С.К. Патканов
«Судьба Северо-Западной Сибири и культура ее прежних обитателей до водворения здесь Русских нам почти совершенно не знакома, а между тем довольно богатая, но сравнительно очень мало исследованная поэзия живущих здесь племен Остяков, Вогулов и Самоедов может пролить некоторый свет на этот предмет. Виды остяцкой народной поэзии остались до сих пор совершенно не затронутыми. Нем. проф. Кастрен и другие намекают на существование у этих народцев героической поэзии, но почти не приводят никаких образцов. Венгерец Регули записал их множество на вогульском языке и на северо-остяцком наречии, но преждевременная смерть его и отсутствие ключа к его записям сделали его обширный материал на продолжительное время мертвым».
«Известный финнолог, теперь покойный профессор Гельсингфорского университета Альквист совершил три путешествия в Северо-Западную Сибирь; составил небольшую, первую хрестоматию для остяцкого языка: в ней он поместил перевод Евангелия от св. Матфея и заповедей, несколько бедных по содержанию сказок и песен новейшего времени, но ничего не говорит об остяцких богатырских песнях, а они во всех отношениях стоят неизмеримо выше остальных видов остяцкой народной поэзии.
В 1888-1889 г.г. Западную Сибирь посетили двое мадьярских ученых: М. Папай и Б. Мункачи, которые занимались: первый — этнографией Западно-Сибирских народцев, второй — вогульским языком. Мункачи собрал богатый материал образцов народной словесности Вогулов, между прочим и большое количество былин».
«Сурова страна Остяков, но для них этот бедный и угрюмый край кажется страной обетованной и ни один из них не покидает своей родины добровольно. Да, впрочем, им в этом и не представляется надобности. Население их 20 000 душ обоего пола (или около того) живет на огромных пространствах, которые при всей бедности северной природы могут прокормить значительно более густое население.
С 1715 г. Остяки исповедуют православную веру, но мало знакомые с началами христианского учения, исполняют лишь некоторые обряды ее. Напротив, почти всюду они еще сильно придерживаются своих прежних языческих верований, а на севере Березовского округа известная часть бродячих Остяков и поныне пребывает в язычестве.
Остяцкая культура, если можно так выразиться, с каждым годом все больше падает. В более южной части этой области они уже давно ведут образ жизни, мало отличный от образа жизни соседних Русских, но за последние годы стали пропадать и последние немногие остатки их прежней культуры. Типичный женский костюм, еще недавно бывший всюду в употреблении, заменился русским платьем и платком, «лебедь» и «домбра» вытесняются бандуркой и балалайкой, остяцкие песни и пляски — русскими. Вместе с этим и родной язык все более и более забывается и вытесняется русским. Благодаря этому всеобщему обрусению падает и остяцкая народная поэзия и принимает иной характер: песни, которые теперь поются на Оби, составлены в духе русских рыбаков и воспевают подвиги рыбопромышленников или любовные похождения Остяков и Остячек. Язык их весьма неизящен и испещрен русскими словами и выражениями, а некоторые из них по своему содержанию скорее напоминают набор слов, чем песню. Сказки тоже потерпели сильное влияние от Русских и, хотя и выиграли при этом, но зато утратили часть своей самобытности. Одни только былины и героические сказания остались без перемены, но вследствии этого и они пропадают.
Из 72 остяцких юрт Тобольского округа они сохранились лишь в 3-4-х, но и здесь постепенно забываются вследствии того, что русеющее молодое поколение мало старается перенимать их у своих отцов.
Лучшие знатоки их проживают в настоящее время в Шумиловских и Красноярских юртах Меньше-Кондинской волости; в последнем селении однако сохранились только героические сказания; далее — по Демьянке — в Лукомоевских и в Цингалинских юртах. Говорят, что по р. Салыму в пределах Сургутского округа и в бассейне Васюгана в Томской губернии есть знатоки былин, что весьма возможно по захолустью края».
«Героические сказания более новых времен сохранились в весьма многих местах, но по своим мыслям, по своему стилю и по чистоте языка они значительно уступают былинам п старым героическим сказаниям.
При каких же обстоятельствах поются былины? Если обыкновенные песни с эпизодами и картинами ежедневной жизни поются при всяком удобном случае, то былины по своему серьезному и более возвышенному содержанию, а также в следствие своих значительных размеров требуют особого вдохновения и напряжения со стороны певца. И действительно, поются они весьма редко, всего несколько раз в году. Такими днями бывают большие остяцкие праздники: Николин день, Крещенье и Петров день, когда они уплачивают ясак и деньги за гоньбу и по этому случаю проводят целые дни в кутеже. В эти дни у них обычай ездить друг к другу в гости и не по одиночке, а целым селеньем, и принимать столь же многочисленных гостей. Водка, хотя ее привоз официально и запрещен, льется при этом рекой, особенно в хорошие года. Среди общего веселья Остяки всегда любят вспоминать старину, и звонкий «лебедь» звенит день и ночь. Всякий умеющий петь или играть показывает теперь свое искусство, причем наибольшее внимание на себе сосредотачивают певцы былин. Выпив изрядное количество водки и вдохновившись как следует, они начинают жалобным голосом воспевать подвиги своих отцов.
