О воплощенной мерзости

Прежде всего: не рекомендую читать данный текст впечатлительным и легкоранимым людям. Он не имеет отношения к краеведению, но зато касается других, не менее важных понятий: морали, памяти, Родины, а потому я все-таки решил его написать. Зачем? Нет у меня ответа. Просто жжет что-то в груди, не дает плюнуть, забыть и заняться более приятными вещами. Наверное, это называется совестью…

Люблю читать — постоянно, много, быстро и всякое. И ни одну книгу я не читал так трудно и с такой тяжестью на сердце, как «Воспоминания о войне» Николая Никулина. Слышал о ней множество разных отзывов, и вот наконец сам погрузился в текст.

Словно с головой нырнул в выгребную яму…

По мнению автора, в годы Великой Отечественной мы «…воевали глупо, расточительно, бездарно, непрофессионально», что являлось результатом «…идиотизма, тупости, безответственности начальства и беспомощной покорности солдат». Такова, оказывается, «…наша национальная черта: делать все максимально плохо». Как считает господин Никулин, «…нет и не было войн справедливых, все они, как бы их не оправдывали, — античеловечны. Солдаты же всегда были навозом. Особенно в нашей великой державе».

Не было войн справедливых?! То есть наши предки абсолютно зря выходили «за други своя» против оккупантов — Батыя, Сигизмунда, Карла, Бонапарта и им подобным?! На самом деле надо было лишь расслабиться и попытаться получить удовольствие?! Никулин убежден в этом, потому что человеку «…дано оружие, чтобы творить зло. Он беззащитен перед начальством, почти всегда несправедливым и пьяным, которое принуждает его не размышляя творить бесчинства, насилия и убийства». Книга изобилует доказывающими это фактами и примерами, причем, все они живописуют преступления не гитлеровских оккупантов, а… советских солдат.

Знаете, как описывает своих товарищей господин Никулин? Вот, например, портрет напарника: «…высокий, узкоплечий, но с очень выдающейся вперед, словно у петуха, грудью, широкими бедрами. Выделялись надбровные дуги, скулы, как у питекантропа и огромный утиный нос. Из широченных ноздрей всегда росли волосы. Говорили, что за полбуханки хлеба он мог издали погасить пламя коптилки, громко выпустив на нее дурной воздух».

Развлечениями подобного рода предавались все вокруг: «…однажды утром наш старшина выполз из землянки и пустил длинную тугую струю», «…сержант Кукушкин молча расстегнул штаны, выворотил огромную мужскую часть и спросил нас: «Видели?», «…Петров, показавшийся мне таким милым, в конце войны раскрылся как уголовник, мародер и насильник», «…Лешка Юдин, храбрый разведчик, страдал глистами. Повар Серегин хвастался застарелым триппером», «…я обнаружил гвардии ефрейтора Кукушкина, отправляющего надобность в севрское блюдо. Салфетки рядом были изгажены», «…лейтенант Пшеничников был строен, изящен, красив, как Аполлон, но подл, беспринципен и испорчен до мозга костей».

НИ ОБ ОДНОМ из своих боевых товарищей Никулин не сказал доброго слова. Стоит ли удивляться его признанию: «В полку меня, вероятно, презирали»…

Еще более нелицеприятных отзывов господина удостоились командиры, причем, ВСЕ, так как «…начальство подобралось нерассуждающее, либо тупицы, либо подонки, способные лишь на жестокость». Особенно почему-то досталось от него разнообразным полковникам: «…полковник из политуправления армии благоухал коньячным ароматом», «…полковник густо харкал, давил цигарку о каблук и швырял ее мне на голову», «…полковники пили водку, вкусно ели», «…у полковника открылся застарелый триппер, пойманный еще в славные времена Гражданской войны», «…подхожу к штабу нашей бригады. Вижу комбрига. Он играет со своей женой в пятнашки. Бегают вокруг машины и хохочут», «…полковник Угрюмов ходил по берегу пьяный и растерянный», «…мне рассказывали, как полковник Волков выстраивал женское пополнение и, проходя вдоль строя, отбирал приглянувшихся ему красоток».

