Александр Петрушин
О защите фронта никто из палачей не думал. Бежать! Обороны Обдорска, о которой утверждалось в некоторых публикациях о событиях 1921 года на Обском Севере, не существовало. Содержание пафосной телеграммы: «Всем, всем! Держаться нет сил. Отступаем. Наш прощальный привет Ильичу!» — выдумано партийными историками.
В книге «Чекисты» Бударин указал: «Первого апреля 1921 года последние защитники Обдорска ушли в безлюдную тундру на оленях через Полярный Урал, с женщинами и грудными детьми. Через скалы и пропасти. Иного пути не было. Обдорский ревком на нартах увозил из местного банка шесть ящиков золота…» При отступлении, похожем на бегство, перемешались и люди, и ценности.
Но до оставления Обдорска красный террор бушевал с еще большей силой. По воспоминаниям Волкова, «кровавые лозунги, которыми сыпал Протасов и в приказах, и в речах, быстро нашли подражателей и исполнителей. Начались самовольные расправы. Вечером 21 марта башибузукообразный Меликадзе, телохранитель «командующего» Данилова, влетел в аппаратную радиостанции и, сделав салют своим кинжалом, лихо отрапортовал Протасову.
— Товарищ председатель! Ваше приказание выполнено: пятерых застрелил, одного заколол!
Я вытаращил на Протасова глаза.
— За смерть наших товарищей, — сказал тот, голова за голову. А надо бы десять (повернулся к Меликадзе), согласно приказа.
— Ты приказал?
— Постановил ревштаб… в узком кругу.
Было еще несколько случаев самочинных убийств. На них особенно падки Панов-младший и Пантелей Рябков — Пантя, балагур, шутник, матершинник и подхалим, мелкая сошка уездной ЧК. Он готов был «шлепнуть» хоть родного отца и сам напрашивался на исполнение расстрелов. Активных повстанцев было всего девять человек, но они скрылись. Кто-то донес, что их приют находится в юртах Лабытнанги в 12 верстах от Обдорска. Был послан отряд для поимки, но они снова оказали вооруженное сопротивление, а потом на оленях бежали в тундру. Со злости начались новые массовые аресты, откровенный грабеж обывателей и ночные попойки… В стороне держался Хорохорин, бывший сургутский военком. Я как-то спросил его, почему он — способный командир не смог организовать должного отпора врагу. Он уклончиво ответил: «Я был подчиненным человеком…»
Утром 24 марта от Протасова я узнал, что ночью расстреляны еще шестнадцать человек: все заложники, сидевшие в каталажке. Расстреляли их будто бы по приказу Тобсевревштаба, но никакого приказа и даже списка казненных не показали. А среди работников радиостанции шли шепотком разговоры, что расстреливал Данилов со своим ближайшим окружением, причем в расстреле участвовал и сам Протасов. Все они при этом были сильно пьяные. В числе расстрелянных оказались Тележкина и лысоватый счетовод, которых я определенно считал ни в чем не виноватыми. Еще раньше я подозревал, что при отборе заложников Глазковым вносились какие-то сторонние, не политические мотивы. Лишь через год я узнал, что с Тележкиной у Глазкова было нечто вроде романа, и на почве ревности он «имел счеты» к молодому Чупрову. А может быть, и лысоватый счетовод ему чем-нибудь помешал? Иван Иванович считался холостяком и не был лишен игривых настроений…»
Одна из улиц Салехарда носит имя Глазкова: первый начальник Обдорской милиции и погиб, как считалось, за «идею»…
Демонтировав радиостанцию, Волков в ночь на 25 марта в сопровождении Винегра отправился на оленях через зимовки на Щучьей реке и главную реку Ямала — Юрибей до Маре-Сале, круто обрывающегося в море мыса на западном берегу полуострова, где находилась еще одна военно-морская радиостанция с командой из шести человек.
