Валентина Патранова
В своё время где-то в недрах НКВД решили, что Ханты-Мансийский округ — идеальное место для ссылки неблагонадёжных граждан. Поэтому в начале 30-х годов здесь появились крестьяне, которых власть презрительно заклеймила кулаками. В середине тридцатых годов хлынули «троцкисты», которых карательные органы прямо или косвенно связывали с убийством Кирова. В 1940 году в окружной центр прибыли бывшие заключённые томских лагерей, по отношению к которым власть неожиданно проявила гуманизм и заменила десятилетнее пребывание в лагере на пятилетнюю ссылку. А в 1941 году появились жители присоединённых к СССР, в соответствии с пактом Молотова и Риббентропа, территорий.
Одним из таких ссыльных был 60-летний украинец Иван Николаевич Дутчек. До 1940 года он понятия не имел, что такое советская власть. За свою достаточно продолжительную жизнь был Дутчек подданным монархической Австро-Венгрии, а после Первой мировой войны — буржуазной Румынии. Местность, где он жил, называлась Буковиной, сейчас это самая западная часть Украины — Черновицкая область.
Когда вдруг неожиданно меняется политический режим, как это произошло на Буковине, простому человеку трудно понять: почему то, что раньше было просто фактом жизни, теперь может стать доказательством вины? Красная армия появилась в селе, где жил Дутчек, 28 июня 1940 года. Новая власть начала с… тотальной проверки жителей на благонадёжность и нашла в обычной биографии крепкого хозяина Дутчека (работал по найму, потом разбогател, занялся извозом, вместе с сыном держал ресторан) тёмные пятна 15-летней давности.
Кто-то из односельчан донёс в органы, что в 1925 году громада (народ) избрала Дутчека примарём (старостой). На этой общественной должности он пробыл два года: ему поставили в вину то, что в это время были арестованы четыре коммуниста. В Румынии то появлялись, то исчезали политические партии. Дутчека обвинили в том, что он поддерживал националов-хлеборобов и так называемую партию Эвереску.
Не прошло и месяца после установления новой власти, как Дутчека арестовали и в лучших традициях НКВД “организовали” судебный процесс. В апреле 1941 года последовала ссылка в Омскую область, в состав которой в то время входил Ханты-Мансийский округ.
Пока Дутчек добирался к месту ссылки, началась война. В Ханты-Мансийск он прибыл 4 июля 1941 года и поселился на улице Красной, ныне Рознина. Устроился плотником в одну из организаций.
Для бывшего совладельца ресторана и крепкого хозяина новая работа, с учётом его возраста, была, конечно же, в тягость, но другого способа заработать на жизнь он не нашёл. Поэтому в своих воспоминаниях, которыми делился с окружающими, с тоской вспоминал, как жилось ему, когда был румынским подданным. По его словам, тогда “всего было полно — и еды, и одежды, нищих не было, все жили радостно и весело».
“А как пришла Красная армия и установилась Советская власть, у нас на Буковине сразу всё исчезло из магазинов, — делился с квартирной хозяйкой и её гостями Дутчек. — У населения всё стали отбирать, прямо ограбили народ, хороших людей посадили в тюрьму. И народ стал против Советской власти» (цитата из протокола допроса).
В лесу Дутчек, обращаясь к окружающим, говорил: “Ладно я, рублю дрова, чтобы не подохнуть с голоду, потому что я ссыльный. Вы же — граждане СССР, и мужья ваши защищают советскую власть, а трудитесь как каторжные». Не зная нашей действительности, «румынский подданный” Дутчек не подозревал, что доносительство в СССР — это обычная норма жизни. “Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…” — распевала страна. А по сути, власти надо было, чтобы тысячи таких, как Дутчек, вообще перестали дышать. Так, собственно, и произошло: он умер в тобольской тюрьме 23 августа 1941 года, а через шесть дней, не ведая об этом, особое совещание НКВД приговорило Дутчека к расстрелу.