Вот еще одна характеристика: «…Мой командир полка, как говорили, выдвинулся на свою должность из командира банно-прачечного отряда. Он оказался очень способным гнать свой полк вперед без рассуждений. Гробил его множество раз, а в промежутках пил водку и плясал цыганочку. Командир же немецкого полка, противостоящего нам, был профессионалом, знал все тонкости военного дела и, конечно, умел беречь своих людей и бить наши наступающие орды».

Примечательно, что господин тщательно избегает называть противника фашистами, нацистами, оккупантами, они у него толерантные «немцы», «орднунгу» которых следует завидовать. У них даже кладбища — загляденье: «…маленькие крестики на могилах. Очень опрятно и культурно!»

Досталось от автора и генералитету: «…однажды я видел, как пьяный генерал лупил толстой суковатой палкой своих полковников и майоров», «…одному генералу сказали: «Нельзя атаковать эту высоту, мы лишь потеряем множество людей и не добьемся успеха». Он отвечал: «Подумаешь, люди! Люди — это пыль, вперед!». Этот генерал прожил долгую жизнь и умер в своей постели», «…без разведки, без прикрытия, скомандовал пьяный генерал лыжникам: «Вперед! Взять деревню!»

Впрочем, господин обгадил не только солдат, офицеров и генералов, но даже маршалов. Досталось от него и Суворову, и Кутузову, и Рокоссовскому, а еще больше — Жукову. Вот он ничтоже сумняшеся живописует, как маршал отбирает у какого-то несчастного шофера водительские права, рвет их в клочья «…и рявкает охране:

— Избить, обоссать и бросить в канаву!»

Поражает удивительная информированность — куда там абверу! — простого сержанта(!) Никулина. Сам он часто объясняет ее так: «…однажды я подслушал разговор комиссара и командира батальона». Или: «…я заглянул в щель и увидел пьяного генерала. На столе стояла бутыль с водкой, лежала всякая снедь: сало, колбасы, консервы, хлеб. Рядом высились кучки пряников, баранок, банки с медом. У стола сидела полуголая и тоже пьяная баба».

Жратва — иного слова не подберешь — занимает львиную долю мемуаров. Судя по всему, в бой господина вели не присяга, долг и честь, а желудок: «…и мы, конечно, стали набивать мешки гороховыми концентратами и прочими вкусными вещами», «…я затеял жарить картошку на рыбьем жире, который обнаружил в шкафу», «…мы нашли в подвалах и кладовках изрядно жратвы», «…на полке лежит пакет с макаронами. Ага! Это мой трофей!», «…откопав в снегу дохлого мерина, я вырубал бифштексы из его мерзлой ляжки», «…начальник столовой дал нам большой чан с объедками, оставшимися от офицерского завтрака. Мы сожрали их с восторгом, несмотря на окурки, изредка встречавшиеся в перловой каше». И, наконец, фееричное: «…жил около кухни… Вот так бы и воевать всю войну!»

Неприкрытая зависть сквозит при описании чужой еды: «…офицерам был положен спецпаек — масло, консервы, печенье. Обычно офицеры пожирали все это в одиночестве, тайком от солдат», «…офицеры получали добавочно масло, консервы, галеты. В армейские штабы привозили деликатесы: вина, балыки, колбасы», «…у полковника на завтрак была хорошо поджаренная картошка с американской тушенкой». Зато «…у немцев от солдата до генерала меню было одинаковое и очень хорошее», «…мы разлили по котелкам вкуснейший немецкий гороховый суп с салом, горячий, ароматный. Какое блаженство!»