«…Длинный кирпичный жилой дом, рядом поменьше — радиостанция, ажурная мачта, баня, деревянный барак — склад и поодаль метеорологическая площадка. Унылый до тошноты песчаный берег, свинцовое море, зимой до горизонта покрытое льдами, вечно хмурая погода. За сто верст вокруг ни человека, ни зверя… Люди здесь жили изолированно от всего мира. Не слышали передач Москвы, ничего не знали о происходящих в Сибири событиях…»
10 апреля Волков увидел: «…С горы к нам легко катились нарты. На одной, запряженной тройкой оленей, на светло-золотистой медвежьей шкуре возлежал Протасов в шапке с большой красной звездой на лбу. Рядом с ним какая-то маленькая женщина, закутанная в малицу и пуховые шали. Протасов резво подскочил к нам.
— Будем знакомы! Протасов-Жизнев! А это Маруся Мамеева… моя жена!
У меня захватило дыхание и колотилось от злости и удивления. Что значит этот приезд, этот опереточный маскарад, эта машинисточка из ревкома, купеческая дочка?
Протасов чувствовал себя явно не в своей тарелке: был приторно развязен и болтал всякую чепуху…
— Обдорск оставили первого апреля. Бегут наши «орлы». Основная масса, человек двести, направлена на Урал, туда же отступают по двум направлениям оба наших отряда под командованием Хорохорина и Сосунова, которые вместе с Сиротой составляют оперативную тройку Тобсевревштаба. Сюда, на Маре-Сале, движутся эвакуированные со Щучьей, Ванька Филиппов с пушниной. И еще набралось разного бабья да калек человек тридцать. Из вооруженных сил к нам отступает Данилов со штабом, человек с полсотни будет…
— А зачем Данилов? Он как командующий должен быть с основными силами…
— Какой он «командующий»… Да и не хотелось с ним расставаться — сдружились мы с ним…
Скоро среди нас появились Данилов со своим адъютантом Меликадзе и еще с кем-то из березовцев. Явились шумной ватагой, с развязностью хозяев завладели тесной кают-компанией. К ним немедленно прилип и Протасов. Целыми днями они слонялись по помещениям радиостанции, мешали радистам и мотористам, паясничали, сквернословили, а по ночам под охраной башибузука Меликадзе вели какие-то таинственные переговоры и устраивали попойки за счет каких-то неизвестных ресурсов. Числа с двадцатого апреля стали подходить транспорты с беженцами: …какие-то неизвестные мне нарядно одетые молоденькие девицы. Среди них была вторая машинистка ревкома Оля Павлова, кругломордая и курчавая, как фарфоровая кукла.
— Это что за хари? — спросил я проводника, доставившего их в Маре-Сале.
— Даниловский гарем, — ответил тот, помолчав.
Потом появился Филиппов с большим обозом пушнины… обдорские коммунисты из старичков, женщины, отправленные раньше на Щучью речку, в том числе демьянская большевичка Евдокия Михайловна Доронина и елизарьевская — Фелицата Лазаревна Никифорова, обдорянки Телицына, Толстухина, Сарапу, Мария Семяшкина, Уварова и другие.
Под охраной чекиста Пензина пришел транспорт с печеным хлебом, мукой, маслом, чаем… Занятый под жилье барак копошился и гудел, как потревоженный улей…
А наша «головка»: Протасов, Данилов и Панов — с кучкой холуев, вроде Рябкова и Меликадзе, совершенно устранилась от всякой организационной работы и с вызывающей беспечностью проводила дни и ночи в обществе своих «полевых подруг»…
Филиппов рассказал, как уже после моего отъезда из Обдорска они в пьяном виде снова учинили массовые расстрелы ни в чем неповинных людей.
