«В декрете была 14 дней…»

Надежда Савельевна Захарова

…Я родилась 19 ноября 1926 года в деревне Новая Колосовского района Омской области. Отец нас бросил, когда мне было три года. Мать умерла, когда мне было четыре года. Сестра была старше меня на пять лет, и ее взяла тетя, так как у нее были маленькие дети, и нужна была няня. Я в этом возрасте никому не нужна была. Увезли меня к отцу и мачехе, но ей меня не надо было. Забрали меня чужие люди, и так я подросла. А годы были тяжелые, голодные. Ходила я куски по миру собирала. Было мне, наверное, лет шесть, взяли меня в няньки, а ребенку было года три. И так ходила я по нянькам до 12 лет. Детство мое было сиротское, холодное, голодное. В общем, детства у меня не было совсем.

В 1939 году объявился отец, которого я не видела девять лет. Он воссоединил нас с сестрой и повез на север. Для меня он был чужой дядя, я с трудом называла его отцом. Осенью мы сели на буксирный пароход и плыли до Сургута. Сургут был тогда деревянный поселок. Отец отдал меня в школу, убавив два года. Тогда хорошо было: никаких документов не требовали — кому надо убавят года, кому надо — прибавят. В 1940 году лесоучасток, в который мы приехали, ликвидировали. Повезли нас в Карымкары.

В 1942 году отец ушел на фронт и не вернулся. Прожили мы с ним два с половиной года. За это время он, конечно, искупил свою вину перед нами, как мог. После его ухода я снова хлебнула горя. Война — это снова голод, непосильный труд. Летом 1942 года мы, три школьницы, и пожилой мужчина рыбачили неводом. За Обью жила семья хантов, которые ловили и солили рыбу. Меня отправили к ним помогать ловить рыбу. Ханты — народ очень неприхотливый: они ели сырую рыбу, а я не могла. Когда мы вернулись, я пошла в контору со слезами: не поеду больше к ним.

Летом 1943 года я попала на покос. Школьники и взрослые жили за Обью. Осенью 1943 года Карымкарский лесоучасток закрыли. Стали нас перевозить на барже, в трюме: всех укачивало и рвало. В Ханты-Мансийске посадили на колесный пассажирский пароход «Москва» и повезли до Цингалинского лесоучастка. Меня с двумя уже пожилыми женщинами отправили в Реполово забрать у рыбака рыбу. В такую даль, уму непостижимо, шли мы на гребях.

В Цингалах мы жили мало, перевезли в Горно-Филинск. Здесь построили поселок за речкой Кайгаркой. Я худо-бедно, благодаря коммунистам, окончила семь классов.

С нами работала заведующей столовой старушка, было ей, наверное, за 80 лет. Она была нам с Володей Пауковым за мать. Володя тоже был сиротой, отец его был на фронте. Она все для нас выбивала-то обувь, то какую-нибудь одежду. По сей день я ей благодарна. Вечная ей память!

В 1945 году зимой я жила на речке Кайгарка в землянке в три наката, работала поваром у рабочих, которые тесали ружболванку. В землянке все было общее — и спальные места, и вши. Варила я под открытым небом. Воды не было — таяла снег, рубила дрова, еще и печку в землянке топила. В то время была военная дисциплина: никто не говорил: «Это я не буду делать, туда не хочу, сюда не пойду». Не принято было.

В 1946 году в июне лесоучасток перевели в Усть-Бобровку, так тогда назывался наш поселок. Переезжали мы на лодках. Приехали под открытое небо и поселились. Вскоре привезли локомобиль, стали пилить доски и строить насыпные бараки. Одновременно перевозили бараки с филинского лесоучастка. Перевозили их на лодках, грузили и выгружали вручную.

Вскоре привезли немцев. Поселили несколько семей в барак. Каждая семья поставила топчаны, сколоченные из досок, на своей территории сделали полки для обуви, на стенах развесили на гвоздях тазы, кастрюли. Вся посуда была на полках. Они приехали богатые, правда, не все. Мы такого и во сне не видели. Мы ходили к ним, как в музей: они были из цивилизованного мира, а мы — как дикари.

Техники в то время не было, в основном работы все производились на лошадях. Поэтому летом все рабочие, кроме шпалозавода, были на покосе. Меня отправили на покос поваром. Жили мы на берегу Кондинки в сенных шалашах. Девчатам сделали большой шалаш, а пожилые мужчины — кто по двое, кто по трое жили. Я варила на берегу под открытым небом. Завтракали и ужинали на месте, а обед я на коромысле носила на место работы, посуда у каждого была своя. Была в то время карточная система: люди были полуголодные. За продуктами я ездила на лодке. Деньги и талоны на продукты лежали у меня в узле под подушкой в шалаше. Но никто никогда не трогал. Жили на покосе до «белых комаров».

