодкой. Защитные очки не помогли, и рулевой прикрывал лицо меховой рукавицей.
К счастью, деревня недалеко, и вот мы уже сушимся и греемся у печки в колхозной конторе. На плите сварили картошку, вскипятили чайник, достали рыбу и консервы. Контактный Львов принес из пекарни две буханки свежего, ароматного и мягкого деревенского хлеба.
Под вечер шторм неожиданно стих. Опять же в темпе мы погрузились в лодку и меньше чем за час приехали в Ханты-Мансийск.
Было желание еще раз съездить на Иртыш, захватить лодку и проверить разливы у Большой Варовой протоки, так как они расположены ближе к речной магистрали, а значит, и к линии пролета. Сроки охоты позволяли сделать это в следующие выходные, но не позволили дела.
Обская охота открывалась на десять дней позже, и побывать на закрытии сезона все же удалось. И, скорее, это была даже не охота, а прогулка на катере типа «Ярославец», принадлежавшем строительной организации, где главным инженером работал бывший ямалец. Он и пригласил нас с Кириллычем в коллективную поездку на природу.
В субботу около десяти часов утра мы отошли от причала, который был чуть ниже речного вокзала. Слева, в верхнем устье протоки Байбалак, виднелся ранее довольно большой, а ныне полностью заброшенный поселок речников Затон, справа — Санаторный мыс. В 30-е годы здесь был открыт детский санаторий, преобразованный позже в пионерский лагерь. В память о нем текущий по долине ручей стали называть Пионерским. Сейчас от его устья лежит путь к биатлонному стадиону.
Тогда здравница уже не работала, но на склоне оставались три широкие лестницы и три строения, покрытые поблекшей от времени голубой краской: какой-то небольшой домик, выше — красивый главный корпус с мезонином и верандой, еще выше — чуть меньшее по размеру здание, частично скрытое лесом.
За горой пойма была уже с двух сторон Иртыша, и он стал как бы более широким и светлым. Легкий ветерок приподнимал почти незаметные пологие волны, отчего вода казалась светло-голубой и почти гладкой. По течению несло мелкие подтаявшие льдинки. Одна из них, как белая друза, торчала из пучка сена, а плывущие мелкие кучки пены пузырились, словно намыленные мочалки. В начале одиннадцатого восходящее солнце осветило левый берег, и прошлогодняя трава засверкала яркой желтизной.
С противоположной стороны минуем притоки Иртыша, Малую и Большую Неулевые. Катера, застрявшего где-то здесь во время ледохода, уже не видно — ушел по прибывшей воде. Затем последний приток, Тренька, и знаменитое слияние двух могучих сибирских рек, где некоторое время текут рядом, не смешиваясь, два разноцветных потока: коричневатый иртышский и более светлый — обской. Вот и высокий поворотный мыс, где Обь меняет не только направление своего течения с широтного на меридиональное, но и название «Средняя» на «Нижнюю».
И снова — справа гора, а слева — пойма. В одиннадцать часов были у поселка Кирза вод, через полчаса вошли в Ендырскую протоку. Из-за кустов иногда взлетали утки, а на полузатопленных низинках токовали разноцветные стайки турухтанов. Около часа дня прошли нижнее устье Байбалака и стали искать подходящие разливы. Их было много, и оставалось подобрать удобное место для стана. Остановились у высокого берега, поросшего старым тальником с вкраплением берез. То что надо — сухо, за ветром и топливо рядом.
Среди семи наших спутников, включая капитана и механика катера, особо заядлых охотников не нашлось, многие даже не имели манщиков и приехали просто отдохнуть, посидеть у костра, а заодно и побродить с ружьем.
Поэтому, как только покрепче привязали судно к толстому дереву и установили трап, все с энтузиазмом начали выгружать рюкзаки, набитые провизией и не только, оборудовать стоянку, кострище, заготавливать дрова.