— Человек сорок угробили, — говорил Иван Филиппов, смахивая слезу, — из райрыбы пятерых и Груню Седельникову… убил Данилов…
Нельзя было без дрожи негодования слушать этот рассказ. Мне вспомнилась эта миловидная белокурая девушка, работавшая в райрыбе на мелкой канцелярской должности. Она пела у меня в хоре, иногда выступала в пьесах. Около нее табуном увивались молодые ребята. И вот расстреляна… За что? Тогда я не знал всей гнусности этого преступления. Данилов, получив отказ обворожительной, как Снегурочка, Груни Седельниковой добровольно отдаться ему, изнасиловал ее. А потом приказал своему охраннику Меликадзе убить девушку. И тот зарезал ее кинжалом. Я узнал об этом уже от Сосунова месяца через три, когда Данилова и след простыл. Тогда же я выяснил, что он из чиновничьей семьи, бывший гимназист и подпоручик, а его дядя, в прошлом генерал или полковник, занимает крупный пост в Красной Армии…
Утром я встретил Протасова в аппаратной за приемом депеши и вызвал его в тундру «на два слова». Мы дискутировали часа полтора без злости, но с жестокой откровенностью. Я обвинил его в пьянстве, попустительстве разврату в лице Данилова и компании, участии в самочинных расстрелах, в утере идейного руководства массой коммунистов, отрыве от них и потере авторитета руководителя. Он всхлипывал, вытирал слезы, оправдывался.
— Я слабый человек, наследственный алкоголик! Это не вина, а беда моя… Конечно, кое-где я перехлестывал… А разве другие мало колбасили? Пьянствовал с Даниловым, но виноват спирт, выданный ему на нужды эвакуации. В расстрелах не участвовал, это все Данилов с Пензиным… Ты сам поддался обывательщине, слушаешь бабские сплетни!
Меня взорвало.
— Это ты прилип к этой кукле, к буржуйской дочке!..
Он вскипел тоже.
— Ося! Все с бабами!.. И ты на бабе спишь. А я не человек? Не имею права? — и выразился неприлично…
И правда, не один Протасов переживал «медовый месяц» под хмурым небом Ямала. Приехали мужем и женой Филиппов и Телицына, Панов-малый, Гриб, чекист из Березова, и еще кое-кто из холостяков обзавелись в походе подругами. На нарах барака множились двухместные «купе для новобрачных», отгороженные от соседей оленьими шкурами. Интимные связи завязывались легко: люди все были молодые, здоровые и жили слишком тесно…»
После подавления Западно-Сибирского крестьянского восстания проводилось партийное расследование в отношении отсидевшихся в Маре-Сале руководителей Тобсеввоенревкома: Протасова-Жизнева, Данилова, Волкова и других. Следователей Центральной контрольной комиссии ЦК РКП(б) М. Шкирятова, А. Сольца, И. Коганицкого интересовало одно: где золото, хранившееся сначала в Березове, а затем в Обдорске, и кто причастен к пропаже этих ценностей? Бессудные расстрелы безвинных людей во имя «торжества революции» не считались тогда преступлением. Но коммунисты, возвратившиеся из глухой Ямальской тундры в Обдорск, занятый красным экспедиционным десантом Арсения Баткунова, не могли вразумительно ответить на эти вопросы. Золото и драгоценные реликвии сибирского Белого движения, доставшиеся Сенькину, были отправлены за Урал в обозах отрядов Сироты и Туркеля, Хорохорина и Сосунова.
Грузин на Севере
4 апреля 1921 года, через три дня после оставления коммунистами Обдорска, в город вступили повстанцы численностью до 200 человек, вооруженные винтовками. Не дожидаясь, пока из-подо льда Полуя будут выловлены трупы расстрелянных заложников, разведка мятежников бросилась в погоню за красными отрядами, отходившими за Урал и растянувшимися в движении по всей заснеженной реке Усе. Это преследование возглавил представитель Тобольского штаба Народной армии Георгий Гобирахашвили.
Он родился в 1885 году в городе Гори Тифлисской губернии, окончил Горийское духовное училище (там же учился Иосиф Джугашвили — Сталин). Однако священником не стал, а устроился слесарем на завод Нобеля в Баку и вступил в РСДРП(б). За организацию боевой «красной сотни» и хранение оружия в 1907 году выслан в Обдорск. В 1916 году добровольно ушел на фронт. Через год возвратился на Ямал, где его избрали председателем продовольственного комитета; летом артелью в 10 человек ловили рыбу. В 1919 году поехал в Тобольск сдавать улов в Центросоюз (кооперативная организация), но из-за отступления колчаковцев на восток рыбный караван повернули на Омск. Только весной 1920 года грузин Гобирахашвили возвратился в Тобольск и был мобилизован на работу в Областьрыбу секретарем отдела снабжения.
