Игорь Николаевич Башмаков
Я не являюсь старожилом Кондинского района, поскольку более 20 лет проживаю в поселке Березово. Однако хочу поделиться своими воспоминаниями о дорогой для меня бывшей деревне Реденькое, что стояла на левом берегу Кондинского сора. В этой деревне я прожил 13 лет, считаю, что в этот период прошёл ее взлет и падение.
Мне было 8 лет, когда в июне 1940 года меня привезли из Тюмени в деревню Реденькое. Деревня из трех десятков домов стояла на высоком песчаном мысу. С юго-востока открывался безбрежный простор Кондинского сора, с северо-запада деревню опоясывало зеленое ожерелье лесов. Лес начинался прямо за огородами. Осенью по утрам на крыши домов или специально выставленные шесты с крестовиной прилетали и садились глухари, копалухи, пугливые тетерева. Ранним утром можно было видеть, как глухари копаются в песчаных косах в стороне Крестового Мыса. Во второй половине лета, когда обсыхал Кондинский сор, прямо под горой оставалось озеро, поросшее осокой, на котором постоянно плескались утки.
Не помню первых впечатлений от знакомства, но знаю, что быстро стал своим среди сверстников. Мы целыми днями купались, строили из мокрого песка города, зарывались в чистый горячий песок, играли в бабки, в городки, в лапту, бродили вокруг деревни по лесным тропинкам, удили в копанине окуней, крутились на исполине, играли в прятки. Помнятся праздничные вечера, когда взрослые дяди и дедушки выбивали городки, играли в лапту, пели под гармошку или балалайку песни. Осенью еще по тонкому льду всей деревенской ордой катались на коньках, как только позволял снег, катались на лыжах.
Любимым местом сбора детворы был конный двор. Как только кончались уроки, бежали на конный, чтобы проехать верхом на водопой и обратно. В восьми-десятилетнем возрасте каждый деревенский мальчишка свободно без седла мог галопом скакать на лошади.
В деревне было принято со всеми здороваться. Воспитывалось особое уважение к старикам. Встретив на улице старика, подросток должен был снять шапку и поздороваться. За все годы моего проживания в деревне не было ни одного пьяницы, ни одного факта воровства. Двери домов не закрывались на замки, а приставлялись (прижимались) палкой. Забегая вперед, скажу, что и в войну, и в тяжкие послевоенные годы народ жил дружно. Между людьми не было зависти, злобы, помогали друг другу во всем, каждый относился с любовью ко всем.
Не помню, как была получена весть о начале войны, радио в деревне не было. Не знаю, была ли газета вестником беды или нарочный. Осталось в памяти, как пароходы, идущие из Конды, были заполнены призывниками. На окраине деревни было выложено большое количество поленниц дров, пароходы останавливались, грузились дровами. На стоянках на пароход и с парохода никого не пропускали кроме матросов, таскающих дрова, на верхней палубе призывники устраивали удалые пляски, пели песни, как будто люди ехали не на смерть, а на великое торжество.
При подходе парохода на берег сбегались все жители, оплакивали всей деревней уходящих на войну односельчан. Было особенно тяжело, когда пароход, отходя от пристани, удаляясь, все гудел и гудел, и люди не расходились, пока пароход не исчезал из вида. Плакали навзрыд женщины. Собирались по несколько человек, брали под руки и вели по домам тех, кто только проводил своих родных. Украдкой плакали старики, такая обстановка угнетала и нас, мальчишек. Окружив очередного товарища, оставшегося без отца или брата, стараясь не показывать слез, сопя, мы терли глаза кулаками. Всего с нашей деревни было призвано более 20 человек.
Не смогу перечислить всех фамилий и время призыва, но в разные годы были призваны Соловьев Павел Иванович, Соловьев Дмитрий Павлович, Соловьев Иван Павлович, Простокишин Павел Семенович, Простокишин Георгий Семенович, Кузнецов Иван Ефимович, Кузнецов Кирилл Ефимович, Полков Василий Яковлевич, Полков Кузьма Яковлевич, Трифонов Георгий Прокопьевич, Трифонов Прокопий Максимович, Соловьев Алексей Гаврилович, Савельев Илья Дмитриевич, Юшков Александр, Слинкин Семен Прохорович, Сафонов Петр Ефимович, Вторушин Алексей Филиппович, Зыков Николай, Захаров Петр Иванович, Захарова Манена Ивановна, Мотошин Гаврил, Мошкин Георгий, Волков Павел. Если не ошибаюсь, последними провожали на фронт в 1944 году Соловьева Ивана Павловича и Савельева Илью Дмитриевича — совсем мальчишек.
