В. Виницкий
Кондо-Сосьвинский охотсовхоз
До 1908 года о существовании бобров на Урале даже не подозревали. Потом довольно долго спорили по поводу сообщения Носилова в журнале «Наша охота», есть ли уральце бобры или нет, затем, так и не разрешив вопроса, о бобрах забыли. Чиновники по-чиновничьи и отнеслись: есть бобры — хорошо, нет — тоже неплохо, от этого жалованье не пострадает.
Сейчас отнеслись иначе, Уральское областное земельное управление живо заинтересовалось вопросом о бобре и этом почти исчезнувшем в нашей стране животном, и для окончательного выяснения сорганизовало небольшую экспедицию под руководством охотоведа В.В. Васильева в район верховьев Конды, Малой и Большой Сосьвы — место, где путешественником Носиловым были обнаружены бобры.
Эта местность, совершенно неисследованная я почти незаселенная, только во время промысла посещалась наиболее предприимчивыми охотниками и в промысловом отношении являлась едва ли не лучшим угодьем на Урале.
Несмотря на крайне тяжелые условия, т. Васильев за зиму пересек это безлюдное место причем весь путь пришлось сделать на лыжах, таща за собой нарты, груженные снаряжением.
Ожидания оправдались — наличие бобров было е несомненностью установлено и даже приблизительно определено их поголовье: около трехсот штук.
Этот богатый охотничий край представлял собой весьма интересный уголок первобытной, незатронутой человеком природы Северного Урала, и в 1928 году часть его была объявлена заповедником. В целях рационального использования охотничьих богатств вокруг вновь организованного заповедника было выделено охранное кольцо шириной в пятьдесят километров, где должно быть организовано правильное охотничье хозяйство, ведение которого было передано Госторгу (ныне Уралпушнина). Таким образом возник огромный Кондо-Сосьвинский охотсовхоз площадью около сорока тысяч кв. км с крупным государственным заповедником (8000 кв. км) в центре.
Такова новейшая история этого осколка первобытной природы Северного Урала.
«Древняя» история этой местности много проще вернее, — древней истории нет совсем: несколько остяцких деревушек в две-три полуразрушенных хижины, полудикая жизнь, вся проходящая в суровой борьбе с природой, дикая эксплуатация наезжего березовского купца, дикое пьянство во время этих наездов — и снова лесное одиночество, шаманские моления о хорошем промысле и прежняя неуверенность в завтрашнем дне. Сын жил так же, как отец, как дед, прадед. Только разве что лук сменился кремневкой, а то подсунутой втридорога таежным «благодетелем» — проржавевшей берданкой с расшатанным затвором.
История — это повествование о том, как человек двигался вперед. У туземца Кондо-Сосьвинского края история начинается только с советской власти.
Совхоз… поля золотой спеющей пшеницы, стук тракторов, — свистки- локомобилей, башня элеватора, вышки силосов, вереницы грузовиков с мешками зерна, напряженная работа людей, — всюду шум, всюду движение.
Охотсовхоз — это другое. В охотсовхозе тихо: здесь только ветер шумит, перебирая лохматые вершины темных кедров.
Пушное золото растет и спеет в тишине. Люди здесь затерялись — их не видно. Редко — редко, когда натолкнешься на поселок остяков или вогулов в две-три, много — пять избушек.
Таким поселком еще совсем недавно был Шухтунгурт. Теперь это — база совхоза. Здесь уже оттеснили стену леса, и на обширном выгребе желтеют теперь восковыми свежеобтесанными бревнами новые дома, а среди них — «небоскреб». Это очень маленький «небоскреб» просто двухэтажный дом, но в сравнении с кукольными хибарками туземцев он грандиозен.
Но ведь совхоз занимает сорок тысяч квадратных километров, или сорок миллионов га. Это, может быть, не особенно много даже для некрупного государства, но для совхоза, хотя и охотничьего, это очень и очень почтенная территория. А вдобавок к этому надо учесть полную бездорожицу, — ведь от Шухтунгурта (северная часть совхоза) до юрт Оронтурских (южная его часть) надо идти пешком болотами по безлюдной местности более 200 километров, таща в котомке провизию и снаряжение! Ясно, что далеко не всякий возьмется проделать такое путешествие. Зимой дело другое. Зимой на легких оленьих нартах это расстояние можно было бы легче проделать в двое суток. «Можно было бы»… Если бы только имелись дороги! Но их здесь нет. И вот сейчас в совхозе энергично прорубают эти дороги, — без них никакая работа невозможна. Но все это только зимние пути. Летом все-таки сообщение будет далеко не всюду: ведь нельзя же считать что пятьсот километров на лодке до Березова шестьсот на пароходе до Реполова, потом вверх по Конде километров 700—800 (кто их измерял?) частью-моторкой, частью на лодке до юрт Оронтурских — это «сообщение»!..