Любят эти песни также и иные богатые Русские рыбопромышленники, хорошо знакомые с остяцким языком. Они тоже иногда приезжают в юрты «погулять» и, случалось, что в припадке великодушия за пропетие Остяком 2—3 былин, они прощали ему его долг».
«Изредка, при отсутствии водки, певец для большего воодушевления съедает перед началом пения несколько мухоморов: 7—14 или 21 штуку, т.е. число кратное семи: от них он просто приходит в иступление и походит на бесноватого. (По словам Кондинских Остяков, более 21 мухомора не может съесть никто…) Тогда всю ночь напролет диким голосом распевает он былины, даже давно, казалось, забытые, а утром в изнеможении падает на лавку. Мало тронутые его беспомощным состоянием слушатели бывают довольны тем, что услышали песни своих отцов, пропетые с таким чувством».
«Происхождения былины довольно древнего и относятся, по всей вероятности, к тому периоду времени, когда северная часть Тобольской губернии еще не испытала на себе нашествия Татар, которые, как известно, появились здесь раньше Русских; одним словом, по нашему мнению, описываемые в них события относятся к периоду времени между XIV и XVI столетиями, а частью может быть и к XIII-му.
В самом деле, в былинах нигде не упоминается о Татарах и Русских, хотя десятки и сотни стихов повествуют о войнах Остяков с Самоедами и Остяков с Остяками. Все эти походы Остяков друг на друга, на Самоедов и обратно имели исключительно характер хищнических набегов, а не завоеваний, почему и трудно предположить, чтобы остяцкие певцы ничего не упомянули о врагах более сильных, которые не только разорили страну, но и покорили ее».
«…У меня есть одно сказание про поход на север двух остяцких князей из городка Тапар-вош, следы которого и поныне сохранились на красивом холму около Цингалинских юрт. Этот городок был потом занят Татарами. Им, вероятно, он и обязан своей значительной недоступностью. Около этого городка и теперь видна небольшая ямка, почитаемая Татарами за святыню. Они полагают, что здесь покоится прах святой девицы Хатица-биби, дочери ахуна Аллогула, пришедшего сюда вместе с другими святыми людьми из Бухары для распространения веры Пророка. Место это называется у Татар, как и другие подобные места, именем «астана». Несмотря на такие явственные следы пребывания здесь Татар и на значительные размеры остяцких сказаний и на их подробности относительно жизни Остяков и Самоедов, мы не находим никаких упоминаний о новом и чужом, пришлом с юга, народе, покорившем Остяков и Самоедов.
Если мы обратимся к истории, то узнаем, что первым татарским завоевателем остяцкой страны был Ногайский князь Он или Онсом, основавший сибирское княжество на развалинах Кипчакского царства, распавшегося в половине XVI столетия. Он, по преданию, господствовал не только над Татарами, но и над Остяками и Вогулами. Дело его продолжил сын его Тайбуга, который во время правления князя Чингиза в качестве его военноначальника покорил Обских Остяков. Таким образом, завоевание Татарами долины Иртыша, о котором идет речь, смогло совершиться в конце XIV или в начале XV века.
По Карамзину, занятие южной части Тобольского округа Татарами совершилось позже, именно в XVI столетии. Это он доказывает тем фактом, что Московские войска, воюя в 1483 г. на берегах Иртыша, еще не застали Татар в этих местах. Крепость Сибирь существовала уже властвовал князь Лятик, без сомнения — остяцкий. Возможно, однако, что вторжение Тюрков в страну Остяков произошло еще в конце XV столетия. Что же касается распространения на север магометанства, то оно относится к более позднему периоду, к концу XVI и даже к началу XVII столетия, когда страна уже была покорена Русскими».
«Из всего этого можно заключить, что Остяки в то время были еще независимы и что в ближайшем их соседстве к югу еще не жили племена сильные в роде Татар. Таким образом, можно принять, что былины и сказания сложились ранее нашествия Татар. Если Карамзин верно определил время этого события, то былины остяцкие имеют не меньше, чем 300-летнюю давность.
Возможно, что зап.-сибирские былины складывались в течение столетий. Иные из них воспевают подвиги 3-х и более поколений князей. Описываемые в них события иногда охватывают период времени более чем в 100 лет, как например в былине о Согуше».
«Непосредственные сношения Русских с Югрою возникли уже в XI веке, когда Новгородцы утвердились на берегах Белого моря. Из походов московских войск в Северо-Западную Сибирь до Ермака нам известны бывшие в 1483 и 1499 годах. Что касается до зависимости Югры от Новгорода и Москвы, то она продолжалась короткое время, после каждого похода, а затем была только номинальной.
Начало прочного русского владычества над Остяками можно отнести к 1581 году, главным образом к походу Богдана Брязги, который покорил всю долину Иртыша и часть Оби до Белогорских юрт, а в 1586 году около устья Иртыша был воздвигнут Мансуровым первый русский острог в остяцкой земле. Семь лет спустя (в 1593 г.) были основаны Пелым, Березов и Сургут. Прекратилось ли процветание героического эпоса задолго до пришествия Русских, мы не знаем, во только несомненно, что с этих пор остяцкая страна не производила ни богатырей, ни былин, которые таким образом, во всяком случае, имеют давность по 300 и более лет».
«Новости Югры», 9 октября 1993 года