К осени 1942 года в деревне проживали менее 20 человек мужского населения. Это были люди пожилого возраста, не годные к строевой службе, службе в трудармии и старики: Соловьев Иван Иванович, Простокишин Семен Моисеевич, Кузнецов Ефим Иванович, Полков Никифор Иванович, Слинкин Силантий, Вагин, Жевлаков, Ермаков Николай Дмитриевич, Полков Яков Васильевич, Соловьев Гаврил Степанович, Рыбин Никон, Савельев Дмитрий, Потапов Павел, Полков Виктор Васильевич, Шаврин, Чубарицин Сергей (инвалид детства).
Около 30 человек были женщины: Соловьева Серафима, Кошкарова Устиния Петровна, Харчевникова Мария Матвеевна, Полкова Марина, Сафонова Прасковья, Стерхова Капитолина, Полкова Екатерина, Бабичева Анна, Простокишина Мария, Яковлева Анна, Коченгулова Елена, Чубарицина Анна, Зыкова, Мотошина Мария, Слинкина, Юшкова, Захарова, Савельева, Потапова, Губарицина Клавдия, Ермакова, Кузнецова Марина, Соловьева, Рыбина Онисья, Мошкина Ирина, Вторушина Евдокия, Добрынина Анна, с 1943 года Кустолайнен Варвара. Около 10 человек были старушки: Жевлакова, Шаврина, Рыбина Соломея, Слинкина Домна, Полкова Варвара, Вагина Акулина, Кузнецова Пестемея, Простокишина Аграфена.
Ушедших на фронт заменили вот эти старики и женщины. Не остались в стороне и мы, подростки от 10 до 15 лет: Кошкаров Павел, Кошкаров Федор, Полков Александр, Полков Анатолий, Полков Ким, Башмаков Игорь, Яковлев Петр, Мошкин Афонасий, Чубарицын Леонид, Зыков Владимир, Ермаков Дмитрий, Ермаков Николай, Савельев Николай, Юшков Клавдий, Полкова Анна, Полкова Клавдия, Простокишина Валентина, Бабичева Анастасия, Чубарицина Галина, Слинкина Галина, Юшкова Мария, Мошкина Таисья, Яковлева Тамара, Потапова Полина, Слинкина Зина, Икатти Василий, Икатти Лидия, Ермакова Анна.
Весной 1943 года, по окончании учебного года, мы наравне со взрослыми назначались на работу в колхоз: возить навоз, садить картошку, загребать навоз в борозды при вспашке полей, боронить поля, пасти коров и на другие подсобные работы. Не оставались без дела и наши сверстницы — девочки. Только кончалась посевная, наступала пора прополки, окучивания картошки. После картошки наступала сенокосная страда. Это был каторжный труд.
Сено косили на противоположной стороне Кондинского сора в Помогайке, Луидоре, на Усть-Кондинском, что в 8-12 километрах от деревни. Выезжали с сенокоса только в баню один раз в неделю при условии плохой погоды и за продуктами. Остальное время жили на месте в построенных из сена шалашах. Нам, подросткам, были специально насажены небольшие косы. Женщины косили отдельно. С нами, как правило, были 2 старика. Один становился впереди, другой позади покоса, а мы в середине. Постоянно с нами был на сенокосе Соловьев Гаврил Степанович (дядя Ганя). Он учил нас косить, точил и отбивал нам косы.
Несколько легче было на уборке сена. Кто из нас возил копны, кто подскребал за копнами, остальные гребли, как правило, вдвоем один валок, по одному не хватало силы. Но главное, нас изнуряла жара, доводил до отчаяния гнус, комар, мошка, паут. Лица и руки были постоянно изъедены гнусом, опухшие. Единственной защитой была пропитанная дегтем с рыбьим жиром мережа, но эта мера не всегда помогала. От мази болела голова.