После занятия Тобольска повстанцами штаб Народной армии направил Гобирахашвили на север губернии с мандатом такого содержания: «…поручается информация населения о происходящих событиях, содействие мобилизации населения для борьбы с коммунистами, принятие мер к установлению дисциплины, реорганизация на местах власти, если таковая не соответствует своему назначению, организация сбора оружия и снаряжения…»
Позднее на допросах в Обдорской ЧК он заявил: «…я выступал не против Советской власти, а против ее отдельных представителей, идущих вразрез интересов государства и правящей коммунистической партии… я против кровопролития, против гражданской войны…»
Но возглавляемый им отряд настиг красный обоз в печорском селении Ошвор и почти полностью уничтожил его охранение — из 60 бойцов уцелели только три красноармейца.
Историки Республики Коми И.Л. Жеребцов и М.В. Таскаев предполагают, что «преследование сибирской группировки красных на столь значительном расстоянии было вызвано стремлением обдорских повстанцев любой ценой захватить золото, которое увезли красные».
Думаю, что Гобирахашвили двигала не корысть, а месть: в оставленном коммунистами Обдорске он узнал о расстреле Садовникова и его жены, с которыми находился в дружеских отношениях, и, не дождавшись, когда из ледовой могилы выловят все трупы казненных, бросился в погоню за убийцами. Но, захватив в Ошворе красный обоз и часть находившегося в нем золота, он узнал от пленных, что действительные палачи невиновных отступили из Обдорска совсем в другом направлении — на Маре-Сале.
Поэтому Гобирахашвили не воспользовался военным успехом, отказался от преследования красных до селений Петрунь и Абезь, где размещались штабы бежавших за Урал красных отрядов, а возвратился в Обдорск. Там он узнал, что Садовников чудом уцелел. Психопат Протасов промахнулся: пуля из его нагана лишь задела голову и контузила. Потерявшего сознание Садовникова проткнули штыком, но в темноте он очнулся и добрался до доктора Богословского, который перевязал ему раны и той же ночью отправил в селение Хэ вместе с также уцелевшим при расстреле метеорологом Сухи (правильно Сухих, — А.П.).
Писатель Коняев отмечает, что «у краеведов нет единой версии ошворской трагедии». Хотя после подавления восстания проводилось расследование обстоятельств нападения повстанцев на заставу в Ошворе. Результаты этого расследованиярассмотрела 16 августа 1922 года в Березове выездная сессия Тюменского губревтрибунала в составе: председатель Бершанд, члены Пунтус и Чегин.
22 октября 1922 года газета «Трудовой набат» сообщила: «Закончилось слушанием крупное дело по обвинению целого отряда бандитов в числе 54 человек. Этот отряд отличался особой жестокостью и зверством. Производились расстрелы и издевательства над попавшими в плен лицами. По следственному материалу выяснилось, что бандиты у пленных коммунистов выкалывали глаза, выматывали кишки, насиловали женщин, убивали беззащитных старух за то, что их сыновья были коммунистами.
Пролетарский суд вынес вполне правдивый приговор: шесть человек из комсостава приговорены к расстрелу, восемь человек — на разные сроки принудительных работ, остальные осуждены условно и некоторые к штрафу.
На суд явились лишь 31 человек. Многие из подсудимых по вине политбюро (так назывались тогда уездные ЧК, — А.П.) скрылись. К розыску их приняты меры».
Участник судебного разбирательства Пунтус (в 1924 году он стал председателем Березовского райисполкома) со ссылками на «факты, оглашенные на судебном заседании», написал брошюру «Безумству храбрых поем мы песнь». В ней приведены примеры героизма коммунистов и комсомольцев и зверств повстанцев.