Очень обидно, что не давали трудовые книжки, и стаж за эти годы пропал. Трудовую книжку я получила только в 1951 году. Была я разнорабочей: куда пошлют, туда и иду — летом на сплаве, зимой на лесозаготовках работала сучкорубом. На сплаве были установлены сортировочные сетки: сортировали отдельно для погрузки на баржи и для себя, пилить шпалу. Лес выкатывали на берег лебедкой, которую крутила лошадь. Потом появилась механическая лебедка. Шпалу возили лошадкой на берег Иртыша. Еще была узкоколейка — деревянная телега с металлическими колесами. Шпалу грузили вручную — бывало при погрузке все плечи до крови смозолишь. Первые годы на Дальнем Массиве жили только зимой. Лес рубили вручную, вывозили к речке лошадьми. Весной все, даже домохозяйки, шли 70 км пешком скатывать лес в речку.

В 1947 году приехал мой суженый, в следующем году мы поженились. На Дальнем Массиве мы жили в бараке на верхних нарах, летом в Бобровке жили на чердаках. Я работала в бригадах сучкорубом. Перед родами ушла на легкий труд: восемь часов шкурила топором бревна для стройки. 10 мая пошла с женщинами пешком в Бобровку, а ночью родила сына. В декрете была 14 дней.

Муж сразу поехал за родителями в поселок Черемхи. Родители оба были инвалидами первой группы: отец был парализован, у матери — полиартрит, руки и ноги извело. С ними еще жила внучка-сирота. Она у нас пошла в первый класс, в Бобровке закончила семь классов, восьмой класс закончила в Цынгалах. Никто из семьи мужа ни копейки не получал, колхозную пенсию в то время не платили. У родителей мужа был старший сын, который погиб на фронте. Мы написали в райсобес, чтобы дали за него пенсию. Пришел ответ: вас есть кому кормить. Родители похоронены здесь, в Бобровке. Отец жил с нами пять лет, а мать — 20.

Я должна была заниматься семьей, работал один муж. В 1950 году его забрали в армию. Родители уехали к старшему сыну. Опять я осиротела, осталась одна с маленьким сыном, еще и беременная. Через месяц после родов пошла работать техничкой в контору шпалозавода. Тут же мне дали комнатку. Ставка была 240 рублей, помощи никакой ниоткуда, как говорится, на голые зубы не хватает. Пошла я на шпалозавод, где заработок был 800-900 рублей. Жить стало веселее. Но труд был не женский. Я катала чурки и распиливала их электропилой весом 23 кг. В одной руке — мерка, в другой — пила, за которой кабель тащится. За восемь часов так намашешься, что рук не чувствуешь. Наше поколение было выносливым, нас закалила война. Дети мои сидели одни под замком.

В 1953 году муж пришел со службы. Поехал вставать на учет в военкомат и на обратном пути привез своих родителей и их внучку. В 1954 году я со шпалозавода ушла в декретный отпуск. Пробыла я дома 16 лет, воспитывая восьмерых детей, а вся семья доходила до одиннадцати человек. Бывало, что пятерых школьников на учебу провожала.

Несмотря на большую семью, был полон двор скота. Вся работа делалась вручную: косить вручную, воду коромыслами носила и варить, и стирать, и поливать. Еще всю большую семью обшивала сверху донизу, и летнюю одежду, и зимнюю. Еще успевала за счет сна заниматься общественной работой: была в родительских комитетах, в женском совете.

Если говорить о семейной жизни, то я считаю, что с мужем мы прожили хорошую, хоть и очень тяжелую жизнь. В браке мы прожили 45 лет. Муж был добрейшей души человек, хороший семьянин. Работал, не покладая рук, а еще охотился, рыбачил. Нам каждый год, как многодетной семье, давали лицензию на отстрел лося. Так что рыбы и мяса было вдоволь. Но в 1993 году он нелепо погиб: пошел на рыбалку по тонкому льду и провалился. Дети и я тяжело перенесли это горе.

Несмотря на большую семью, трудовой стаж я выработала. У меня две медали, два ордена как у многодетной матери, два удостоверения ветерана труда и пенсионное удостоверение. Всего семь «корочек», чем я горжусь в душе. Дети у меня хорошие, все это знают, весь поселок. Внуки и внучки относятся ко мне с заботой и нежностью. Так их воспитали родители. Внучат у меня 16 и 4 правнука.

2002 г.