Мы с нетерпением ждали начала учебного года, но, начав учебу, в свободную от занятий смену в обязательном порядке копали колхозную картошку, возили в хранилище, возили с полей на ток снопы, выполняли другие работы.
Кроме колхозной было много и домашней работы. Почти у каждого хозяина было по 20-25 соток огорода, корова, овцы. Правда, к концу войны уменьшилось количество частных коров и овец, не все были в состоянии накосить сено. Я не могу утверждать, но, кажется, независимо оттого, имеется ли скот, с каждого двора брали налог: масло и шерсть.
В деревне была начальная школа — 4 класса. Учились в две смены. Первый с третьим, а второй с четвертым классом. Классная комната была одна. Классы разделялись поставленной посередине классной доской. В нашей школе учились ребятишки из соседних деревень — Чилимки и Урванта.
Нашей первой, а для большинства единственной, учительницей была Коченгулова Елена Ивановна. Остается гадать, каким образом она давала нам знания. Не хватало учебников, одна книга была на несколько человек. Не хватало тетрадей, писали на старых газетах, на обрывках бумаги, чернила варили из березовой чаги.
Каждый школьник должен был весной напилить, а осенью вывезти к школе 3 кубометра дров. Безусловно, это делалось при помощи взрослых. Весной, как только стает снег, всей школой, во главе с учительницей, выходили в лес на сбор березовой почки, а позднее на сбор брусничного листа. Каждому была дана норма, и все старались собрать как можно больше, поскольку, как нам объясняли, это требовалось для фронта. Школа была и культурным центром деревни.
В зиму 1942—1943 годов на Кондинском сору в пяти километрах от деревни зазимовали два буксирных парохода «Пушкин» и «Гончаров». С пароходов было оставлено по несколько человек команды, расквартированных по деревне. Ранним утром они уходили к пароходам, а длинными, зимними вечерами, бывало, собирались в школе, пели песни под аккомпанемент гитары, на которой играл один из капитанов парохода по фамилии Журавлев, ставили небольшие сценки, а главное, знакомили жителей деревни с положением на фронтах.
Только в школе горела керосиновая лампа. Дома жителей освещались лучиной. При свете лучины приходилось выполнять уроки. Иногда уроки выполнялись при свете топящейся печки. В большом дефиците были спички, поэтому старики пользовались при добыче огня кресалом.
Не знаю, когда в деревне был организован колхоз имени Кирова. Наверное, незадолго до войны, поскольку был построен большой конный двор, но не покрыт. Видимо, до войны не успели надеть крышу. Назначая на работу, бригадир называл лошадь не только по масти или по кличке, но и по принадлежности бывшему хозяину: «Запрягай, Петро, жевлаковского воронка или слинкинскую каурку в вагинскую телегу. Из этого можно было сделать вывод, что люди еще не успели отвыкнуть от своей собственности. Не знаю, обобществлялся ли крупный рогатый скот, но было колхозное стадо и до войны, как правило, в каждом дворе была корова, подросток, куры и до десятка овец.
К началу войны колхоз имел маленький катерок «Метчик» с шестисильным двигателем «Болиндер». Но уже в 1942 году его не стало. В колхозе имелись два больших неводника. Один назывался «Сокол». Из орудий лова имелся один невод соровой (длина 1000 метров), два курьевых невода, примерно 300 фитилей, 3 десятка сетей, около сотни самоловов, несколько лодок-кедровок. Лодку-осиновку почти каждый мужик имел свою. Основной деятельностью колхоза была рыбодобыча, но колхоз занимался и сельским хозяйством. В деревне было 3 колхозных поля: домашнее, дальнее и ближнее. Садили картошку, сеяли овес и ячмень. Зерновыми поля засевали старики из лукошка. Урожай убирали серпами и косой, молотили цепами. В сельском хозяйстве колхоза имелась одна конная сенокосилка, двое конных граблей, два двухконных плуга, один одноконный, одна деревянная соха, десяток борон (рамы борон были деревянными с металлическими зубьями).