Так закончилась жизнь человека, воспитанного на ценностях западного мира: незыблемости частной собственности, свободе слова и свободе совести. Некоторые из жителей округа только прикоснулись к этим ценностям, притом давно, но через двадцать лет поплатились за это жизнью…
* * *
В первые месяцы войны, когда на страницах газет описывались зверства фашистов, не все этому верили. Не верили прежде всего те, кто в годы Первой мировой войны побывал, как тогда говорили, в плену у “германца”. А таких среди сибиряков было немало. На Первую мировую войну брали не только бедных крестьян, но и сыновей из вполне зажиточных семей. Некоторые из них, попав в плен, провели за границей по 2-3 года. Многое увидели своими глазами и, судя по всему, мужикам из далёких сибирских сёл и деревень понравилась культура быта «германца”, гуманное отношение к пленным: никто над ними не издевался, да и вернувшихся в Россию солдат никто не упрекал в предательстве. И Германия, и Россия в годы Первой мировой войны соблюдали нормы международного права в отношении военнопленных, поэтому, живя представлениями двадцатилетней давности, некоторые из побывавших в плену утверждали, что немцы не могут зверствовать.
Но за эти годы изменилась не только Россия, но и сама Германия: обе страны оказались окутаны колючей проволокой лагерей, отличались жестоким, тоталитарным режимом. Но что тогда мог знать об этом, к примеру, Василий Константинович Иноземцев, которого власть окрестила кулаком и выслала на Север? Ещё в Первую мировую войну, попав в плен к “германцу”, он пробыл за границей до конца 1918 года.
Поэтому, когда началась Вторая мировая война, Иноземцев со знанием дела рассуждал вслух: “Русская винтовка по сравнению с германской никуда не годится. Из русской винтовки так не попадёшь в цель, как из германской. Германцы никогда не посылают своих в атаку, потому что они дорожат людьми, своим народом, а русские не дорожат и посылают людей под пулемётный огонь, где многие кладут свои головы”.
Не мог бывший солдат смириться с тем, что немцы один за другим берут наши города: “Вот говорили, что не топтать фашистскому сапогу нашу землю, а он смотри, что делает. Восемь недель воюет, а уже десять городов взял. А города какие — все для нас ценные…” — говорил при свидетелях Иноземцев.
Его расстреляли 31 марта 1942 года “за антисоветскую агитацию в условиях военного времени”, и случилось это в Москве. Почему он там оказался — из дела не ясно, и в этом есть какая-то тайна…
Надо сказать, что вообще он был интересным человеком, если иметь в виду его способность “восставать из пепла”. Первый раз это случилось в 1920 году, когда всё нажитое сгорело в огне пожара. К 1930 году Иноземцев снова разбогател и тут же поплатился за это: в ссылку семья уехала ни с чем.
Работая скотником горпо, он смог за десять лет снова встать на ноги. При аресте, составляя опись имущества, сотрудник НКВД зафиксировал в протоколе: дом, конюшня, корова, нетель, лошадь, два жеребца, дровни-сани, швейная машинка, фотоаппарат…
* * *
Поплатился жизнью за неосторожно сказанные слова ещё один бывший военнопленный Первой мировой войны Фёдор Александрович Кузнецов. Его отец, владея до революции семью гектарами земли, ветряной мельницей и имея в хозяйстве восемь коров, шесть лошадей, “не отмазал” сына от армии. В 1914 году тот пошёл на войну, а в мае 1915 года попал в плен: сначала к немцам, потом к австрийцам. В 1919 году Фёдор Кузнецов вернулся в родную Тобольскую губернию и по мобилизации попал в Красную армию. Но в 1930 году эта строка в героической биографии Фёдора Александровича Кузнецова не спасла его от раскулачивания. Мало того, бывшего красноармейца осудили на два года, после чего к земле он больше не вернулся. Так крестьянин превратился в пролетария, про которого классики марксизма-ленинизма говорили, что ему нечего терять, кроме своих цепей. Кузнецов действительно потерял всё: были раскулачены и выселены в неизвестные места два брата, обе сестры поехали вслед за сосланными мужьями, и след их тоже потерялся.