Вскоре па импровизированном столе появились традиционные ханты-мансийские закуски собственного производства: горячая картошка, муксун-колодка, вяленый язь, соленые огурцы и помидоры, квашеная капуста. Поскольку строители имели свой отдел рабочего снабжения, то удивили и редкие по тем временам батон колбасы сервелата, высокая четырехугольная банка югославской консервированной ветчины и бутылка армянского коньяка с красивым изображением белой горы Арарат на голубом фоне этикетки. Из напитков предлагались также обычный питьевой спирт, московская водка и продукция местного птицекомбината — жигулевское пиво и сладкая газированная вода, а в конце крепчайший тройной чай по рецепту Кириллыча.
Хотя алкогольными напитками решили особенно не увлекаться, по продолжительности и обилию еды привальный обед превратился в веселый пикник. Однако на зорьку все отправились своевременно.
Мы с Кириллычем в надежде пострелять нырковых уток выбрали широкий чистый разлив. Я построил скрадок на мысу, окружив его двумя десятками манщиков. А верный себе Кириллыч использовал под засидку большую сучковатую корягу, лежавшую у самого берега, и вброд поставил полтора десятка резиновых чучел.
Так как нырки любят больше летать утром, да и штилевая теплая погода располагала их к добыванию корма, вечерник мы просидели почти вхолостую. Я снял пару селезней, шилохвость и свиязь, подлетавших к манщикам в поисках самок. Кириллыч добыл редкую здесь серую утку. Несколько птиц принесли наши спутники. Появился законный повод поздравить друг друга с полем. Поэтому ужин был настолько веселым и раскованным, что утром половина команды па охоту не пошла.
Мы ушли на рассвете, но нырки начали понемногу летать часов в восемь-девять, хорошо реагируя на чучела. Моими трофеями стал полный набор чернетей: одна морская и по паре хохлатых и красноголовых. Столько же уток взял и Кириллыч.
Над кустами у стана уже вился серый дымок костра. Пора собираться, чтобы успеть возвратиться в город до темноты. Подхожу к Кириллычу, а он шарит длинной палкой по дну.
— Понимаешь, прострелил вчера по неосторожности пару манщиков. С утра они еще «клевали носом», видно, что воды набрали, а потом утонули. Сейчас выужу.
И действительно, нащупал поводок с грузом, зацепил «утопленников», но при этом оступился и буквально сел в воду. Я помог ему выбраться на берег, снять теплую куртку, залитые до краев сапоги, ватные брюки и отжать, что можно. Полураздетый, он поспешил к костру, благо, стоянка недалеко, а в катере нашлась сменная одежда.
Там уже было готово третье, также праздничное застолье хорошо отдохнувших и достаточно настрелявшихся строителей. Украшением стола стало десятилитровое ведро, по-местному бадья, утиного супа. Рассиживаться на этот раз было некогда, близился вечер. Бадья скоро опустела, как и ведро с чаем. Поэтому не менее оживленное обсуждение удачной, как бы теперь сказали — корпоративной вылазки, продолжалось в катере, который к наступлению сумерек успел прийти в город.
По моим фенологическим наблюдениям лишь одного сезона и впечатлениям от двух кратковременных поездок, конечно, трудно было судить обо всех особенностях весенней охоты в Обь-Иртышье, но кое-какие отличия заметил.
Главное, что весна у слияния двух великих рек наступает почти на месяц раньше, чем в окрестностях Салехарда, где Обь очищается ото льда в среднем 31 мая и обычно при максимальном уровне воды. Время же ледохода на Иртыше не совпадает с пиком паводка и определяется способностью течения поднять, разрушить и унести ледяной покров, после чего прибыль воды продолжается.
Это нужно особенно учитывать при охоте без лодки на мелководных водоемах, позволяющих какое-то время расставлять манщики и подбирать трофеи вброд. В таком случае для контроля стоит воткнуть в дно палку с зарубкой у поверхности воды. На больших разливах легкая лодка просто необходима. Тем, кому удалось пробраться па угодья до ледохода, следует быть готовым к временному резкому подъему воды.
Продолжение следует…