Тягловой силой была только лошадь. Не помню, какое было поголовье лошадей, но в зимнее время только на вывозку колхозного сена запрягалось 10-12 лошадей. 4-6 лошадей ежегодно на зимний период отправлялись вместе с людьми на заготовку леса. Лошади использовались на рыбодобыче, ежедневно перевозили почту по веревочке. Вывозили сено и дрова колхозникам, хотя дрова из леса приходилось часто таскать на себе, на нартах, так как лошадей не хватало.
Голодно жила деревня вплоть до отмены карточной системы (декабрь 1947 года). Особенно трудно приходилось многодетным семьям. Хлеб выдавали по карточкам — 500 граммов на рабочего и 250 — на иждивенца. Хлеб был из ржаной муки, с торицей, поэтому горький. Но как мы были ему рады. Жизнь деревни во многом зависела от председателя колхоза. Надо отдать должное доброму и мудрому человеку Ермакову Николаю Дмитриевичу, работавшему в то время председателем колхоза. Каким-то образом колхоз находил возможность выделить многодетным семьям на зиму мешок овса или ячменя. Это была большая поддержка.
У Полкова Виктора Васильевича были деревянные жернова, которые таскали по деревне из дома в дом, мололи овес или ячмень. Зимой при выполнении плана рыбодобычи выдавали по 1-2 мешка ершей из речки Чумьях. Как и жернова, по деревне ходила краскотерка (похожа на большую мясорубку, только без ножей). На ней протирали ершей целиком с потрохами и пекли рыбные лепешки. Краскотерка была стариков Жевлаковых. У школы был небольшой школьный огород, за которым ухаживали школьники. К большой перемене техничка школы Добрынина тетя Нюра варила картошку и в перемену раздавала каждому ученику по одной горячей картошке в кожуре, на одной из парт стояла в тарелке соль.
Окончилась война, но недолго были озарены лица людей счастьем, большинство ушедших на фронт не вернулись. Мало пришло похоронок, многие ушедшие на фронт воины пропали без вести.
Вернулись с фронта Соловьев Павел Иванович, Простокишин Георгий Семенович, Кузнецов Кирилл Ефимович, Соловьев Алексей Гаврилович, Захаров Петр Иванович, Захарова Матрена Ивановна, Юшков Александр, Савельев Илья Дмитриевич. Несколько раньше вернулись из трудармии Зыков Николай и Сафонов Петр Ефимович. Из вернувшихся фронтовиков в родной деревне осталось только 4 человека: Соловьев Павел Иванович, Кузнецов Кирил Ефимович, Захаров Петр Иванович, Сафонов Петр Ефимович. Остальные выехали.
Вскоре после войны в разные годы (до 1950 года) оставили деревню семьи Полкова Анатолия, Полкова Виктора, Зыкова Владимира, Савельева Николая, а также Кустолайнен, Икатти, Коченгуловы, Ермаковы. Утонули на Кондинском сору Потапов Павел с дочерью Анной. Уехали остальные члены семьи. Утонула семья Ведровых из 5 человек, проживших на Реденьком всего один год. Утонул в речке Кошкаров Федор. Умерли Савельев Дмитрий и Рыбин Никон. Уехала семья Мошкиных. В конце 40-х ушли в армию Полков Александр, Чубарицин Леонид. В конце или вскоре после войны в деревню приехали семьи Корминых Василий Алексеевич с женой и дочерью, Копылов Петр с матерью и сестрой, Толстогузов Степан, Новопашин Илья. Появилась новая учительница Валентина Дементьевна и продавец Захарова (Польянова) Антонина Яковлевна.
С окончанием войны жизнь деревни не улучшилась. Лозунг «Все для победы» сменился на лозунг «Поднятие и восстановление народного хозяйства». Остались те же напряженные планы рыбодобычи, содержание поголовья скота, посевы зерновых и картофеля. Оплата труда производилась в трудоднях. Как правило, в конце года на трудодень приходилось по несколько копеек, или даже колхоз оставался перед государством в долгу.