В 1937 году, опасаясь новых репрессий, он завербовался подальше на север, в Ханты-Мансийск, где устроился плотником в ремстройконтору.
Война с Германией заставила Кузнецова вспомнить своё пленение в годы Первой мировой войны, и однажды он имел неосторожность упомянуть, что “в Германии народ живёт хорошо, культурно, всего всем хватает”. А тут как раз дочь из Ярковского района приехала и рассказала отцу, что “народ совсем замирает с голоду, рабочим дают по 400 граммов хлеба, иждивенцам по 200″. Он потом в какой-то компании повторил эти слова и добавил от себя, что власть открыла “закрытые магазины для себя, только народ злит”.
“За восхваление жизни в Германии, клевету на условия жизни в СССР, неверие в сообщения Совинформбюро” окружной суд приговорил Кузнецова к расстрелу.
* * *
Первым в Ханты-Мансийском округе получил тыловую пулю Иван Фёдорович Киргинцев. Его, бывшего спецпереселенца, арестовали на пятый день войны. Один из свидетелей вспомнил, что как раз перед войной, в мае 1941 года, во время ремонта здания окружного архива “Киргинцев вёл провокационную антисоветскую агитацию по вопросам продовольствия», что в переводе с канцелярского языка означало: жаловался на трудную, голодную жизнь.
В первые дни войны, ремонтируя колодец возле больничной прачечной, “распространял пораженческую контрреволюционную агитацию в пользу фашистской Германии”. Дословно это выглядело так: “Немец напрёт, пойдёт с земли и воздуха. Бомбить будет, с ним шутки плохи…» — якобы говорил Киргинцев.
* * *
С органами НКВД тоже шутки были плохи, даже если шутили в очень узком кругу. Такой круг образовался из числа ссыльных, прибывших в 1940 году из томских лагерей. Яркой фигурой здесь был 65-летний Ефим Матвеевич Егошин, участник Русско-японской и Первой мировой войн, крестьянин, дослужившийся до чина унтер-офицера. Родом он был из Вятской губернии и до революции арендовал в волостном правлении мельницу за 400 рублей в год. Такая же мельница была и у его брата, оба держали наёмных рабочих.
Воспоминания о тех далёких днях, когда Егошин платил рабочему 12 рублей в месяц и тот мог очень хорошо жить на эти деньги, стали одним из ключевых пунктов обвинительного заключения: “В самой яркой форме восхвалял кулацко-единоличную жизнь и царскую власть”.
Новый 1942 год Егошин встречал в компании таких же, как и сам, ссыльных и, глядя на скудный стол, опять вспоминал “проклятое прошлое”, ругал советскую власть, из-за которой в его жизнь вошли аресты, лагеря, ссылки… И не знал он, что внедрённый в среду ссыльных осведомитель обо всём информирует окружной отдел НКВД. Егошина расстреляли в Тобольске 17 октября 1942 года. А всего в годы войны тыловая пуля настигла 20 человек.
* * *
Нам привычнее читать и слушать рассказы о героизме в тылу и на фронте. Этому посвящены книги, кинофильмы, как дань памяти по всей стране стоят памятники погибшим. Но история войны будет неполной, если не вписать в неё и другие, не очень приятные для нашего государства, страницы — расстрелы людей в тылу, притом не за конкретные действия, поступки, а только лишь за слова и мысли. Все 20 человек сегодня реабилитированы, их имена внесены в “Книгу расстрелянных», которая вышла в Тюмени в 1999 году.
…Читаешь пожелтевшие страницы политических дел и не перестаёшь удивляться: как много общего в судьбах людей. В основном это были трудолюбивые, смекалистые, преданные земле крестьяне, сделав ставку на которых Россия могла бы в будущем достичь вершин могущества. Но они были уничтожены как класс. В прямом смысле этого слова.
«Новости Югры», 1 февраля 2003 года