Поэтому идеалом работников совхоза является радио. Не просто радиоприемник, а приемно-передаточные коротковолновые станции, связывающие опорные точки совхоза друг с другом. Без этого, конечно, дела не наладить.
До 1932 года опорных точек охотсовхоз имел только две: Шухтунгурт — место пребывания директора и охотоведа — и егерский пункт в Ханлазине. Остальные восемь егерей размещались в остяцких поселках. Следовательно, охотстражу размещали не где это нужно, а где возможно. В 1932 году дело в корне изменилось: вместо одного охотоведа теперь их работает двое и два охоттехника.
База совхоза значительна расширилась, построен второй кордон. Идет стройка двух производственных охотничьих станций в Тимкапауле — северо-западная часть, Супринских юртах — восточная часть. Организован охотоведческий пункт в Оронтурских юртах — южная часть совхоза. В результате со всех четырех сторон охотсовхоз охвачен опорными базами.
Этого, конечно, мало — необходимо значительно расширить сеть кордонов, доведя их минимально до десяти. Надо увеличить имеющееся оленье стадо. Сменить малопригодный моторный катер и приобрести подвесные моторы. Разбить охотсовхоз на охотничьи бригадные участки, провести пограничные линии совхоза и заповедника по естественным признакам. поставить дело истребления медведей, которых слишком уж много в совхозе, — словом, работы предстоит много, и всю ее не перечислить в небольшой статье. Но работа ведется, и результаты ее уже сказываются: достаточно указать хотя бы на то, что количество соболя в заповеднике и его окрестностях повысилось за четыре года в несколько раз, построен бобровый питомник, и сейчас в нем уже живет четыре бобра. Высажено 25 пар ондатры в северной стороне совхоза и весной 1933 года будет высажено не меньше 50 пар в южной части. Строится пункт метизации черной канадской лисицы с местной. В текущую зиму охотоведческим аппаратом проводится охотустройство всей этой громадной территории. Словом, работа идет, и уже теперь территория охотсовхоза перестала быть диким неизвестным местом и постепенно превращается в огромную советскую фабрику пушнины, этого «легкого золота», на основе социалистической реконструкции охотничьего промысла.
Собираемся вместе с директором совхоза тов. Свистуновым на речку Узем-Яган осмотреть колонию бобров. Когда предстоит пешеходное странствование по северному лесу с его чащами и болотами, то надо быть очень осмотрительным в отношении багажа: ведь все придется тащить на собственных плечах. Однако, как ни мудрим, но у каждого из нас за плечами оказывается килограммов по двадцати, не считая ружей и патронов.
Расстояние до бобровых гнезд от Шухтунгурта определяется в двадцать пять остяцких верст, в переводе на километры надо накинуть еще десяток. С этим пришлось согласиться, когда мы на обратном пути не выдержали и набили глухарей, хотя и молодых, но довольно-таки тяжелых…
С нами три собаки их задача разыскивать и облаивать все живое: до начала промысла уже недалеко, и пора выяснить, какой же можно ожидать выход зверя; нас особенно интересует белка, этот основной пушной зверек совхоза.
Идем старинной охотничьей «дорогой». Это просто пешеходная тропа, местами еле заметная. Она то извивается между кочками, то совершенно теряется в сухом бору, то вдруг расползается во все стороны в топком болоте. В последнем случае приходится очень тяжело: нога вязнет выше колена и идти трудно.
Белки попадается мало: слова остяков об отсутствии ее оправдываются, к сожалению, блестяще. Выходит, что за день хода охотник найдет не более 5—6 штук, а это при здешней средней норме в 15, а то и 20, очень мало. Зато глухари есть, и порядочно. Псы усердно рыщут, вознаграждая себя за долгое сиденье на цепи.
Вот наши собаки горячо облаивают копалушку; после выстрела она валится вниз. Ужин есть. Иду к убитой, но… оказывается, что ужин этот не нам, а собакам, т.к. все три здоровенных пса успели растащить несчастную птицу прежде, чем мы подоспели, Решаем в будущем быть попроворнее: видно, здесь не зевают. Поэтому следующая птица нам попала, хотя все-таки и- потрепанной, но годной для ужина.