Население деревни уменьшилось не только по сравнению с довоенным, но и с военным временем. По-прежнему 6-8 человек привлекалось в зимнее время на лесозаготовки и 2-3 человека в летнее время на сплав леса. По состоянию здоровья старики уже не могли работать так, как работали во время войны, хотя все еще закрывали речки Чумьях, Кугумьегу, Кутьегу, ремонтировали конную сбрую, сани, телеги, гнули дуги, полозья, делали новые сани, готовили бастрики, оглобли, грабли, вилы (на сенокосе пользовались деревянными дву- и трирогими вилами, сделанными из березы).
В колхозе крайне не хватало рабочих рук. Как и во время войны большинство подростков, окончивших 4 класса деревенской школы, становились рабочими колхоза, а при исполнении 14 лет автоматически становились членами колхоза. Работали от зари до зари, о времени не имели понятия, не было выходных дней. И все равно многое оставалось несделанным.
Годами не хватало сена как для общественного скота, так и для своих коров. Скот доходил до такого истощения, что подвешивали на веревки, поскольку корова или лошадь сами не могли подняться на ноги. Совсем безнадежную корову или лошадь резали, и мясо делили между колхозниками.
Одним из таких годов был 1947. До самой осени стоял высокий уровень воды, сенокос начали в конце августа. Косили прямо в воде, стаскивали траву на высокие гривы и метали на паромы. Ударили ранние заморозки. Сколько успели до снега, косили по льду. Весной 1948 года был большой падеж скота из-за нехватка сена.
Грустную картину представляли в те годы жители деревни, нечего было носить, многие ходили в лохмотьях, большинство ходили в летнее время босыми, босиком неводили до самых холодов. Ткани, ватные брюки и фуфайки появились в лавке только в 1949-1950 годах.
С пятидесятого года жизнь колхозников начала улучшаться. Построили звероферму по разведению серебристо-черных лисиц. За счет звероводства и рыбодобычи у колхозников появились небольшие деньги на хлеб и необходимые товары. В сельской лавке свободно стали продаваться продовольственные и промышленные товары. Построили новый скотный двор. Купили новую конную сенокосилку и грабли. Построили небольшое помещение, в котором установили чудо техники — большой новый сепаратор. Каждый колхозник мог принести пропустить через сепаратор молоко от своей коровы.
В деревне появился фельдшерско-акушерский пункт. Первым и, видимо, единственным фельдшером была Кормина Мария Васильевна. В правлении колхоза установили радиоприемник «Родина-47». В деревне появилось несколько патефонов и даже один велосипед.
Появилась улыбка на лицах пожилых людей, стали зарастать душевные раны войны. По вечерам слышались звуки гармошки, из открытых окон доносились звуки патефонов, деревня продолжала жить. Но по-прежнему оставался тяжелый ручной крестьянский труд.
За время описанных мною событий председателями колхоза работали Ермаков Николай Дмитриевич, Мошкина Ирина, Захаров Петр Иванович; счетоводом Харчевникова Мария Матвеевна.
В августе 1953 года я, Башмаков Игорь, Новопашин Илья, Копылов Петр, Полков Ким были призваны в армию. Все проходило буднично. Получив повестки, мы выехали в Нахрачи. Пройдя комиссию на пароходе «Храбрый», поехали в Ханты-Мансийск. На Реденьком пароход не приставал — далеко от берега уходила песчаная отмель. Подойдя к деревне, «Храбрый» застопорил машины, от берега выехала лодка. Лодка подплыла к носу парохода, два матроса подхватили лодку за нос и корму баграми. Мы сообщили, что прошли комиссию и едем дальше, обменялись несколькими словами, и лодка отчалила.
Было вечернее время, на верхней палубе стало прохладно, свежел ветер. Солнце садилось за горизонт. Деревня, освещенная золотыми лучами заходящего солнца, медленно уплывала за Крестовый Мыс. В душе было чувство тревоги и грусти по родной семье, по дорогим людям родной деревни.
Отслужив положенный срок и вернувшись в августе 1956 года в деревню, я увидел ее опустевшей. Большинство жителей переехали в деревню Кама, поскольку колхозы объединили, и центром стал колхоз «Красная Звезда».
1995 г.
