А. Надеина
Говорят, первые немецкие колонисты появились на Волге с тех самых пор, когда немка Екатерина стала царицей. Ей якобы в приданое дали шесть немецких семей. Может быть, так, а может быть, и не так. Попробуй теперь докажи.
А вот как она попала на Север, Елизавета Георгиевна Маркер хорошо помнит. Помнит она и коллективизацию в своей родной деревне Гуссенбах Медведевского района бывшей Сталинградской области. Деревня была большая, ухоженная. Семь улиц растянулись на три с половиной километра. По соседству жили русские, украинцы. Работали с утра до вечера. Сеяли рожь, пшеницу, просо, овес. У каждой семьи была своя земля, которая и поила, и кормила. По нынешним меркам те семьи были не только большие — огромные. Многочисленной была и семья мужа Елизаветы Георгиевны. Чтобы прокормиться, нужны были трудолюбивые руки и хорошие специалисты. Женщины сами ткали, шили одежду, вязали. Никто никогда без дела не сидел.
А когда началась коллективизация, большая семья Маркер распалась на маленькие Разве одна корова и одна свинья могли прокормить такую семью?
В деревне было создано пять колхозов: имени И.В Сталина, имени К.Е Ворошилова, имени Карла Маркса, имени Фридриха Энгельса, имени Карла Либкнехта и небольшой консервный завод. Неплохо жилось колхозникам, пока не подошел 1933-й. В тот неурожайный год колхоз вообще ничего не выдал на трудодни. Начался голод. Ели все, что можно было есть. Маркеры выжили.
Потом стало полегче. Построили себе дом, летнюю кухню, посадили сад. Ряд акаций, ряд вишневых кустов два ряда ранеток и яблонь. И все это кормило семью.
Не миновал деревню и 1937 год. Забирали кулаков, потом забрали среднего брата. За что? Одному богу известно. Следы брата затерялись, сгинул где-то. И это пережили. Самое страшное и тяжелое время было впереди.
Когда началась война, многие мужчины ушли на фронт. Деревня по-прежнему жила и работала, готовясь к осенней страде. И не знали немцы из Гуссенбаха, что они доживают на своей родине последние деньки. Как-то вышли на работу, а старшего нет. Что же случилось? В растерянности прошел день, а потом сказали, что надо вещи собрать.
3 сентября 1941 года всех немцев разместили в три эшелона — и на восток. С собой разрешили взять все, что можно увезти. Но дом не возьмешь, сад тоже. А скотина? Куда ее? Кое-что сдали, получив взамен бумаги. В памяти у Елизаветы Георгиевны так и остались дом, сад, обеденный стол с едой… Больше в Гуссенбахе она никогда не была.
Сначала на поезде, потом на лошадях добрались они до Уватского района. В Сергеевке перезимовали, стали работать в колхозе. Весной семенной картошки на посадку дали, вскопали огород и посадили. А осенью перед самой уборкой их снова заставили собраться и ехать дальше. Бездетные семьи и те, где был один ребенок уезжали на Север. В Сергеевке оставались только многодетные. Последним пароходом добрались до Самарова, а уж потом они нашли пристанище в поселке Горный, что рядом с Ханты-Мансийском. Так появились здесь фамилии Безель, Фрик, Шенбергер, Шнайдмиллер, Гофман и другие. Поместили 12 семей в одном бараке, посередине длинный стол, кругом нары и никаких ширм. Если топчана не хватало на семью, можно было поставить другой.
И всех их отправили на работу в лес. Елизавета Георгиевна пилила, залила лес, сучья рубила, жгла их, колола дрова и складывала. И так каждый день — в течение семнадцати лет. Норма на двоих в день — восемь погонных метров. Потом стала пилить лес лучковой пилой одна, выполняя норму уже по 10-15 погонных метров. И постоянно за ударный труд получала премии: козликовую шаль, кашемировую, черную шаль с кистями, шерстяную юбку. А потом все это меняла на еду, взамен получая когда три ведра картошки, когда меньше.
Рабочий паек у них был 600 граммов хлеба, а если норму выполнишь, то получаешь еще дополнительно 200 граммов. На детей давали по 400 граммов хлеба. По утрам и вечерам в столовой можно было взять похлебку. Елизавете Георгиевне надо было самой поесть похлебку, покормить дочь и оставить еще ей на обед.
А вскоре простудился и заболел туберкулезом муж. Осенью его положили в больницу, а в марте он умер, 37 лет от роду. Организация выделила лошадь, помощников: Андрея Гофмана и Екатерину Шнайдмиллер. А одеть-то покойника было не во что. Помогла медицинский работник Александра Зорина, нашла где-то старую простынь, тем и закрыли. И где эта могила на перековском кладбище — неизвестно. Затерялась.
Первый же год Елизавета Георгиевна почти всю одежду, постельные принадлежности обменяла на еду. А когда менять стало нечего, ходила на заработки через лес в город. Кому огород копала, кому еще что-то делала.
В 1944 году по справке, которую Елизавета Георгиевна берегла пуще глаз, ей дали корову. Днем косила сено для организации, а ночью для себя. Как-то дали ей лошадь, чтобы привезти сено, а стоял мороз, и она обморозилась. На следующий день, замотав руки, пошла в лес. Корову держала до 1947 года, до большой воды. Организация забрала для лошадей все сено у частников, оставив их ни с чем. Пришлось сдать корову, а тут реформа — и ни денег, и ни коровы.
Вместе со взрослыми работали и дети. Александр Вельш сначала стоял, закутанный, возле матери. Потом потихоньку стал ей помогать. В конце концов начал валить лес.
Как ни жестоки были времена, но добрые люди были и тогда. До сих пор Елизавета Георгиевна хорошим словом вспоминает жителей Горного Решетниковых, Волынкиных, Аксеновых, Пятковых, деда Попова с бабкой Мариной. Ни одного худого слова она никогда от них не слышала. Много лет директором гортопа был Иван Григорьевич Колмаков. Никогда не ругался, жалел спецпереселенцев и высланных.
Ее родственники и родственники мужа были раскиданы по стране Одни строили Ивдель, другие — Краснотурьинск. третьи были где-то в Средней Азии. Изредка с Урала приходили письма с обратным адресом: первый спецпоселок, второй спецпоселок.
А день Победы они встретили в лесу. Из деревни кто-то прибежал и закричал: «Победа! Война кончилась!». Все побросали работу — и в поселок. Зато на следующий день было выдано по две нормы.
Так и жила Елизавета Георгиевна Маркер со своей дочкой на Горном. Только в шестидесятые годы перебралась в Ханты-Мансийск. Не гнушалась никакой работы. Ее руки вязали шали, носки, шапки, хорошо готовили, убирали. Много лет проработала уборщицей на кирзаводе горпромкомбината. В 57 лет пошла на пенсию.
Сейчас Елизавете Георгиевне за восемьдесят. Старая, больная женщина. Глаза видят работу, а руки уже делать ничего не могут. И здесь ее окружают добрые люди. Кто дров принесет, кто воды.
…Недавно Елизавета Георгиевна получила письмо от своей двоюродной сестры из ФРГ. Та пишет о хорошей жизни в этой стране.
— Нет, я туда не поеду — говорит Елизавета Георгиевна. — Они убили моего отца (А это было в 1914 году).
г. Ханты-Мансийск
«Ленинская правда», 17 июня 1989 года