Ночуем на берегу безымянной речушки.
Утром дорога идет роскошным сосновым бором — беломошником. Кое-где попадаются лосиные и оленьи следы. Один, по-видимому, очень крупный бык шел нашей тропой совсем недавно — не далее, как сегодняшним утром. По-видимому, и свернул-то с дороги, заслышав нас: отпечатки копыт в сырых местах еще не успели наполниться водой.
Видимо, когда нет людей, этой тропой охотно пользуются звери: через километр видим свежие следы и помет медведя. Потом опять несколько лосиных следов. Зверь есть!
И недаром здесь когда-то стояла оленья загородь и построено две шамьи. Сейчас это все в забросе, и лишь кое-где видны полусгнившие остатки жердей: ловля лосей и оленей при помощи загородок с настороженными в проходах луками и ямами теперь запрещена как хищническая.
Ягод тут уйма: местами земля буквально красная от крупной, спелой, вишневого цвета брусники. Но здесь считают, что этот год брусника «не уродилась». Не знаю, что же тогда называется урожаем! Наши ягодники под Свердловском не имеют даже приблизительного представления о количестве, величине и вкусе северной брусники.
Из-за этих ягод идем тише: нет-нет да и наклонишься, чтобы сорвать особо соблазнительную гроздь. А такие попадаются буквально на каждом шагу. Все это богатство остается на пищу глухарям, т.к. нет смысла сюда ходить собирать ягоды, раз места не хуже имеются гораздо ближе.
На берегу озерка стоит под старыми кедрами охотничья избушка остяков. Крыша разукрашена лосиными рогами различной давности — это охотничьи трофеи. Их немало, но особо крупных нет — все с тремя-четырьмя отростками. У избушки — шамья, в ней хранятся продукты, запасенные на зимний промысел, немного сухарей и порядочный запас сухой рыбы.
Внутри избушка неприглядна: нет нар, нет очага. Огонь просто раскладывается костром посередине, и дыму предоставляется возможность выходить через щели дырявой крыши. Немного бы труда стоило устроить нары и очаг, но остяк-охотник — человек неприхотливый и находит для себя вполне удобным это, с разрешения сказать, жилище, где проводит большую половину зимы.
С удовольствием отдохнув у избушки, мы направились к бобровым гнездам, находящимся не больше километра отсюда. Бобр у остяков — зверь священный, чем и объясняется такое близкое соседство бобра и охотника.
Думаю, что именно этот ореол святости и дал возможность бобру вообще дотянуть до наших дней, а навряд ли уцелело бы это интересное животное даже в такой глухой местности.
Речка Узем-Яган шириной не больше 8-10 метров. Течение тихое. Как и у всех здешних речек, ее обрывистые берега густо заросли и пробираться ими очень трудно.
То и дело попадаются свежие и старые бобровые погрызы. Главным образом от бобра страдает береза. Работу бобра никак нельзя смешивать с каким-либо другим повреждением дерева: слишком характерна форма погрыза, и следы зубов на дереве замечательно похожи на след от неширокой полукруглой стамески. С крупных деревьев искусно снята кора, а мелкие, по-видимому, утаскиваются бобрами в воду, т.к. от них мы находили только пеньки. Бобр, видимо, не стесняется величиной дерева: мы нашли несколько сваленных берез толщиной в комле до сорока сантиметров.
На Узем-Ягане бобры не строят ни плотин, ни хаток.
Видимо, достаточное количество воды в омутистой речке и удобный грунт для копанья нор позволяют бобру обходиться и без этих «дорогостоящих» сооружений.
К сожалению, перебраться на другой берег речки нам не удалось: поваленное поперек реки дерево, на которое мы возлагали надежды, оказалось унесенным водой, топора у нас не было, а перебираться вплавь по октябрьской воде нам не улыбалось. Впрочем, особой надобности и не было: наличие бобра установлено с несомненностью.
Отсутствие продовольствия заставило отказаться от высмотра бобров во время их ночных работ и спешить обратно.
Еще одна ночевка у сухого кедра, исправно гревшего нас всю холодную и достаточно дождливую ночь, и к вечеру четвертого дня мы, мокрые (дождь разошелся вовсю), голодные и усталые, добрались до Шухтунгурта. Впрочем, это ничего: побывать в колонии бобров, право, стоит того, чтобы устать и вымокнуть за это поучительное удовольствие.
Журнал «Уральский охотник», №2—4, 1933 год