Не меньше места в книжке отведено сексу. Им занимались вокруг господина Никулина все: в штабе армии «…лишали иллюзий комсомолок, добровольно пришедших на фронт», на фашистской базе «…жили русские девки, а домик был полковым борделем», в уголке «…солдаты щупают сменившихся с поста регулировщиц». По мнению автора, ВСЕ женщины на фронте — ш… и б… Стоит ли удивляться, что в результате даже «…повариха, ужасно некрасивая рябая с продавленным носом мордовка, родила двойню».

А если вдруг кто-то не хотел отдаться бойцам подобру-поздорову, они не церемонились: «…наши разведчики заперли хозяина в чулан, а затем начали всем взводом, по очереди, портить малолетних хозяйских дочек». Самые страшные вещи, по убеждению господина, творились в Германии, где «…добрые, ласковые русские мужики превратились в чудовищ. Они были страшны в одиночку, а в стаде стали такими, что и описать невозможно!». Оказывается, поголовно ВСЕ солдаты-освободители в Европе только и делали, что грабили, насиловали и убивали.

Со смаком описывает господин Никулин натуралистичные сцены: «…в воронке лежал труп нашего солдата, живот его был распорот и раскрыт. Можно было видеть все внутренности, как на анатомическом муляже: кишечник, печень, желудок», «…рядом повсюду были разбросаны куски лилового мяса. Это были останки «сталинского сокола», «…труп здоровенного немца. Штаны его были спущены, а в заднице торчал красный флажок».

Самое поганое, когда господин горделиво оповещает: «…в этих записках я старался правильно воспроизвести фамилии действующих лиц». Теперь представьте чувства правнука какого-нибудь лейтенанта Пшеничникова — однофамильца никулинского сослуживца, — который всю жизнь гордился своим героем-пращуром. А после прочтения этих записулек в душе правнука навсегда поселится поганый червячок сомнения: а вдруг это про МОЕГО? Вдруг на самом деле добрый прадед был «…подл, беспринципен и испорчен до мозга костей»?!

Знаете, что самое отвратительное в этом чтиве? Что значительная часть написанного — правда. Конечно, на войне было кумовство, воровство, тупость, подлость, встречались и дураки, и садисты, и трусы, и насильники. Но куда чаще — обыкновенные герои, совершавшие свой незаметный подвиг. Были отчаянные солдаты, справедливые офицеры, талантливые генералы, неприступные девчонки в военной форме.

Только господин Никулин про них промолчал.

Представьте себе, что какой-нибудь человек в конце жизни оставил бы такие вот мемуары: «…Сегодня я два раза сходил «по большому» и четыре раза «по маленькому». Вчера у меня была диарея, а позавчера — повышенное газообразование. Завтра собираюсь поставить клизму и сходить к проктологу». Это тоже является правдой, но страшно представить, если ВСЯ человеческая жизнь будет состоять из таких вот «воспоминаний», в которых не найдется места теплу, нежности, дружбе, любви… Извините за натурализм, но более точного сравнения с содержимым данных мемуаров не подберешь.

Возникает закономерный вопрос: а как же тогда тысячи воспоминаний других ветеранов, в которых нет подобной мерзости? Господин Никулин объясняет это просто: «…мемуары пишут те, кто был около войны. Во втором эшелоне, в штабе. Либо продажные писаки». По его мнению, все мы — «унтерменши» по сравнению с цивилизованными европейцами: «…селекция русского народа — бомба замедленного действия: она взорвется через несколько поколений, когда отобранная и взлелеянная большевиками масса подонков породит новые поколения себе подобных».

Долг? Отчизна? Присяга? Да для автора нет ничего святого: «…на Мамаевом кургане поставили громадную бабу с ножом в руке».

Если не поняли, это он про «Родину-мать»…

Стоит ли удивляться, что идеалом для него является еще один господин — Солженицын, оказывается, «…обладающий мощным интеллектом»…

Господи, как же мерзко…