Однако в деле, ранее недоступном для исследователей, бой в Ошворе, по показаниям участников, представлен как рядовое, обыденное событие. Его трудно назвать боем: обоз с охранением был брошен его командирами Сиротой, Хорохориным и Сосуновым. Повстанцы при помощи местных зырян ликвидировали караул и перебили утомленных длительным переходом по весеннему бездорожью бойцов.
Иосиф Молоков: «…Был мобилизован в селе Фил и иском и, кроме Ошворского боя, нигде не участвовал. В Березове был выбран командиром отряда и отправлен с ним в Обдорск. По прибытии в Обдорск нам приказали отправиться за Урал в погоню за коммунистами…»
Варлаам Сосунов: «…В Обдорске я был переведен в 7-ю роту, с которой поехал догонять отступающих коммунистов. За Уралом, в Архангельской губернии, Печорском уезде, Петрунинской волости, деревне Ошвор, захватили их врасплох и почти всех перебили. Человек 25 взяли в плен, но участия в их расстрелах я не принимал…»
Александров Александр, 26 лет, уроженец Обдорска: «…Отступал до дер. Ошвор. Остановились кормить оленей. На третьи сутки приехали рано утром бандиты и напали на сонных. Несколько человек убили и ранили. Остальных взяли в плен. Я убежал, но через 15 верст был пойман и отвезен в Ошвор. Там я встретил своих односельчан. Они отнеслись ко мне недружелюбно, стали меня ругать и угрожать расстрелом. Некоторых пленных расстреляли, а других, в том числе меня, увезли в Обдорск…»
Василий Артеев, 30 лет, зырянин, уроженец Обдорска: «…Отступал до дер. Ошвор. Там остановились кормить оленей. Напали бандиты и многих убили. Я убежал, но через три версты меня поймали и привезли в Ошвор. Там отобрали у меня винтовку и патроны и отдали Гобирахашвили…»
Степанида Широметьева, 43 года, уроженка Тобольска: «…Отступала до дер. Ошвор. Там взяли в плен. В избушку зашел Гобирахашвили… стал меня ругать, зачем я бежала, ничего бы тебе не сделали в Обдорске. Взял у меня деньги и разделил их промеж своих бандитов… Меня увезли в Обдорск…»
Елизавета Лапотникова, 15 лет, уроженка Обдорска: «…Утром в дер. Ошвор приехали бандиты и напали на сонных. Нас увели в избушку, где у бандитов был штаб, раненых заперли, меня оставили прислуживать. Распоряжался Гобирахашвили…»
Дмитрий Лоцев, 17 лет, зырянин, уроженец Обдорска: «…Отобрали у пленных оружие и вещи. Выводили расстреливать. Видел Гобирахашвили. Мое мнение: таковой принимал участие во всех гнусных действиях и расстрелах…»
Николай Александров, 19 лет, зырянин, уроженец Обдорска: «…Меня взяли в плен и заперли в избушке. Гобирахашвили распорядился отправить пленных в Обдорск. Проехали с версту и услыхали несколько ружейных выстрелов. Мы остановились. Пришли другие пленные и рассказали, что после нашего отъезда из Ошвор там расстреливали. В Обдорске Гобирахашвили распоряжался о погоне за коммунистами, которые уехали на Маре-Сале».
Герасим Логинов: «…В числе раненых был и я. Нас вывели на улицу. Гобирахишвили стал всех переписывать и допрашивать. Через два часа пришли бандиты и увели четырех — ехать в Обдорск. Которые не могли идти, их вынесли, не знаю куда, но лично мое убеждение, что их расстреляли…»
Василий Дыденко, 17 лет, уроженец Обдорска: «…В дер. Ошвор меня присудили к расстрелу. Но меня от расстрела спас Гобирахашвили. В Обдорске он взял меня на поруки…»
Показания других обвиняемых: «…в бою участвовал, но никого не расстреливал».
Показания других свидетелей: «…отступали, остановились в деревне Ошвор кормить оленей, напали бандиты, слышали, что расстреляли раненых, но сами расстрелов не видели…» Ни слова о пытках и глумлениях над убитыми.
Палачом признан «Сергеев Василий Дмитриевич, 24 лет, происходящий из с. Обдорска Березовского уезда Тобольской губернии, бедняк, рыбак, окончил трехклассную сельскую школу, женат. Арестован 4 января 1922 года. При обыске у него обнаружено: серые суконные брюки из одеяла, серебряный бруслет (так в деле, — А.П.) с тремя камнями, список бывших красноармейцев в дер. Ошвор; список находится в деле (но его там нет, — А.П.). Обвиняется в бандитизме, в расстрелах коммунистов, в издевательстве над трупами и ограблении их вещей…»
Доказательства: «…вывел пять коммунистов из избы, потом их видели расстрелянными; …нас повезли в Обдорск, по пути слышали выстрелы, Сергеев догнал, с ним никого не было; набрал у убитых целый мешок вещей…»
В 1919 году Сергеев служил в отряде Туркова, после капитуляции белых в Саранпауле перешел к красным, потом примкнул к повстанцам. Протоколов его допросов в деле нет. Дальнейшая судьба неизвестна.
Не случайно Верховный трибунал ВЦИК указал: «следствие, проведенное по делу, не достаточно полное; судом не принято во внимание социальное положение подсудимых».
Тем не менее, «по приговору Выездной сессии Тюмгубревтрибунала в г. Березове от 17-19 августа 1922 года, утвержденного Кассационной коллегией Верховного трибунала от 16 сентября 1922 года и выпиской из протокола заседания Президиума ВЦИК от 5 декабря 1922 года, расстреляны в ночь с 30 на 31 января 1923 года в окрестностях г. Тобольска осужденные:
Молоков Иосиф Алексеевич,
Ногин Николай Пол и Карлович,
Корепанов Савелий Данилович,
Сосунов Варлаам Матвеевич,
Левдин Елпидифор Иванович,
Полков Федор Павлович».
Все крестьяне. Все в 1989 году реабилитированы. В деле есть такие заявления приговоренных к расстрелу. Ногин: «…Во время моего пребывания под стражей в Обдорске тов. Пензин отобрал у меня малицу, кисы, гимнастерку, три пары белья, полотенца, деньги (50000), золотое кольцо. При отправке в Березов эти вещи мне не вернули». Полков: «…16 сентября с.г. взяли мои вещи: кожаную сумку, а в ней гимнастерка, портсигар, 3 золотых кольца, 3 золотых пятирублевика, серебряные монеты и несколько немецких медалей (я их принес с фронта). Не возвратили…»
За этими заявлениями протоколы допросов. «Пензин Александр Александрович, 42 года, уроженец Новгородской губернии, член РКП(б) с 5 декабря 1919 года, № п/б 598599, служит в органах ЧК. Никаких вещей у Ногина Николая не брал. Его заявление считаю ложным. Ногин был арестован до моего прибытия в Обдорск. При приемке мною Обдорского арестантского дома и арестованных от командира 232-го стр. полка Баткунова мне никаких вещей не передавали».
«Федоров Порфирий Федорович, 45 лет, уроженец Казанской губернии. 15 июня 1921 года по приезде в Обдорск я был назначен начальником арестантского дома. От командира 232-го стр. полка Баткунова я принял 86 арестованных, в том числе Ногина и Полкова. Вещей не принимал…»
При расследовании обстоятельств разгрома красных в селении Ошвор чекистов интересовало, кому досталось находившееся в обозе золото.
Об этом знал только Молоков: «…Гобирахашвили был представителем Тобольского штаба Народной армии… Он издавал приказы. Ему все подчинялись… Знаю, что он увез с собой два ящика с золотом и серебром. Слинкин (командир объединенных повстанческих отрядов в Березовском уезде, — А.П.) хотел их взять с собой, но Гобирахашвили не отдал…»
Продолжение следует…
